Испытание. По зову сердца

Доктор приоткрыл дверь, и в землянку ворвался рокот самолета.

— Товарищи, нам пора двигаться.

— Минуточку, доктор. — Михаил Макарович вытянул из кармана конверт и сунул Вере за пазуху. — Это письмо моей семье. Там, у нас на аэродроме или в госпитале, передай, чтобы бросили в кружку. С Аней и Василием я не связался. Выздоровеешь, съезди к их родителям и, как умеешь, успокой их. Пройди к нашему командованию и поведай про наши дела и про наше житье-бытье. А теперь прощай.

— И он прикоснулся губами к ее разгоряченной щеке. Но тут Вера обхватила его обеими руками и поцеловала:

— Прощайте, дорогой мой соратник! Ведь вы были мне и другом, и боевым товарищем, и отцом. И таким я буду помнить вас всю свою жизнь. Поцелуйте за меня тетю Стешу, Аню, Василия, Лидушку и скажите им, что они навсегда в сердце моем. Дедушка Гриша, прощайте, — пересиливая боль, притянула и его к себе.

Михаил Макарович и дедушка Гриша понесли Веру, и только у посадочной площадки их сменили партизаны. У самолета Михаил Макарович и дед Гриша, словно расставаясь навсегда, еще раз распрощались по-родному и стояли до тех пор, пока не затих в ночном небе рокот.

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

Командующий фронтом, несмотря на свой спокойный характер, на этот раз говорил с подъемом. Чувствовалось, что он хочет убедить командование армии, командиров корпусов и их замов по политчасти, что и с имеющимися силами и средствами можно сделать большее.

Как хотелось Железнову сейчас встать и сказать: «Товарищ командующий, посмотрели бы вы, какие кругом болота. Боеприпасы и харч красноармейцы на своем хребте на передовую тащат...»

Командующий, глядя на него, как бы угадал его мысли:

— О том, что войска устали и что в ваших стрелковых полках маловато активных штыков, не густо и с боеприпасами, да тут еще такая распутица и слякоть, Военный Совет знает. Но ответьте себе, как быть дальше? Войска вашего фронта решительными действиями в трудных условиях взломали за лето и осень не одну линию вражеской обороны, форсировали Угру, Десну, Днепр, освободили Рославль и важнейший стратегический узел обороны Смоленск, вломились в междуречье Западной Двины и Днепра, овладели «Смоленскими воротами», вернее, воротами в Белоруссию. Овладели и вдруг остановились в болотах предполья «Восточного вала», где красноармеец не только тащит на своей спине все необходимое на передовую, но и спит стоя, так как под ногами болото и вода. Конечно, так дальше нельзя. Мы должны, подобно войскам Белорусского фронта, которыми ныне командует генерал-полковник Рокоссовский, проломить «Восточный вал», занять выгодные позиции, чтобы, набравши сил, совместно с нашими соседями — Первым Прибалтийским и Белорусским фронтами — двинуться на освобождение многострадальной Белоруссии. Должен вам сообщить, что войска генерала Рокоссовского десять дней тому назад овладели пригородом Гомеля — Ново-Белицей. А три дня тому назад южнее Гомеля форсировали Сож и Днепр, там прорвали «Восточный вал», продвинулись на пять — десять километров и заняли плацдармы. А в районе Шатиловки одна из дивизий, не полнокровнее наших, форсировала Сож, с ходу овладела опорным пунктом Каменная Рудня и там вышла к Днепру... А ведь состояние войск Белорусского фронта не лучше нашего... — Командующий обвел всех взглядом, как бы спрашивая: «Так чем же мы хуже?» — В недалеком будущем, я уверен, Белорусский фронт овладеет Гомелем и двинет свои войска на Речицу и Жлобин. Как было бы хорошо нам к этому времени совместно с Прибалтийским фронтом окружить и разгромить шестой армейский корпус и овладеть важным стратегическим узлом «Восточного вала» — Витебском! А затем, смотрите, что хотелось бы? — И командующий указкой провел две невидимые стрелы от Витебска и Гомеля к Минску. — Где-то здесь, в районе Минска, с помощью белорусских партизан окружить основные силы фельдмаршала Клюге и разгромить их. Это пока мечта, мы должны вселить ее в душу каждого воина нашего фронта. А пока будем решать ближайшую задачу. — И он повернулся к командарму. — Какой у нас дальше план?

— Сейчас они разойдутся по корпусным группам, и каждый корпус будет решать свою задачу. А что касается нас, то мы с начальником штаба поделили между собой группы и будем работать с ними, — доложил командарм.

— Хорошо, — согласился командующий. — Я тоже пойду по группам.

— Товарищ генерал! — окликнул дежурный связист Железнова, переходившего со своей группой в соседний дом. — Вас просит к телефону генерал Алексашин.

«Алексашин? — забеспокоился Яков Иванович. — Что бы это значило?» — и заторопился за связистом.

Генерал Алексашин сразу же сообщил:

— Товарищ генерал, еле вас нашел. Ваша дочь Вера в нашем госпитале в Смоленске.

— Ранена?

— Да, ранена...

— Очень серьезно?

— Очень. Но не волнуйтесь, врачи говорят, что будет жить. Я вчера у нее был. Ей перелили кровь, и она чувствует себя лучше.

— Будьте добры, каким-нибудь способом передайте ей, что я завтра у нее буду.

* * *

Первым прилетел в госпиталь Костя Урванцев, во всем блеске выходного летного обмундирования, с двумя орденами Красного Знамени.

— Вы к кому? — спросила сидевшая на ближайшей к нему койке девчина с рукой на перевязке.

— К раненой Вере Железновой.

— К новенькой, — прошумело по палате.

— Вон на той койке, что в середине, — показала девчина, а за ней и все, те кто был поблизости к нему.

— Вера, к тебе летчик, — коснулась ее руки соседка.

— Летчик? — Огоньком жизни вспыхнули глаза Веры. — Костя! — громко вскрикнула она, а затем тише: — Милый, здравствуй.

Костя все, что держал в охапке, положил на кровать у ног Веры. Дыхнул раза три в свои ладошки и ими нежно зажал горячую руку Веры.

— Здравствуй, Веруша. — И в этом звуке слилось воедино — и радость встречи, и страдание за боль любимой, душевная теплота, которая неудержимо рвалась наружу. И если бы сейчас в палате никого не было, то он расцеловал бы и эту руку, и пылающие жаром щеки, и эти милые карие глаза.

— Сядь поближе, — Вера чуть-чуть кивнула головой. Костя поцеловал торчащие из ладоней Верины пальцы, тихонечко опустил ее руку на постель и, подвинувшись еще ближе к изголовью, коснулся ладонью ее лба.

— Горишь?

— Немного. Сегодня уже лучше. Ждал?

— Очень.

— Спасибо.

— Каждое твое письмо раз за разом все крепче и крепче связывало меня с тобой, — склонившись к Вере, шептал Костя.

— Что вы шепчетесь? Не стесняйтесь, говорите полным голосом, — посоветовала соседка. — Вы так мило говорите, что и нам приятно послушать.

— Это, — Костя развернул сверток, — тебе, Вера. Здесь весь ассортимент сладостей нашего бедного военторга. Лакомься. Подруг угощай.

— Положи. — Вера покосила глазами на тумбочку. — Ульяша, покажи, пожалуйста. Я еще не знаю, какая моя полка.

— Я тебе верхнюю освободила.

В палату вошел сопровождаемый медсестрой седоватый военный, на плечах через белый халат вырисовывались грани погон.

Он был с охапкой пакетов.

— Железнова, товарищ генерал, вон на той коечке, что у тумбочки с пышным букетом. — Медсестра пропустила его впереди себя.

— Папа? — приподнялась Вера.

— Что вы делаете? — подскочила к ней сестра и, подложив ей руку под голову, опустила на подушку. — Смотрите, чтобы она не поднималась, — предупредила она Железнова.

Яков Иванович опустил все пакеты на стол, прошел к Вере и припал губами к ее лбу.

— Верушка, дорогая ты моя, здравствуй. Ну, как ты себя чувствуешь?..

И слово за словом полились их повествования обо всем-всем...

— Товарищ генерал, разрешите попрощаться с вашей дочерью.

— Ах, простите. — Яков Иванович вышел из узкого проема кроватей и пропустил Костю.

— Смотри выздоравливай. Как только выкрою время, прилечу. Сама летчица и знаешь, что если погода летная, то ждать меня нечего. Если такая, как сегодня, — жди. Мы отсюда недалеко. — И обернувшись к Железнову, Костя почтительно склонил голову: — Всего вам доброго, товарищ генерал.