В сложном полете

Понимая его состояние, я решил ободрить.

— Не у тебя одного несчастье. У меня тоже. Я был у Лильки и получил от ворот поворот.

— Что ты говоришь?! — расхохотался Вострик. — Значит, мы друзья по несчастью?

— Так выходит.

Петр обнял меня за плечи.

— Не тужи-и. Поверь мне, Люба гораздо лучше Лильки! Если бы меня полюбила, я бы Чкаловым стал и даже больше!

Я усмехнулся.

— Но ты же не видел и не знаешь Лильку?

— Ну и что? Зато прекрасно знаю Любу!.. А она лучше всех!.. Ты знаешь, какого она поля ягода?.. Вот что написала в последнем письме.

Он выхватил из внутреннего «сердечного» кармана тужурки пополам сложенный листок.

— Тебе же известно, что бабуля разыскивала деда по всей стране, по всем госпиталям, больницам и санаториям долгих 4 года, когда он не хотел возвращаться домой. И наконец нашла… обрубок без рук без ног. Чуть не обезумела от боли, радости и горя, но не отвернулась, не бросила его. А как настоящая декабристка свершила жизненный подвиг… Для меня бабуля — святая, с которой должны брать пример все, и особенно женщины…

Вечером в летной столовой столкнулся в раздевалке с Желтовым.

— Здорово, Валя! — не выдержал. Все-таки какой бы ни был, а однокашник.

Желтов, надевая шинель, взглянул равнодушно.

— Здорово. Ты кто будешь?.. Пекольский?..

— Нет, Ушаков.

— Ушаков?.. Что-то не помню. Да и много вас было.

Он отвернулся и зашагал к выходу…

Странно?! А почему у него искривленный нос? Перебитый, как у боксера. Был же прямой, греческий… История-я…

Третью неделю сидим на сборах в УЛО, изучаем методику обучения курсантов. Целая наука, оценить объективно которую сможем, лишь когда столкнемся с курсантами. На себе испытаем трудности их обучения. А будет это не раньше мая.

В полках и эскадрильях пока не бываем. С 8 утра на занятия, потом на обед в столовую, потом снова до 6 вечера на занятия.

В конце сборов зачеты, а потом проверочные полеты на допуск. Где-то недельки через три поднимемся в воздух. Давненько там не были, аж соскучились…

Вострик неисправим. Не успел на новом месте обжиться, в новом качестве утвердиться, а уже назанимал денег и купил новехонький зеленый мотоцикл с коляской. И теперь каждую свободную минуту в пургу и мороз гоняет на нем.

В кожаном меховом шлеме, в летных очках, кожаных крагах с нарукавниками-раструбами, в меховом летном комбинезоне, в серо-рыжих лохматых унтах, он действительно похож на Чкалова, когда мчится сквозь снег и ветер, пригнувшись на мотоцикле…

От Любы получил письмо. Как ни странно, принес его Вострик. Заглядывая мне в глаза, сказал со вздохом:

— Счастливый ты! Читай! Может, расскажешь по старой дружбе, как она живет?..

«Боря, здравствуй!

Надеюсь, Петр тебе все рассказал о наших беседах и решении. Теперь ничто не может мешать нашей дружбе, переписке. Да и встрече. Я была у вас в Надеждинске. Теперь твоя очередь побывать у меня в Среднегорске. На дни Советской Армии не сможешь приехать?.. Сообщи.

Очень сожалею, что из-за меня ты лишился аттестата с отличием. Ругаю себя. Ну не переживай, скоро вручу тебе свой диплом с отличием. Большой привет Вострику. Пусть на меня не дуется, братишка родной! Разве на сестер обижаются?..

Ваша Люба».

— Тебе большой привет! — говорю Петру.

— Где? Не может быть?! — лезет тот к письму, стараясь собственными глазами убедиться в правильности моих слов.

Показываю ему строчки. Петр сияет, громко, заливисто хохочет.

— А ведь верно! Я думал, подсмеиваешься. Спасибо и на этом. Будешь писать — от меня привет!

И вдруг неожиданно умолкает, только пристально глядит, так что мне становится не по себе.

— Эх! И зачем с вами встретился? — машет рукой, круто поворачивается и выбегает из комнаты.

КАТАСТРОФА

Сегодня суббота. Уже вечер.

В комнате, да и, пожалуй, в гостинице никого нет. Все в городе или на танцах в ДКА. Один я сижу тут, корплю над словарем.

Решил так: до академии занимаюсь языком. Он же всегда и везде пригодится. И в армии, и в гражданке. Пора, пора работать вдвойне. Загружать себя полностью и до предела. Поэтому и сижу в четырех стенах, когда все развлекаются. Откладывать-то некуда, да и зачем? 20 стукнуло! Возраст-то какой мощный, а еще ничего из намеченного не сделано. Лишь поднялся на первую ступеньку…

Вчера летали на допуск. Проверяющему — штурману полка майору Рахову, моему старому знакомому еще по 45 упражнению, когда временно заблудился, больше всех понравился Вострик. Хвалил на разборе, ставил в пример за напористость, точность, быстроту в работе.

Интересный Рахов — долго служил в Афганистане. Одним из первых громил банды душманов, неоднократно награжден. Исключительно требовательный ко всем и в первую очередь к себе. Когда представили к ордену, написал в вышестоящие инстанции: «Лейтенант Рахов недостоин ордена Красного Знамени…» Наградили… медалью.

Примерный семьянин. Каждое воскресенье занимается физкультурой. В десять ноль-ноль со всем семейством выходит на улицу. Помогает жене и детям надеть лыжи, выстраивает их по росту, сам становится впереди и ведет колонну в лес…

Я сегодня был в наряде. Когда сменился и пришел в гостиницу, дежурная спросила:

— Не видели случайно своих на улице?

— Нет, а что?

— Да косые они. Я их пыталась не пустить — не послушались.

— Вот черти! — покачал я головой. — И когда это было?

— Да, наверное, — дежурная взглянула на настенные часы-ходики, — часа два-полтора назад.

— Давненько. И кто был?

— Вострик, Козолупов и Абрасимов. Сперва они сидели в комнате. Ну, а она рядом, да и двери открыты — все слышно. Вострик все жаловался на какую-то Любу. Ну, а ребята его успокаивали, особенно Козолупов.

«Да забудь ты ее, Петя. Не стоит она тебя. Поедем сейчас в город, у моей девчонки такая подруга есть, глаз не оторвешь! А Борьке Ушакову, вам, значит, мы голову оторвем, чтоб не сманивал чужих невест».

А Вострик отвечает — нет, Борьке не надо. А Ленька свое твердит. Ну я и подумала, что надо вам рассказать…

— Спасибо. А не знаете, на чем они уехали? Не на мотоцикле?..

— Не знаю…

Ленька с Толей появились утром. Хмурые, измятые, они прошли к своим кроватям и, не раздеваясь, плюхнулись на них.

— Благодать! И зачем только поехали с этим сумасшедшим?

Ленька скрипнул зубами, выругался.

— Сам виноват, — отозвался Толя. — «Петя, пей, да поедем к девочкам!» — передразнил Леньку.

— А ты-то не это ли говорил, поддакивало?! — возмутился Ленька.

— Я ничё не предлагал, соглашался! — оправдывался Толя.

— Соглашался! Соглашался! — теперь передразнивал Ленька. — А это еще хуже, чем неправильно предлагать! Не зря тебя прозвали тихоньким соглашателем!..

— А ты! — разозлился Толя. — Жалкий подражатель Вострика!

Я встал с кровати.

— Парни, что случилось? Чего шумите?

Оба притихли, потом Ленька со вздохом сказал:

— Несчастье у нас, Петро разбился…

— Как разбился?

— Вчера на мотоцикле врезался в шлагбаум.

— И где он сейчас? Что с ним?

— В госпиталь отвезли, а состояние тяжелое…

— А мотоцикл где?

— В комендатуре, во дворе.

— Ну-у, дела-а… я сейчас же еду в госпиталь.

— Не торопись, — подал голос Толя, — не пустят. Лучше позвони, когда разрешат навещать, тогда съездим…

Я вопросительно смотрел то на Абрасимова, то на Козолупова. Злость поднималась на них.

— Доездились! Сколько раз вам говорили! А если бы все трое убились?.. Кого бы тогда завинили?..

— Тебя! — выкрикнул Ленька и сел на кровати. — Это ты отбил Любу! Ты довел до такого состояния!..

Спорить с ними было бесполезно. Не буду же доставать Любины письма. Я, чувствую, побледнел.

— Ладно, отбил. Хотя можете почитать ее письма. Но поили Вострика вы, а не я! Потащили в город тоже вы! Гнали на мотоцикле вы! Были бы настоящими друзьями, наоборот, удержали бы от поездки, да еще в пьяном состоянии!..