Транзит Сайгон – Алматы. Судьба вьетнамского партизана. Исторический роман (СИ)

18.

У нас, в Сайгоне, Минода и Иида начали спешно передавать свои полномочия избранным местным реакционерам. В частности, «Авангардную молодёжь» возглавил доктор Фам, известный представитель националистической интеллигенции. Проезжая на велосипеде по своим обычным маршрутам в эти дни я не мог не заметить, что город поступательно и неуклонно скатывается в стадию невиданного до сих пор лихорадочного бурления. Растущие группы разгорячённых новыми идеями и рисовым самогоном людей с красными флагами заполняли то бульвар Нородома за собором, то лужайки в Ботаническом саду, то площадь прямо за автосалоном Бенье. Со стороны джунглей приходило всё больше заросших щетиной сторонников Вьетминя, зачастую вооружённых револьверами и автоматами, не обращавших никакого внимания на японские патрули, всё ещё охранявшие практически весь периметр старого центра. Эти, казалось, полностью переключили своё внимание на пленных французов и других европейцев. Столкновений с вооружёнными партизанами у них не было, так что те преспокойно заняли здание городской ратуши под свой штаб. Они сформировали отряды собственной милиции, которая присоединялась на каждодневных уличных манифестациях к толпам «Авангардной молодёжи» в белых пилотках, каодаистам под имперскими стягами с красными полосами, и троцкистам из Лиги за IV Интернационал, митинговавшим под своим неизменным знаменем мировой революции с пронзённым молнией земным шаром. То и дело со своего постамента с грохотом свергался какой-нибудь памятник очередному французскому колонизатору. Я отмечал по утрам лежавших в уличной пыли Франсиса Гарнье перед муниципальным театром, Риго де Женуи на набережной Сайгона, Пиньо де Беэня перед Нотр-Дамом. Затем кто-то залил красной краской монумент героям Первой мировой, а бульвар Нородома спонтанно переименовали в бульвар Парижской Коммуны.

Однако не успел новый префект подписать свой первый указ о формировании единого Национального фронта, как его постиг коварный удар в спину – доктор Фам переметнулся к коммунистам, сторговавшись с ними о выгодных перспективах своей будущей карьеры. С собой он, ясное дело, увёл двести тысяч голов «Авангардной молодёжи», самой организованной, массовой и дисциплинированной политической силы среди местного населения. «Авангардная молодёжь» встретила новое решение доктора Фама привычными продолжительными аплодисментами. Более того, он же заручился личным обещанием маршала Тераучи, Верховного главнокомандующего войск микадо в регионе Юго-Восточной Азии о невмешательстве японцев в дела Вьетминя. Коммунистическая верхушка сочла эту услугу крайне ценной и гарантировала доктору Фаму стремительный карьерный рост рядах своей партии. Сразу же после этого наспех вооружённые винтовками и револьверами группы «Авангардной молодёжи», под командой кадровых комиссаров Вьетминя начали захватывать, район за районом, административные здания, бюро областной инспекции, пожарные депо, Казначейство, главпочтамт, электростанции, водопроводные распределительные станции и, наконец, жёлтое здание с наглухо закрытыми ставнями на Катина. На аэродроме Таншоннят, в порту, в Арсенале и в Индокитайском банке по прежнему продолжали хозяйничать японцы.

Должен сказать, что меня это городское бурление очень развлекало – в город стекались толпы крестьян со всех концов, это было похоже на народное празднество, на весёлый и шумный карнавал. Однажды, например, со стороны бульвара Нородома всю ночь доносилось бодрое постукивание молоточков по дереву. Грешным делом я решил, что возводят эшафоты, как в романах Гюго или Дюма, которыми я зачитывался перед сном, и что назавтра японцы решили гильотинировать всех французов. После всех происшествий с капитаном Ичигавой, мне такое зрелище было бы уже нипочём, так что я с утра пораньше пробрался в гараж и вывел на улицу свой верный велосипед. Но людское кишение на бульваре было столь плотным, что пробиться сквозь толпу мне не удалось. Я пошёл на объезд, и издали увидел, что за собором возвели деревянный помост, задрапированный огромным кумачовым полотнищем с золотой звездой. Ведя велосипед за руль, я пешком пробрался насколько можно ближе к сцене.

Комиссар Вьетминя с маузером в кобуре на поясе, потрясая сжатым кулаком, истошно вещал толпе что-то о национальной независимости, территориальной целостности и грядущем торжестве коммунизма. Это был товарищ Чан, я уже слышал о нём кое-что от Рене. В своё время, когда его увезли в жёлтое здание с наглухо закрытыми ставнями, он сразу же, не раздумывая, заложил Сюртэ десятки подпольных ячеек, выдал их имена и явки, поэтому вроде бы и выжил. Говорят, потом на каторге он оправдывался тем, что в его лице революция потеряла бы ценного лидера, ради которого вполне оправданно было принести в жертву несколько ячеек рядовых активистов. Сейчас его охраняла банда хмурых, полуголых типов с вороватыми бегающими взглядами, чьи торсы и лица были разукрашены синими татуировками. Это были пираты Бай Вьена из Шолонского пригорода. Они тоже перешли на сторону Вьетминя, раскрыв перед красными двери своих арсеналов, битком набитых оружием, наворованным у японцев за годы оккупации. «Землю – крестьянам! Заводы – рабочим! Вся власть Вьетминю!», надрывался товарищ Чанг со сцены. «Нет! Никакой власти никому!», раздались, было, разрозненные крики. Это решили отличиться молодые парни в белых канотье и чёрных «зутах», костюмах из широченных штанов и длинных пиджаков до колен с накладными плечами, старые друзья товарища Аня, уже ушедшего к тому времени на штурм неба прямо из заполненной водой ямы в тигровой клетке на Пуло-Кондор. «Вся власть народным комитетам!», это кричали дюжие рабочие мужики слева от меня, под флагом с пронзённым молнией земным шаром. Но их голоса потонули в единодушном рёве толпы «Да здравствует революция! Да здравствует Вьетминь! Урра-а-а-а!». В заключение митинга товарищ Чанг предложил толпе манифестантов для поднятия революционного духа спеть хором «Интернационал». Над бульваром Парижской Коммуны зазвучал на удивление стройный ряд множества страстных голосов. Люди поднимали над головами сжатый кулак в знак солидарности. Солидарности друг с другом и с коммунистами других стран, победившими и к тому времени почти добившими реакционеров всей Земли.

19.

Когда маршал Петэн пожимал руку Гитлеру, чтобы спасти уцелевших французов от кровавой бойни и планомерного, методичного и систематичного уничтожения в концентрационных лагерях, один из его бывших подчинённых, в своё время даже назвавший сына Филиппом в честь маршала, внезапно понял, что судьба преподнесла ему уникальный шанс. История зачастую повторяется то в виде фарса, то в виде низкобюджетного сиквела к нашумевшему блокбастеру. Подобно Людовику XIV из династии Бурбонов, этот французский генерал, поражённый алмазной пулей озарения прямо в лоб, вдруг заговорил от лица всей нации, отождествляя себя с самой Францией. Оставив маршала ради берегов продрогшего Альбиона, он воззвал с них к французскому народу по радио, с неохотно данного лордом Галифаксом дозволения, на волнах Би-би-си, и даже, вроде бы, был небольшой горсткой людей из этого народа услышан. Он громогласно заявил тогда, что Франция не одинока, потому что «за ней осталась Империя», которая, дескать, может опереться на другую империю, Британскую, безраздельно царившую на морях, а также на промышленную мощь её бывшей колонии, Соединённых Штатов. Нет, Франция была не одинока, потому что не чувствовал себя одиноким в тот момент сам де Голль, весьма радушно и со всяческими признаками понимания принятый в стране туманов как пронырливым Уинстоном Черчиллем, так и напыщенными, инфантильными пэрами. Поэтому, он, де Голль, и отказался в августе сорок пятого объявить Республику с балкона парижской ратуши, несмотря на просьбы лидеров Сопротивления.

– О чём Вы говорите? – возмутился де Голль. – Республика никогда не прекращала своего существования.

– Но мы же победили Виши и отобрали у них власть, почему бы Вам, генерал, не сообщить об этому ликующему народу? – взмолились лидеры.