В сложном полете

Разложив карту и все свои нехитрые штурманские принадлежности, я быстро рассчитал время прибытия. Выходило, через три часа пятьдесят три минуты будем на месте.

— Борис! Ушаков! — послышался знакомый голос из-за спины.

Я обернулся. Обернулся и «начальник».

— Когда будем на месте? — кричал один из моих знакомцев.

— Вовремя! — улыбаюсь и быстро настраиваю радиокомпасы на радиостанции. Дорога каждая секунда. Летим в облаках, земли не видать. Нужно как можно точней определить ветер и взять верный курс.

Один за другим веером ложатся на полетную карту копья пеленгов. Идем вроде без уклонений. Пеленги пересекаются то севернее, то южнее заданной линии пути. Неожиданно раздаются удары. Похоже, кто-то кидает в самолет камни. Заливисто ревут двигатели — командир борется с обледенением, меняя обороты и шаг винтов… Да-а, веселенькое начало! С музыкой и барабанным боем. Если так будет весь полет, из самолета выползем оглохшими…

Иду в переднюю кабину. Здесь полумрак. Окна заледенели и плохо пропускают свет. Воздух насыщен снежной пылью, и создается впечатление, что в кабине туман.

— Дай транспортир, — говорит командир, увидев меня. — Обогрев не помогает, буду скоблить стекла.

Борттехник — вечно улыбающийся крепыш — склонился к приборам между летчиками и шурует рычагами взад и вперед. Хмурый, сосредоточенный, он даже не заметил меня.

Удары по фюзеляжу усиливаются. Становятся громче и громче. Кажется, кто-то огромный бьет кувалдой по бортам и вот-вот вдребезги разнесет самолет.

Мне становится не по себе. Охватывают беспокойство, тревога. Такое сильное обледенение я вижу впервые. Всматриваюсь в окно. Видна кромка плоскости с бугристыми наростами льда. Обледеневший, крутящийся кок винта, а дальше — сплошная белая пелена, в которой «растворилось» крыло. Похоже, всю землю окутала облачность и поднялась до самого солнца… А что если обледенение и дальше будет расти?.. Тогда самолет может потерять аэродинамические формы. И камнем рухнет вниз на острые скалы и вековую тайгу. Даже выпрыгнуть не успеем. Хотя с чем прыгать-то? Парашютов-то нет, не взяли. И пистолетов тоже. А могли пригодиться, если сядем на вынужденную. Внизу горы, тайга…

Бум! Бум! Бум! — монотонно грохочут удары. Холодом сжимает сердце. Но не подаю вида. Краем глаза кошусь на командира. Он удивительно спокоен, словно глухой. Вот это выдержка! Хотя фронтовик-афганец, 86 боевых вылетов!.. Ну, хватит! Пора работать!..

Встряхнувшись, иду к себе в общую кабину. Здесь все по-старому. Ни на что не обращая внимания, летчики азартно играют.

«Мой начальник» не сводит с меня глаз. Кто он такой? Что ему надо?.. С ним рядом почему-то знакомец. Улыбается, хотя и старается сохранить солидность.

— Вы всегда с таким громом летаете? — иронизирует. Я не отвечаю. Некогда. Надо определить свое местонахождение, путевую скорость и уточнить время прибытия на аэродром посадки.

Снова кручу рукоятки радиокомпасов. Стрелки указателей курса медленно вращаются. Этого еще не хватало! Неужели антенны обледенели? А может, отсоединились?.. Нет, все в порядке. Тогда что же? Почему не работают?..

Я подключаю ввод запасной шлейфовой антенны. Должна выручить. Но стрелки по-прежнему медленно вращаются. Может, предохранители перегорели? Проверяю. Целые. Так что же?.. Лампы?.. Но возиться с ними некогда.

Пересаживаюсь за последний компас. Может, он работает?..

За левый садится «начальник». Пытается пеленговать радиостанции, но у него тоже ничего не получается.

К сожалению, и правый радиокомпас нормально не работает. Стрелка тоже не останавливается. Надо проверить радиокомпас полностью. Вплоть до замены ламп. И я выполняю операцию за операцией.

«Начальник» одобрительно глядит на меня. Я тихонько спрашиваю у знакомца.

— Кто это?

Он также тихо, но с гордостью отвечает:

— Наш бывший старший штурман полка. Преподавал в академии.

Все ясно. Контролирует. И так тошно, лучше бы помог… Бывший штурман, словно услышав мои мысли, неожиданно предлагает:

— А не запеленговать ли радиостанции на слух, по минимуму слышимости?..

— Точность невелика, но попробовать можно.

…Бум! Бум! — оглушают удары, и нет от них нигде спасенья. Это пытка слышать их. Самолет скрипит, трещит и, кажется, вот-вот развалится.

Как я и ожидал, «места самолета», определенные на слух, ложатся на карте, где им вздумается. Разве можно по ним сделать вывод, как идем?.. Надо срочно менять высоту, выйти из обледенения, пока не заблудились…

Я встаю, иду к летчикам.

— Запрашивал, разрешили, — отвечает командир. — Но предупредили, что на всех эшелонах возможно обледенение.

Стонут моторы. Мы забираемся на высоту — почти потолок нашего самолета. Но удары срывающегося с винтов льда не прекращаются…

— Запроси пеленг или место, — говорю радисту. Тот кивает и выстукивает сигналы.

К нам поворачивается командир. На широком круглом лице — недовольство:

— У меня связь пропала. Ничего не слышу.

Толкает радиста в бок, тот оборачивается.

— Запроси пониже, может, там обледенение прекратится и связь наладится…

Вскоре мы снова меняем высоту, пытаясь уйти от обледенения. Но оно преследует нас всюду.

Я мечусь по кабине, как пойманный в клетку. Припадаю то к правому, то к левому окну в надежде увидеть хоть небольшой разрыв облачности. Но, как назло, ни одного. Облачность плотная и густая, как сметана. Чувствую — начинает колотить дрожь. Стараюсь держать себя в руках. Твержу сам себе: «Чем сложнее обстановка, тем спокойнее штурман».

Меня вызвал командир.

— В Среднесибирске плохая погода. Снег, видимость полкилометра, высота нижней кромки двести метров. Вряд ли примут. Запрашивают, кто нас выпустил… — Помолчав, спросил:

— Сколько прошли по маршруту?..

— Половину примерно.

— Приготовься вернуться назад.

— Зачем? Уж лучше вперед, и задание выполним.

— А если закроют аэродром и прикажут возвращаться?

Нас прерывает радист:

— Верхнеенисейск закрыт — метель. Назад путь отрезан!

— Тем лучше, — беспечно отзывается. — Лишь бы Среднесибирск принимал. Так ведь, Ушаков?

«Ну и командир!» — таращу я на него глаза.

Когда я вернулся на свое место, старший штурман встретил вопросом:

— Как настроение? — и тихонько: — Что будем делать?

— Лететь! — довольно грубо отвечаю. Потом, успокоившись, излагаю план действий.

— Ясно! — улыбается штурман.

Помолчав, добавляет:

— И в таких условиях в Отечественную войну летали наши летчики, точно выходили на цель и поражали ее… И это с тогдашней техникой…

Я молчу, пытаясь понять, куда он клонит. То ли осуждает, то ли одобряет. Наверное, хвалится, что воевал. Так у меня дед, его братья, дядя тоже воевали и все погибли.

На мое плечо ложится чья-то рука. Вскидываю голову — борттехник.

Квадратное лицо раскраснелось, округлые глаза блестят. Но у него почему-то виноватое выражение, точно набедокурил.

— Идем! Командир зовет, — тянет он за рукав куртки. В проходе, достав из багажника канистру, говорит:

— Никогда не видел такого обледенения. Сотню литров уже израсходовал, а лететь еще половину. Где я возьму спирту столько? Хотел немного сэкономить.

— А ты не экономь. Когда рухнем — спирт не понадобится.

Командир, тоже немного раскрасневшийся, увидев меня, сказал:

— Связи с землей нет. Теперь вся надежда на тебя. Надо постараться точно выйти на аэродром. Не забывай, скоро стемнеет…

— Хорошо, — отвечаю, а про себя думаю. Как же точно выйду, когда еще долгих два часа лететь вслепую?.. Уже сейчас, наверняка, уклонились километров на 15—20, а через два часа, если срочно не исправим курс, километров на 50—60, не меньше. А это…

Я отворачиваюсь от командира, рукавом вытираю влажный лоб. Если даже свершится чудо и мы точно выйдем на аэродром, то как выполним в облаках заход на посадку? Как выйдем на посадочную?.. Была крохотная надежда — по пеленгатору, что очень трудно на незнакомом аэродроме. И она исчезла. Выходит, мы обречены. Я с силой бью кулаком по коленке. Нет! Надо скорей включить сигнал бедствия, пока не поздно. Может, земля чем-нибудь поможет…