Транзит Сайгон – Алматы. Судьба вьетнамского партизана. Исторический роман (СИ)

Мы с Софи, затаив дыхание, наблюдали за нашей улицей, то и дело прочерчиваемой цветными, пляшущими кардиограммами трассирующих пуль и прислушивались к ставшим уже привычными перехлёстам пулемётных очередей, миномётной канонаде и мелкому дождику летящих во все стороны осколков штукатурки. Прямо у нашего порога застыла сидя, привалившись к стене нашего дома, красивая сорокалетняя женщина в «ао-зае», с простреленным виском. Её муж, местный рикша, лежал, распластавшись на асфальте, истекая кровью, и голова его покоилась на коленях оплакавшей его жены, которую шальная пуля настигла в этом положении. А на рассвете мы своими глазами видели, как группу рассаженных у стены коммунистов, связанных по рукам и ногам, безоружных и беззащитных, в упор расстрелял из блестящего, новенького «вальтера» какой-то неопрятный проходимец бомжеватого вида. Он убивал их выстрелами в голову, а они смеялись ему в лицо, плевали под ноги и осыпали его презрительными оскорблениями. Не выдержав этого зрелища Софи зажмурила глаза и заткнула уши, заливаясь слезами, но когда я в бешенстве схватил свой трофейный ножик, нажал на кнопку, одним щелчком выбросив наружу острое лезвие, и собирался выбежать на улицу, чтобы наброситься на гада, она упала передо мной на колени и крепко обняв за ноги не пустила, повторяя в слезах: «Пожалуйста, не надо, Мишель, пожалуйста, не надо, Мишель, пожалуйста, не надо, Мишель, Мишель, Мишель», сердце моё дрогнуло, и я остановился. Пользуясь милостивым дозволением сэра Грейси вершить линчевание и самосуд, французы в ту ночь попытались уничтожить всех до единого нарушителей комендантского часа из числа местных. Под утро, под защитой всё тех же непальских гурок, французские солдаты уже завладели центральными участками полиции, Казначейством, ратушей, главпочтамтом и, кто бы сомневался, конечно же, жёлтым зданием на Катина.

Весь следующий день мы с Софи, тщательно забаррикадировав входные двери, отпаивали и выхаживали бедного дядю Нама, потому что у него закончился опиум, а Опиумная мануфактура была закрыта, как и большинство курилен. Доктор с обезболивающими и витаминами придти отказался, несмотря на обещанное ему тройное, а затем и десятикратное вознаграждение. «Да хоть стократное», сказал он и бросил трубку. Так что на следующую ночь мы бодрствовали уже втроём. Сразу же с наступлением темноты возобновилась отчаянная стрельба – основа Вьетминя вышла из лесов, чтобы дать свой ответ. По всему городу выросли баррикады из поваленных деревьев, угнанных, перевёрнутых, а иногда и поджаренных автомобилей, взлетел на воздух полицейский участок в порту, ещё через полчаса там же занялись весёлым пламенем нефтехранилища. Центральную часть Сайгона освещало жутковатое зарево, его отблески, так и плясали в наших окнах, скакали по стенам, как солнечные зайчики.

Утром дяде, слушавшему радио, чтобы хоть как-то отвлечься от ломок, удалось настроиться на волну франкофонной радиостанции, передававшей последние сводки с мест событий. Оказывается, спустившись за ночь по реке на своих канонерках и сампанах, банды пиратов из «Комитета налётчиков» заняли целых шесть районов вокруг порта в Южной части города. Каодаисты тем временем оккупировали и упорно удерживали Тайниньское шоссе и подступы к аэродрому Таншоннят. Северная часть города перешла под совместное управление пиратов и Вьетминя. В Восточной части города «Молодая гвардия» отбив атаки французов, длившиеся всю ночь, смогла под утро воссоединиться со взрослой партизанской основой. Уже в четыре часа дня мы могли слышать разухабистые пьяные песни пиратов у нас на районе. Приплыв по каналам, они буквально ворвались в центр города, взяли под плотный обстрел рю де Верден, бульвар Боннар, проспект Катина и заняли весь участок от бульвара де ла Сомм до Центрального рынка. Ближе к вечеру, они заложили динамитом и взорвали местную водопроводную станцию и электростанцию. Мы остались без воды и света, но нас с Софи это, почему-то, только радовало.

23.

Дядя Нам считал, что нам надо было уйти из города на несколько дней раньше, и тогда мы смогли бы прорваться к маминому родовому замку, где было намного безопаснее. Но теперь, по словам дяди Нама, пытаться выбраться из сайгонского котла живыми, было практически невозможно. Для этого пришлось бы пробиваться на дядиной «Пежо» с полупустым бензобаком, ведь замок лежал в двухстах километрах к Югу от Сайгона, а этот вариант отпадал, как практически невыполнимый. Сегодня утром, например, та же радиостанция передавала, что по пути в аэропорт, на контролируемом каодаистами шоссе, был убит полковник ОСС-ЦРУ, принимавший участие в репатриации американских военнопленных. Чуть позже, японские наёмники арестовали в ничейной зоне советского чекиста, об этом тоже передавали по радио. Он разделил судьбу местных революционеров, навеки сгинув в жёлтом здании с наглухо закрытыми ставнями на Катина.

Прислугу в те дни, словно ветром сдуло, и мы с Софи сами начали помогать дяде потихоньку готовить рис, жарить рыбу «кахо», мыть посуду, стирать и убираться по дому. Слава богу, дядя Нам оказался гораздо более запасливым в отношении риса, чем опиума, его кладовая была заставлена плотно набитыми мешками. Полагаю, что некоторым менее предусмотрительным соседям из французов приходилось потуже – из наших окон хорошо было видно, как сначала загорелись рисовые склады Центрального рынка, подожжённые пиратами, потом заполыхали пакгаузы в порту, те самые, в которые стекался рис со всей провинции. Французы очень рассчитывали на экстренную доставку провианта из региона Митхо, считавшегося лояльным, но экипажи обоих сухогрузов, самовольно затопили их на подходе к Сайгону. Так было уничтожено ещё около шестисот тонн риса, предназначенного для новых колонизаторов. Изголодавшиеся французы под громкое урчание своих желудочных соков решили перейти в контрнаступление на «красный пояс» сайгонских пригородов, но столкнувшись с ожесточённым сопротивлением местной народной милиции, были вынуждены отступить. Костяк милиции состоял из работников трамвайных депо, самовооружившихся, организованных и идейно направляемых троцкистскими активистами. На их стороне было замечено также большое количество японских дезертиров, в связи с чем полковник Грейси отдал особое распоряжение: японцев живыми в плен не брать. Более того, он приказал освобождать японских военнопленных, согласных сражаться на стороне англичан. Почти все японцы, поставленные перед выбором плена или смерти в бою, выбирали второе.

Сэр Грейси посчитал, что прорвать блокаду можно было при поддержке с воздуха, но к его вящей досаде лорд Маунтбаттен Бирманский категорически отказывался согласовывать использование военной авиации против гражданского населения. Тогда англо-французские силы выбросили белый флаг и срочно запросили Вьетминь о перемирии. За стол переговоров сели Грейси и Седиль с одной стороны, доктор Фам, товарищ Чанг и товарищ Вьет из ханойского ЦК с другой. Грейси и Седиль просили у коммунистов риса и освобождения заложников, но товарищ Вьет со своей стороны взамен требовал от союзников национального суверенитета для единого Индокитая и признания контроля Вьетминя над ним. В конце концов, Грейси и Седиль переглянулись, дружно втянули животы, затянули пояса ещё на одну дырочку и энергично покачали головами, отрицая саму возможность немедленной деколонизации. Товарищ Вьет хлопнул дверью, доктор Фам и товарищ Чан, неловко помявшись, побежали за ним вдогонку. Сделка не состоялась.

Меньше чем через неделю в одном из районов сайгонского «красного пояса» патруль из английского офицера, трёх индусов и гурок, попал в засаду и был безжалостно перебит. Хрупкое перемирие разлетелось вдребезги, и англичане, как по сигналу бросили своих верных гурок и печальных японцев под партизанские пули во всех направлениях, пытаясь прорвать плотное, удушающее кольцо блокады хотя бы на одном из них. Завязались упорные бои, и наши ночи снова окрасились вспышками гранатных взрывов, канонадой миномётов и стрёкотом автоматных очередей. Партизаны перевели все свои силы в контратаку. Несмотря на выкашивавший их ряды заградительный огонь, они всё равно перебирались на утлых джонках через реку Сайгон, и те из них, кто избежал смерти от пуль, прорывались к Центральному рынку, чтобы убить или вывести из строя хотя бы одного врага. Здесь, на улицах нашего района и чуть поодаль, у стен рынка, завязывались жестокие рукопашные драки с гурками на ножах, то и дело прерываемые выстрелами постоянно прибывавших на подмогу французских подкреплений. Лавки и продовольственные склады в районе рынка вновь охватывали языки пламени поджогов, и вновь пожарники тушили их под перекрёстным огнём.