Транзит Сайгон – Алматы. Судьба вьетнамского партизана. Исторический роман (СИ)

Потом мы бродили по тенистым аллеям, уютно скрытым за шумными проспектами в самом центре города. Мы говорили обо всём на свете. Больше всего меня поразило то, насколько много в нас было общего. Бывает такое родство душ, которое угадывается сразу и безошибочно. Наши взгляды в просторах этой жизни были устремлены в одном направлении. Её глаза обладали удивительным свойством менять свой цвет с серого на небесно-голубой или зелёный, в зависимости от настроения. На Бродвее к нам подошли двое парней в брюках-дудочках и цветастых рубашках. Они непременно хотели поздороваться за руку и познакомиться со мной.

– Братан, а ты клёво танцуешь твист, – сказал один из них.

– Спасибо! Главное, чтобы музыка была подходящая, а танец приходит уже под неё.

– А мы скоро организуем свою группу, хотим играть рок’н’ролл. Если получится, приходи на наши концерты, – пригласил другой, попыхивая папироской, лихо зажатой в зубах.

– Обязательно, ребята.

Когда я проводил Венеру до дверей её общежития, она сказала мне, что уже сдала последний экзамен и завтра уезжает к себе домой, в Павлодарскую область.

– Почему ты так погрустнел, Туан? – спросила она. – Мы ещё обязательно с тобой встретимся, верь мне.

– Хорошо, я буду ждать, – просто ответил я.

Но уже на следующий день я понял, что не могу жить без неё, а через неделю я засобирался в дорогу – за ней. Со мной случилось что-то совершенно новое, до тех пор неизведанное – я вдруг осознал, что если я буду просто сидеть и ждать Венеру в Алма-Ате, то судьба может отнять у меня некий редкий шанс, выпавший на мою долю, что знакомство и дружба с этой девушкой уже стали мне дороже всего на свете. Это была не какая-то прихоть, это была реальность, которая настойчиво и властно диктовала мне необходимость действовать, и действовать немедленно. Магия может пропасть, если не сделать ничего для того чтобы сохранить её; для того чтобы она продолжалась вечно. Всё должно когда-то заканчиваться, это известно всем, но некоторые, крайне редкие явления человеческой жизни оказываются порой сильнее времени. Мне предстояло убедиться в том, что в мою жизнь пришло именно такое неувядающее явление, потому что, прислушиваясь к игре стихий жара и холода в своём сердце, я уже тогда понял, что в нём расцветает великая любовь, чувство до тех пор неведомое простому партизану.

3.

Однокурсник, кореец Дима Хен, вошёл в моё положение и дал мне свой студенческий билет. Дело в том, что я был под особым надзором органов госбезопасности: покидать Алма-Ату и путешествовать по стране мне было строго-настрого запрещено. Тем не менее, моё дело было настолько важным, что мне стало, мягко говоря, наплевать на запрет. По пути на вокзал я трижды менял троллейбус, а от проспекта Абая до гастронома «Столичный», что на Калинина, специально прошёл пешком, чтобы убедиться, что за мной нет хвоста. Купив билет на ближайший поезд по Диминым документам, я взял свежий номер «Известий», проткнул его пальцем посередине, и скрылся за развёрнутой газетой в дальнем углу зала ожидания, внимательно следя за публикой, наводнявшей вокзал. На свой поезд я запрыгнул за полминуты до отхода, и мне пришлось пройти по всему составу, чтобы найти своё купе. Хвоста за мной не было.

Поездом до Павлодара, на прицепном вагоне с пересадкой в Целинограде, потом на кукурузнике до Ермака и на попутках вглубь бескрайних зелёных степей – так я добирался к моей любимой. Мотор «Зилка», на котором меня подвозили с самого Синегорья, зачихал как раз на нужном мне повороте, где одиноко, посреди степи, раскинул свою роскошную крону могучий многолетний дуб.

– Вон он – совхоз имени Урицкого, – махнул рукой шофёр в сторону живописной деревушки из основательных белых домов с голубыми ставнями, раскинувшейся посреди сочных лугов в зелёной пойме широкого синего Иртыша, необъятного как сама жизнь.

– Спасибо, дядя Нуркен, – крикнул я, уже стремительно удаляясь в сторону села. Он помахал мне рукой.

      Миновав водонапорную башню и элеватор, я увидел замаячившую вдали миниатюрную фигурку в белом платье. Сердце ёкнуло. По мере приближения, я убедился – это была она. Женщина моей жизни. Венера медленно шла по тропинке в сторону села от заливных лугов, с букетиком полевых цветов в руке. Ежесекундно крепчавший ветер с Иртыша развевал её кудрявые каштановые волосы. Я шёл за ней и всё думал: «Господи, как Жизнь могла сотворить такое чудо!». Разве это не чудо – видеть человека со спины, идущего против ветра, и при этом искренне восхищаться его красотой? Ни одна девушка на свете не могла бы так как она идти навстречу этому порывистому ветру прииртышских степей, и при этом выглядеть настолько красиво. В её походке отражался её сильный характер, её мягкая грациозность. Всё в ней, всё, каждое движение, каждый шаг против ветра, буквально всё в ней сквозило утончённой, неподдельной, чистой красотой. Это была естественная красота движений уникальной, неповторимой и абсолютно неподражаемой девушки. Я шёл за ней навстречу ветру и всё думал, не обернётся ли она на мой взгляд? Мне не хотелось кричать ей или гнаться за ней. Мне хотелось просто идти за ней куда угодно, сколько угодно, лишь бы это не кончалось никогда. Она обернулась. Я почти её нагнал. В её глазах засверкала радость и вместе с тем, по-детски наивное, простодушное изумление.

– Венера, ты выйдешь за меня замуж? – эта фраза далась мне труднее, чем всё, что я когда-либо говорил прежде в моей жизни.

– Да, – она кивнула, и взгляд её глаз смотревших на меня был пронзительно чист, как ясное небо у нас над головой. – Я ведь так тебя люблю.

Этот ответ вызвал в моих сердечных мышцах спазмы, похожие то ли на прямой удар шаровой молнии в грудь, то ли на разряд тока у сидящего на электрическом стуле. Ни одно другое событие, никакой другой факт жизни не вызывали в моём организме столь интенсивного физиологического эффекта. Накрывшая меня волна так и не отпускала меня в течение нескольких последующих дней. Полностью овладевшее мной головокружительное чувство чуть ли не шатало меня при ходьбе по пыльным улочкам среди цветущих сиреней села, дыхание поминутно перехватывало, как перед взлётом, гравитация ослабевала, а сердце так и продолжало саднить и неудержимо сжиматься. У меня появилось вполне отчётливое ощущение, что оно вот-вот не выдержит, но мне совсем не было страшно. Что может быть страшно в этой жизни, когда такая девушка сказала тебе такое?

В тот первый вечер я вновь убедился в том, как просто её натуральное обаяние, её красота струится изнутри неё, в изяществе её движений, лучится в её взгляде, освещает милые черты её лица. Таких как она больше нет. Как хорошо я сделал, что приехал за ней.

Когда мы пришли к ней домой, она представила меня своим родителям. Здесь меня уже поджидал Марат, с которым мы созвонились заранее. Он увёл меня к себе. Дома Марат представил меня своей обаятельной супруге Динаре. Они ждали ребёнка уже в следующем году. Мне выделили комнату с видом на просторную синеву Иртыша. Мы с Маратом хорошо проводили время в его деревне, выбирались на рыбалку чуть ли не каждый день и всё вспоминали необычайные обстоятельства нашего знакомства. Дома Динара закармливала нас вкуснейшей домашней едой – учпучмаками, беляшами, чебуреками. Вечера мы проводили на лавочке за воротами в задушевных беседах. За это время Марат стал ещё более убеждённым приверженцем мирного сосуществования и теперь вдвойне уважал моё решение, изменившее мою судьбу тогда в Москве.

– Иногда мне кажется, что мы живём как бы в преддверии конца света, ядерной зимы. Что нам остаётся лишь благодарить Всевышнего за всё, что у нас уже было в этой жизни. Но в чём провинился мой будущий младенец? За что ему такое? Знаешь, я часто вспоминал о тебе, о твоей судьбе и думал о том, как мы должны ценить то, что живём в мирное время.

– Я очень ценю мир, потому что прошёл войну, – ответил я, не раздумывая. – Насилие противно человеческой природе, какими бы высокими целями оно ни оправдывалось. Убеждён, что мы победим их нашим трудом и нашей правдой, – и помолчав, я задал ему вопрос, который не давал мне покоя все эти дни. – Скажи, Марат, мне показалось или родители Венеры действительно против нашего брака?