Испытание. По зову сердца

Николай Иванович Алексеев

Испытание

Роман

Автор — участник Великой Отечественной войны, генерал-майор инженерных войск в отставке.

В романе «Испытание» изображены события первых месяцев войны, запечатлен боевой путь командира дивизии и его соратников — офицеров и солдат.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Тяжело вздыхая, паровоз тянул в гору.

Нина Николаевна проснулась и взглянула на сына. Сквозь полумрак предрассветных сумерек разглядела голые Юркины ноги, торчавшие из-под сбившегося одеяла. Она протянула руку и поправила одеяло.

Раннее утро медленно проникало в самые сонные уголки купе. На голубом линолеуме стен появились очертания лилий. В дверном зеркале поплыли позолоченные солнцем облака. На карнизах ярко заблестела полировка.

Нина Николаевна встала, причесалась и вышла в коридор. Остановилась у окна, прикоснулась лбом к приятно холодному стеклу.

Поезд пошел под уклон. За окном пробегали поля и рощи. А деревья, стоявшие близко к железнодорожному полотну, зачастили так, что стало больно глазам. Нина Николаевна невольно опустила веки и задумалась. Беспокойные мысли унесли ее в Москву, к дочери Верушке. Ей вспомнилась их последняя встреча на Москве-реке. Вера была тогда веселая, загорелая, в синем купальном костюме. Вот она хлопнула подругу по плечу, и девочки наперегонки помчались к вышке.

Верушка взбежала по лестнице на самую верхнюю площадку, встала на конец доски, присела, мягко распрямилась и, широко раскинув руки, на мгновение словно повисла в небе...

Нина Николаевна вздрогнула и открыла глаза.

За окном промелькнул семафорный столб, зашипели тормоза, колеса вагона звучно загрохотали на стрелках. По коридору пробежал сухопарый проводник, постучал в крайнее купе.

— Толочин! — выкрикнул он.

Из купе выскочил заспанный толстяк и спросонья натолкнулся на Нину Николаевну.

— Разрешите, гражданочка, — приподнял он шляпу, — мы с вами, наверное, не разойдемся.

Нина Николаевна не ответила — ей было неприятно, когда намекали на ее полноту — и вернулась в купе.

С верхней полки свесилась седая голова Якова Ивановича.

— Какая станция? — охрипшим со сна голосом спросил он.

— Толочин.

Яков Иванович прокашлялся, натянул на плечи одеяло и повернулся к стенке.

Юрка что-то промычал во сне и зачмокал губами. Нина Николаевна поцеловала смешно завихряющиеся на его затылке белесые волосы, шепнула: «Разноглазенький ты мой...» — и, прижавшись к его теплой щеке, уютно устроилась рядом.

В купе снова стало тихо. Лишь равномерно постукивали колеса, на окне жужжала муха, да стакан тонко позванивал о стеклянную пепельницу. Нина Николаевна протянула руку, отодвинула надоедливый стакан. Вдруг в дверь постучали.

На пороге появился рослый полковник-кавалерист. Он поздоровался и поставил на свободное верхнее место небольшой чемодан.

— Далеко ли? — спросил он у Нины Николаевны, поглаживая сложенными в щепотку пальцами темно-русые буденновские усы.

— До Белостока, а там машиной до Бельска.

— А мне недалеко, всего часа два до Минска. Извините, что ворвался в ваше сонное царство...

Новый пассажир достал из кармана портсигар и вышел в коридор. Нина Николаевна перед зеркалом стала торопливо приводить в порядок свою прическу.

— Кто сел? — спросил Яков Иванович, и в зеркале отразился его профиль; короткие, зачесанные назад волосы, большой лоб, прямой нос с чуть припухлыми очертаниями ноздрей, подстриженные усы.

— Ваш брат военный.

— Какую мы станцию проехали?

— Через два часа Минск.

— Пожалуй, можно еще часик поваляться!

Из коридора донесся чей-то басовитый голос. Он показался Якову Ивановичу знакомым: «Добров?» Яков Иванович вспомнил, что Добров действительно служил где-то в этих краях. За дверью снова зазвучал тот же властный бас: «Такой народ нынче растет: не ценят свою профессию. Легко, без жалости с ней расстаются...»

«Ну, конечно, Добров!» — подумал Яков Иванович. Эту фразу он уже не раз слышал от него.

Весной они встретились на полпути от Слуцка до Минска. Добров и ехавшие с ним всадники были запорошены мартовским липучим снегом, и Яков Иванович не сразу узнал его, но, приглядевшись, остановил «газик» и окликнул конного:

— Иван Кузьмич?

Всадник поднял руку, приказывая следовавшим за ним остановиться, и резко повернулся к Железнову. С бурки большими хлопьями посыпался на землю снег.

— Здорово! Куда путь держишь? — приветствовал его Яков Иванович.

Лицо Доброва было мрачнее тучи.

— Куда? Да в штаб округа!.. — И Добров длинно, с кавалерийским вывертом выругался.

— Чего ради?

— Да вот кавалерийскую дивизию в мотострелковую превращают. Конника в «пяхоту» переделывают. — Он презрительно усмехнулся, выговаривая «в пяхоту», сдернул с головы папаху и шлепнул ею по голенищу, обдав Железнова мокрым снегом.

Конь вздрогнул и подался вперед, но Добров сдержал его и, хлопая по мокрой, дымящейся паром шее коня, ласково приговаривал:

— Ну, ну! Что ты, дурак, шарахаешься? Никому тебя не отдам!..

— И зачем же в такую даль на коне?

— Затем, что коня ни на что не променяю!

Яков Иванович начал было развивать перед этим заядлым кавалеристом мысль о том, что теперь век моторов и рано или поздно слезать с коня придется, но Добров сокрушенно покачал головой:

— Хороший ты был, Железнов, до академии командир, а теперь — никуда!.. Набекрень она тебе мозги поставила. Не от души, а от учености говоришь. Душу конника тебе не понять! — И, выругавшись по своему обыкновению, добавил: — Это ты мог легко расстаться со своей специальностью сапера... А конник коня и клинок не променяет на паршивый гудок. — Он ткнул пальцем в сторону машины, шевельнул поводом, качнулся в седле, и конь послушно пошел рысцой...

Вспомнив об этой встрече, Яков Иванович невольно про себя назвал Доброва чудаком.

Из коридора снова загрохотал его голос: «Замундштучить — и пойдет. Да не только пойдет, а и запляшет!»

Зеркальная дверь отползла в сторону, и в проеме появился ослепленный лучами солнца широкоплечий, стройный Добров.

— Иван Кузьмич, здравствуй! — приветствовал его Яков Иванович.

Добров вначале смутился, не разглядев, кто его окликает, и, прикрываясь от яркого солнца ладонью, подошел почти вплотную.

— Железнов? Здорово! Ты откуда? — И, зажав в своих здоровенных лапах протянутую Железновым руку, не дожидаясь ответа, забасил: — Знаешь, Железнов, после нашей последней встречи чувствую себя перед тобой виноватым... Характер у меня проклятый. Из-за него когда-нибудь сломаю себе голову...

— Ну, чего вспоминать!.. — попытался прервать неприятный разговор Яков Иванович, но Добров продолжал:

— А я не забывал. Сразу же, как ты тогда отъехал, я хотел было, понимаешь, тебя догнать...

Железнов досадливо поморщился:

— Ради встречи давай не будем вспоминать!

— Давай не будем! — Добров хлопнул его по плечу и, кивнув головой в сторону вышедших в коридор Нины Николаевны и Юры, спросил шепотом: — Твои?

— Мои. Жена и сын, — слезая с полки, ответил Яков Иванович. Доставая сапоги, он наклонился, поседевшие волосы упали на лоб, обнажив рубец немного выше правого уха. Добров это заметил. «Боевой товарищ», — подумал он.

— Ты все там, в Бресте, по демаркации границы?

— И да и нет. А вернее сказать — пока не знаю. Собираются назначить меня в штаб округа, в оперативный отдел, а я хочу в строй, — признался Железнов.