Люди войны. Донбасс, южное направление

В этот момент я зачем-то уставился на дверь оружейной комнаты. Она мне напоминала дверь в чулан, но на ней была табличка «Оружейная комната».

- Хотите посмотреть?, - заметил командир направление моего взгляда.

- Если можно.

- Дежурный, открыть оружейную комнату!, - негромко скомандовал командир.

Появился паренек с ключами, чуланная дверь открылась. Ряды автоматов, бумажки с фамилиями на полке под каждым прикладом. Что я понимаю в организации и порядке военного режима жизни? Ничего. Зачем осматриваю «оружейку»? Не знаю, лучше бы с Бульбой пообщался, спросил бы его, зачем он так неистово тер нос?

Меня садят за стол, напротив садится Бульба. В комнатке вокруг нас собираются другие солдаты.

- Тебе красного или белого?, - спрашивает моего предполагаемого собеседника командир.

- Белый – надоел, давай красного, - отвечает Бульба. Ребята начинают улыбаться. Я чувствую какой-то подвох в игре слов белое и Белый. Вижу, ему наливают в стакан кипяток, кладут ложку кофе. Он гремит по стакану ложкой так же быстро, как нос чесал, потом делает глоток.

- Ну, как пошло?, - смеются все вокруг меня вопросу командира.

Бульба молчит. Я не знал, что он завязал с алкоголем после "вечеринки" под Новый год, а ребята по этой теме над ним постоянно прикалываются. Я тоже молчу. Образовалась пауза, когда никто не спешит нарушить молчание.

- Хорошо поговорили, в следующий раз еще поговорим, - Бульба встал и ушел. Ротный на это не обратил никакого внимания. Рассказал, как организовал с нуля роту, как обустроил быт своим солдатам. О том, что самое главное – внимание к многим мелочам, которые делают жизнь «большой толпы мужиков» вблизи передовой более-менее обустроенной и комфортной.

И потом добавил: «Бульба вас на улице ждет». Я вышел и сделал снимок. А уж потом мы говорили в штабе, домике, что раньше занимал «Правый сектор».

- Я из Гомельской области, меня там хорошо знают, особенно в КГБ.

- Комитет госбезопасности Белоруссии?

- Да. Проверяли, искали, сюда даже дозванивались, узнавали, приду ли я по повестке.

- Как, «по повестке»?

- Ну, да. Дело возбудили по статье о наемничестве, я ответил, приезжайте сюда сами. Но сейчас, похоже, ветер у них там в головах переменился, сообщили, что дело закрыто.

- Вы – военный?

- Я токарем работал, машиностроительный техникум в юности закончил. Но навыки кой-какие военные есть. Русские мне не чужие. Вижу, русских хуя…т, решил, что буду тут полезен. В июне 2014 года приехал в штаб объединенного командования, я изначально шел официальным путем, меня совершенно не устраивало попасть в банду Бэтмена, например. Я узнал, что и как, связи кой-какие были, семье сказал, чтобы не волновались, и попал в Луганск, в саперную роту батальона «Заря». Потом предложили перейти в спецназ Мангуста. Жили мы отдельно, бросали нас туда, куда остальные боялись. Мы были первыми, в том числе и по залетам.

- Залетам?

- То, о чем я не имею права говорить, я говорить не буду.

- Понятно. А кто вами командовал?

- Плавно переходим от 2014-го года к 2016-му.

- Плавно переходим, но почему такая секретность?

- Скажу так, Павел Александрович Дремов – отличный командир, легенда Новороссии. Но когда я увидел, во что превратился Луганск, сказал себе – я не желаю им служить. Это мои личные впечатления.

- Можете хоть как-то конкретизировать?

- Что знает солдат? Сто метров поля перед прицелом и пятьдесят метров до столовой. Дальше не ко мне вопросы.

- Наступило перемирие, но вы не стали возвращаться в Белоруссию. Почему?

- Я вернусь, если не убьют, и даже отсижу в тюрьме срок, если опять ветер переменится, и дело возбудят по-новой. Я хочу жить на родине, но после 45 лет.

- Сейчас вам сколько?

- 40.

- Впереди пять лет опасной службы…

- И армейского дрочилова, которое всё больше похоже на бесцельное проведение времени. Для чего меня начали заставлять по шесть часов на жаре заниматься строевой подготовкой? Они хотят проверить мою стойкость, дух и волю? Пусть у новобранцев проверяют, это им полезно, это надо, чтобы увидеть, кто что из себя представляет. Меня зачем?

- Здесь, у передовой, есть строевая подготовка?

- Здесь – работа. Когда надо, ставим, когда надо, снимаем.

- Тоже безоговорочно верите приметам?

- Я в них вообще не верю. Я доверяю только знаниям и точному расчету. Если бы я, когда работал токарем, доверял приметам, эзотерике и Блаватской, я бы ни одной детали выточить не смог. Я верю штангенциркулю и знаниям.

- А как же «во многом знании много печали»?

- Ни в коем случае. Знаний много не бывает. Мозг поддается тренировке, тренировке не поддается только то, что висит между ног.

- Последнее – спорно.

- Тогда тренируйте на здоровье. Мне интересней теория больших чисел, мне интересен Стивен Хокинг. Я благодарен маме и папе, что они привили мне любовь к знаниям. Сейчас я передаю опездолам не приметы, а знания, которые помогут им вернуться с войны живым.

- Сквозь «черную дыру»?

- И Большой взрыв. Еще вопросы есть?

- Нет.

Вечером, уже перед самым сном, признался я Виктору Скрипченко, что не все саперы, оказывается, верят в приметы.

- Ты о Бульбе?

- Да.

- Не приметы важны, а то, что Бульба вытащил Алика, когда того ранило.

- Ты сам, Виктор, в «афгане» вытаскивал солдата, когда в засаду попали. Это тяжело? Солдат раненый, Алик тот же, веса не маленького…

- Очень тяжело. Надо же еще перевязать, надо отстреливаться, надо не только тащить, но и соображать. Так что, паниковать никак нельзя. Бульба не паниковал.

- Он как-то нос вытирает странно.

- Контузило.

ПРОТИВ ТАНКОВ

«Ущипните меня, я стою с лопатой в руках и копаю противотанковый ров по направлению атаки русских танков» - написал в 2014 году молодой студент из Мариуполя. Тогда эта фраза стала «мемом», над ней смеялись «социальные сети» обеих стран, России и Украины.

Ущипните меня завтра в 6 утра, я поеду с Виктором Скрипченко делать то же самое: копать противотанковые заграждения на вероятном направлении атаки украинских танков. Год 2017.

Виктор – он проверяет людей «ненавязчиво». Едем, например, мы вместе с ним на белой «ниве» (тогда она еще была «живой») по аханкской петле. Этот участок дороги действительно на передовой линии обороны. И Виктор говорит мне: «Поглядывай влево, если огонек увидишь, скажи». А «огонек» - это что? - спрашиваю его. «Птурс», - отвечает и увеличивает скорость движения, глядя только вперед, пытаясь не попасть колесом в колдобины и дыры на асфальте от минометных обстрелов.

Напрягаюсь, конечно, поворачиваю голову влево, пытаюсь что-то рассмотреть через запыленное окно. Большое поле, вдали деревья лесополосы. Но грузная фигура водителя и его рука на руле почти полностью закрывают мне «сектор обзора».

Начинаю соображать: «огонек» я смогу увидеть, когда он будет влетать в окно. Что толку от того, что я его заметил? Виктор без бронежилета и каски. Его автомат валяется на заднем сидении. В автомате один рожок, а это на три секунды огневого боя. Да не может тут быть никакой опасности. Он же ее чует «спинным мозгом», что убедительно подтвердил в Афганистане и Югославии.

Об этом своем автомате он сам мне сказал, что это – «смешной автомат, из него только застрелиться». Без приклада. Обрез, одним словом.

«Калейдоскопчик не складывается», вспоминаю его фразу, которую он повторяет, когда в чем-то сильно сомневается. Скорее всего, просто проверяет, как я начну реагировать: всполошусь, вспотею, часто задышу. Руки затрясутся.

На всякий случай, прячу одну руку в карман бушлата, другой придерживаю блокнот в раскрытой офицерской «барсетке», чтобы он не выпал из нее во время виляний по дороге. И помалкиваю.

Проехали «простреливаемый участок», Виктор снижает скорость. Мои реакции, как мне показалось, его вполне удовлетворили.