Дважды – не умирать

– Дайте автомат… – тихо, но твердо повторил свою просьбу журналист, и майор неожиданно сдался.

– Дежурный! Дай ему автомат!

В здании отключили электричество. Но свет уличных фонарей сквозь оконные стекла проникал внутрь и давал возможность достаточно хорошо видеть.

Урманов занял позицию на втором этаже, возле окна. Рядом с ним расположился прапорщик Васильков, а чуть дальше – журналист Арсений. Ефрейтор Гуцан и рядовой Смирнов тоже пристроились неподалеку. Запасные магазины и гранаты они разложили прямо на полу; тут же лежали патроны в бумажных промасленных пачках, которые им выдал дежурный офицер из вскрытой цинковой коробки.

Огненные сполохи тусклыми бликами мерцали в темноте. Сквозь густой туман они были едва различимы, но в этих тревожных отсветах таилась какая-то скрытая угроза. Вслушиваясь в звуки ночного боя, каждый пытался понять – далеко ли противник и насколько велика вероятность того, что им тоже придется вступить в дело.

Страха Урманов не чувствовал, лишь какое-то нервное возбуждение время от времени охватывало его и дрожащая, вибрирующая волна прокатывалась по телу, спускаясь от груди к животу.

– Почему мы сидим? – нетерпеливо спросил кто-то, подсвечивая из темноты красноватым сигаретным огоньком. – Надо идти ребятам помогать… Они там дерутся, а мы? Чего тут высиживать?

– Нет, – возразил ему Васильков, задумчиво потирая ладонью небритую щеку. – Все правильно… Куда в темноту сдуру переть? Они может, только того и ждут, чтобы нас прищучить. В Афгане было однажды такое… Всполошили ночью стрельбой, а потом из засады, в упор, всех, кто помогать бросился – расстреляли… Без разведки нельзя. Вот придут ребята, тогда станет ясно, как действовать.

Осторожно высовываясь из-за косяка оконного проема, Урманов разглядывал улицу. Со второго этажа видна была лишь небольшая ее часть с несколькими стоящими по обеим сторонам дороги домами, вокруг которых, за высокими изгородями едва угадывались очертания деревьев. Густой туман сокращал видимость до предела.

Внезапно Урманов заметил движение, какие-то неясные тени… И это увидел не только он.

– Смотрите, смотрите! – зашелестело со всех сторон. Особо нервные даже передернули затворы.

– Стой! – раздался властный голос майора Лубенцова. – Без команды – не стрелять!

Урманов приник к стеклу и разглядел две полусогнутые человеческие фигуры. Они несли что-то очень тяжелое, завернутое в одеяло или плащ-палатку.

– Раненого тащат… – догадался прапорщик Васильков. – Разведчики, что ли? Ну-ка Урманов, спустись, узнай.

– Есть!

Внизу, возле входа уже стояли люди. Кто-то выбежал во двор, обнесенный по периметру высоким двухметровым забором, и помог открыть ворота.

Это были танкисты. С черными, закопченными лицами, в обгоревших, изодранных комбинезонах, они занесли в помещение и опустили на пол завернутого в плащ-палатку товарища. Он был живой, в сознании, но очень сильно обожжен. Полуистлевшая одежда намокла от сукровицы.

– Дайте простынь! Скорее!

Принесли чистую простынь. Долговязый фельдшер с перекинутой через плечо сумкой с красным крестом, склонился над обожженным. Ему подсвечивали карманным фонарем.

– Помогите срезать одежду. Держите здесь… И здесь…

Послышался лязг ножниц, танкист застонал. Урманов заглянул через чье-то плечо и отпрянул. Обожженная, омертвевшая кожа сползала с тела вместе с одеждой, неопрятными грязными лохмотьями висела на руках и ногах.

– Осторожно, осторожно… Кладите его на простынь.

Раздетого завернули в белое полотно, на котором тотчас же проступили бледно-розовые пятна. Покрытое копотью лицо несчастного искажала болезненная гримаса. Фельдшер достал из сумки шприц, вколол ему какое-то лекарство.

Узнать какие-либо подробности у танкистов не удалось. Говорить они не хотели, или не могли – судя по состоянию, были в шоке от случившегося. Сидели возле своего товарища на полу, прислонившись к стене и, молча, курили. Когда подносили сигареты ко рту, руки у обоих мелко дрожали: то ли от контузии, то ли от напряжения – ведь тащить раненого им пришлось издалека.

Ситуацию прояснили вернувшиеся разведчики. Они привели с собой бойцов, выставленных в боевое охранение.

– «Духов» там – море… Блокпост окружили, лупят из безоткатных орудий и гранатометов. Оба танка сожгли… Сейчас перегруппируются, дальше пойдут. Хреново дело, ребята…

Картину дополнил доклад по рации лейтенанта Терещенко, группа которого закрепилась в частном доме. Как оказалось, никого из хозяев к моменту прихода там уже не было. Выходит, заранее были предупреждены…

Майор Лубенцов обнадежил, что подкрепление уже вышло. Надо продержаться всего лишь часа полтора.

– С «вертушками» вот только проблема. Туман…

– Все рассчитали, гады, – откликнулся кто-то из полутьмы.

Урманов вместе с другими бойцами помог отнести завернутого в простыню танкиста во внутренний коридор. Тот по-прежнему был в сознании. После сделанного укола ему стало как будто полегче. Он перестал стонать и тихо попросил: «Укройте меня… Холодно». Его осторожно положили на толстый матрац и накрыли одеялом.

Вернувшись к своим, на второй этаж, Урманов рассказал им все, что успел узнать. Прапорщик Васильков невесело усмехнулся:

– Нда-а-а-а… Вляпались мы… По самые уши.

Повисла тревожная тишина. Стрельба в районе блокпоста стихла, и от этого стало как-то не по себе. Урманов приник к окну, пытаясь сквозь туман хоть что-нибудь разглядеть.

Подсвечивая себе фонарем, по коридору быстро прошел капитан Волох, монотонно, как заклинание, повторяя слова: «Без команды не стрелять! Без команды не стрелять! Без команды не стрелять!» Его однообразный речитатив подействовал успокаивающе. Он напомнил Урманову своего школьного учителя биологии.

«А ведь где-то сейчас люди спят себе и ни о чем таком не думают, – мелькнула неожиданная мысль. – Утром встанут, позавтракают, пойдут на работу… Счастливые… Разве это не счастье – просто жить. Без страха, без тревожного ожидания, что в любую минуту все оборвется»

Затем он подумал о доме, о том, что будет с близкими, если вдруг с ним что-то случится. И от этого неприятно защемило в груди. За себя Урманов как-то не очень волновался, а вот причинить боль родным – не хотел.

– Покурим? – предложил Арсений, распечатывая пачку сигарет.

Со всех сторон к нему потянулись бойцы. Только Урманов никак не отреагировал на это.

– А ты? – спросил его журналист.

– Бросил.

– Оптимист… – усмехнулся прапорщик Васильков. – Бережет здоровье. Надеется, что оно ему еще пригодится.

Табачный дым в свете уличных фонарей медленно поднимался кверху. Казалось, что помещение тоже заволакивает туман.

– Ну, чего они не идут? – нервно спросил ефрейтор Гуцан, перекладывая автомат из руки в руку. – Чего тянут?

– Пусть… – тихо ответил ему Васильков. – Время сейчас работает на нас. До рассвета бы только дожить, а там…

– Тс-с-с-с-с! – прошелестело в полутьме. – Вот они, вот они… Идут!

Все мигом побросали окурки и разбежались по своим местам.

– Вы там поаккуратней, – шепотом предупредил прапорщик Васильков. – Башку-то не высовывайте. Вдруг у них оптика ночного видения есть?

Урманов, крепко сжимая в руках автомат, внимательно следил за улицей. Но никого там не было. Может, показалось? И вдруг… Одна, вторая тень. Неясными пятнами они проплыли вдоль дороги. Урманов ощутил, как вспотели ладони. Вот он, противник, совсем рядом.

«Чего ждать?.. Когда же команда?»

Повисла долгая мучительная тишина. Сквозь туман проступали фигуры людей. Они приближались осторожно, прячась в тени деревьев, держась кромки дороги.

– Огонь!

Урманов ударил стволом в стекло и разом оглох от грохота выстрелов. Стреляли справа и слева, этажом выше и в домах по соседству. Боевики тоже ответили ураганным огнем.

Воздух в здании мгновенно наполнился пороховой гарью и копотью, известковая пыль облаком повисла внутри. Стало трудно дышать, и совсем невозможно – контролировать, кто куда стреляет, и зачем. Урманов, прячась за выступом окна бил время от времени короткими очередями, украдкой высовывая ствол автомата наружу. Он стрелял наугад, не целясь, с трудом преодолевая инстинкт самосохранения, который заставлял его вжиматься в стену и замирать всякий раз, когда ответные пули ложились слишком близко. Одна из вражеских пуль ударила в край оконного проема, совсем рядом и ему цементной крошкой посекло лицо – словно плеткой стегнули… Он отпрянул и ощутил на лбу и щеке сползающие вниз щекочущие теплые струйки.