Транзит Сайгон – Алматы. Судьба вьетнамского партизана. Исторический роман (СИ)

В целом, сына растить оказалось довольно трудно. С малых лет я начал замечать за ним проявления какого-то непостижимого безрассудства. Помню, ему было ещё годика три, мы были на Кавказе, как он вдруг побежал к краю обрыва, и я едва успел его догнать и перехватить. Он потом утверждал, что хотел слезть на дно, карабкаясь по стеночке, уверяя, что ему это вполне удалось бы. В другой раз, когда я его вёл из садика на проспекте Абая, недалеко от Правды, он вдруг вырвался и перебежал дорогу буквально в сантиметрах от мчавшейся прямо на него «Волги». Бедный таксист резко затормозил, пронзительно скрипя шинами по асфальту, и выскочил из машины, вцепившись в свои вихры и крича от ужаса. Алик же уверял потом, что рассчитал скорость такси и свою собственную и был уверен, что успеет. Когда он стоял на воротах, то защищал их так, что шайбой в лицо из всех доставалось обязательно ему.

Бывало, он нас удивлял. Ему с большим трудом давались детские стишки, и мы начали было уже подумывать, что парень туповат, или, по крайней мере, с мнемоническими способностями у него не очень. Но когда Венера научила его читать в четыре года, он вдруг начал рассказывать наизусть стихи Лермонтова, вплоть до поэмы «Бородино». Венера очень хотела сделать из него высококультурную личность. Именно ей пришло в голову отдать пацана на скрипку, а потом на большой теннис. Бедняга сильно приуныл из-за этого, ведь больше всего он любил гонять в футбол во дворе да в хоккей зимой, а времени у него на это теперь не оставалось. Потом мы узнали, что из музыкальной школы и с тренировок он всё равно убегает, да так и шастает где-то по улицам и дворам со своим смешным футлярчиком и нотной тетрадью, или с теннисной ракеткой в чехле.

Когда он учился в четвёртом классе, меня вызвали к директору из-за того, что он выбрил себе виски. Честно говоря, я согласился, что причёска безобразная и вид у него стал дурацкий, но я отказывался понимать её далеко идущие выводы о том, что пахнет антисоветчиной. Я её даже за это отчитал. А сына отвёл в парикмахерскую и обрил под ноль. В то время он начал таскать домой со двора на два-три дня югославские и болгарские виниловые диски с какой-то тяжёлой музыкой, которая действовала на нервы не только нам, но и соседям. Я купил ему наушники.

Другое дело, Инга. Эта девочка повсюду ходила за своим отцом, сызмальства во всём ему помогала, а хорошенькая такая росла, любо-дорого смотреть! Помню, идёт Бак куда-то по своим делам, а она за ним семенит, ещё и с какой-нибудь тяжёлой авоськой. Надо сказать, воспитывал её Бак строго. Почему-то младших детей всегда воспитываешь строже, чем первенцев.

Рудик к тому времени поступил в престижный институт в Москве. Правда, из-за жёсткой системы квотирования по республикам, места на него там не было, а на выбранный факультет и подавно требовалась московская прописка. Так что Баку пришлось помыкаться по Москве, и даже обратиться к Славкину, который подключил свои связи, чтобы ему помочь. Сабина поступила в институт в Барнауле, да так там и осталась, выйдя замуж за одного местного парня, фотографа. В тот период в стране начались большие перемены.

Посвятив всю свою сознательную, зрелую жизнь плановой экономике, о чём я уже упоминал, я не мог не удивляться когда об ускорении экономического развития через рыночные, по сути, механизмы госприёмки, хозрасчёта и кооперации, заговорили и у нас, в Советском Союзе. Перепроизводство нефти с падением цен на неё подрывало экономические позиции нашей страны на мировом рынке, и ситуация уже начинала потихоньку ухудшаться. Именно в этих целях были предприняты меры по автономизации предприятий в целях сокращения расходов и максимального повышения прибыльности. Трудовым коллективам давали права на самофинансирование, возлагая на них ответственность за эффективное ведение хозяйства. От этой эффективности якобы зависел уровень доходов коллектива.

Точно такие же перемены продолжались и на далёкой Родине. На Шестом партийном съезде была принята политика Обновления, во многом похожая на проводившуюся у нас политику Перестройки. Было официально разрешено учреждение кооперативов, которым предназначалось играть всё более важную роль в товарном производстве. Подобно Дэн Сяопину и Горбачёву, нынешние лидеры Вьетнама считали рыночные реформы единственным способом выживания своего режима в стремительно изменяющейся глобальной ситуации. Интересно, что сейчас в тамошнем кабинете постепенно возрастало число московских выпускников моего поколения, многие из которых закончили Плешку и Бауманку.

Бак начал получать аккуратные посылочки и бандероли оттуда с различной кооперативной продукцией. Первой их всегда бежала разворачивать Инга, потому что они по её словам очень вкусно пахли. В ней внезапно проснулись коммерческие таланты, когда она начала активно сбывать косметику, часы и жвачки у себя в двадцать восьмой школе, на «Снежинке». Дошло до того, что она с мамой купила вскладчину ковёр для дома. А ведь кроха ещё только ходила в шестой класс. Настоящее дитя рыночного времени.

Именно в те дни наша новая соседка, Рая, отозвав меня в сторону, таинственным шёпотом сообщила мне:

– Туан Иванович, а сын то Ваш – курит! И пиво пьёт.

– Да что ты, Рая, Бог с тобой. Парню всего лишь тринадцать лет.

– Ей-богу, Туан Иваныч, сама видела у пивнушки с компанией папиросу смолил, «Беломорину».

– Не верю. Побожись!

– Вот те крест!

17.

По возвращении из отпуска, с Чёрного моря, я получил приглашение возглавить научный центр систем нефтеснабжения Казахской ССР. Работа опять же была связана с тонкостями применения плановой экономики, но на этот раз в нефтегазовой отрасли, начинавшей играть всё большую роль в республиканском народном хозяйстве. Коллектив, который я возглавил, занимался определением технико-экономических нормативов по снабжению областей нефтепродуктами и подготовкой кадров для региональных управлений этой отрасли, контролировал республиканскую сеть автозаправок. Опять же, несмотря на время перемен, это был не рыночный механизм – моя последняя должность перед пенсией была неразрывно связана с плановой экономикой даже в тот момент, когда ей оставались считанные месяцы жизни. Переходя на пост директора я, как и полагается, получил советское гражданство и вступил в КПСС. Так я ушёл из цветной металлургии, в которой проработал свыше пятнадцати лет, в учреждение подведомственное Государственному комитету нефтепродуктов.

На днях мне звонил Рене из Сен-Тропе. Контакты с зарубежными родственниками стали теперь возможны, и они сразу же узнали мой телефон у дяди Нама, после того, как я созвонился с ним в первый раз. Они с Софи уже давно живут на юге Франции, владеют особняком на Лазурном побережье и частной школой в Сен-Тропе.

– Ты представляешь, Мишель, ведь меня отправили в Париж на учёбу буквально на следующий день после того, как меня поймали в «Осенних колоколах», – признался он мне.

– Значит, судьба у тебя такая, – ответил я.

– Мишель, ты как сможешь, приезжай вместе с мадам Венерой к нам в гости. Ведь мы за эти сорок лет так сильно соскучились по тебе, – сказал он дрогнувшим голосом.

– Спасибо, Рене. Вероятно, я действительно скоро смогу выезжать за границу, у нас ведь теперь гласность и новое мышление. Но сначала я хотел бы побывать в моём родном Сайгоне, пройтись по нашим улицам, вдохнуть полной грудью их позабытый запах.

Информационное поле действительно становилось всё более насыщенным. Все теперь зачитывались неизвестными ранее книгами, вроде «Мастера и Маргариты», «Доктора Живаго» или «Лолиты». Венера и Инга начали вечера напролёт смотреть зарубежный сериал – сначала турецкий об отважной, эмансипированной девушке, отправившейся в странствия по Анатолии, бросив вызов косному, полуфеодальному обществу, потом бразильские, колумбийские, мексиканские. Сын пропадал в видеосалонах, где крутили кровавые фильмы вроде «Воинов» или «Бойцовой рыбки», сплошь воспевающие культ сильной личности и жестокость, отражающие ту атмосферу насилия, в которой, видимо, вынуждены жить самые угнетённые и бесправные классы США.