Атакую ведущего

– А не страшно было одному, дядя Роман?

– Когда делом занятый – ничего. Старался, як по уставу. Танки попятились назад, но один развернулся и – прямо на мий окоп. Ищу гранаты, а их нема, все побросал. Лег на дно, зажмурил очи, голову руками закрыл… Ну, думаю, все теперь, отжил ты, Роман, на белом свете. Слышу – надо мной лязг гусениц, и помутилось у меня в голове от этого лязга… Пришел в себя не сразу. Пытаюсь встать, а не могу. Землей засыпан. Тут подбежал Павло, откапывать меня стал, тормошить: «Дядя Роман, ты жив, а? Вставай, дядя Роман!» Вылез я с-под земли, пытаю: «Дэ ж ты, собачий сын, був?» А вин каже: «Испугался я сначала, дядя Роман, в окоп спрятался. Потом выглянул, вижу – фашистский танк прошел над самым вашим окопом, проутюжил его и обратно уходит. И такая меня злость взяла! Швырнул я ему вдогонку связку гранат. Вон стоит, голубчик, поджаривается…» Ну а после боя меня к командиру полка вызвали. А потом выше Роман Смищук пошел – в штаб дивизии. Потом в газете написали. Листовки напечатали, солдатам раздали…

– А сейчас, дядя Роман, откуда приехали?

– Час назад мне сам маршал Малиновский Золотую Звезду вручал!

К нам подошел техник, доложил, что самолет к полету готов. Мы со Смищуком направились к машине.

В воздухе, поглядывая в зеркало, что укреплено на стойке к фюзеляжу, я видел лицо моего необычного пассажира. Сначала он сидел бледный, как говорится, ни жив ни мертв. Потом стал осторожно водить глазами по сторонам и даже опасно высовываться из кабины за борт. Я обернулся, чтобы показать Смищуку кулак, и тут увидел пару «мессершмиттов», выскочивших из облаков. И началось!

Один заходит слева, другой – справа. Одна очередь – мимо. Другая – мимо! Фашисты как будто учуяли, что я везу Смищука, и решили отомстить ему за сожженные танки.

Увертываясь от очередей, я бросал самолет то в одну сторону, то в другую, но уйти от «мессеров» никак не мог. У меня скорость сто двадцать километров в час, у них – шестьсот. Кружился, кружился, а потом снизился до самой земли и спрятался за лесопосадку. Вроде потеряли они нас, отстали. Только вздохнул с облегчением, только поднял машину, «мессершмитты» тут как тут! Прижал я тогда У-2 к земле так, что чуть колесами ее не задеваю. Вдруг вижу – на крыльях появились дырки! Чувствую, еще немного и подожгут они нас. Не столько себя, сколько старика стало жалко. Человек столько километров под огнем по земле прополз. И автоматы по нему били, и пушки, и «юнкерсы» бомбы на него сбрасывали, и танки гусеницами давили… Уцелел! А тут, у себя в тылу, погибнет за здорово живешь. Нет, думаю, дудки! Такие герои, как дядя Роман, вам, стервятники фашистские, не по зубам!

Улучив момент, когда «мессеры» проскочили над нами и ушли в сторону, чтобы повторить заход, я резко убрал газ и нырнул в ближайшую балку. Вижу, на дне ее – небольшой зеленый лужок. Точно под цвет нашего У-2. Сажусь, и через несколько секунд самолет замирает как вкопанный. Пусть теперь фашисты нас ищут!

Порыскали «мессеры» над нами, порыскали, да и ушли восвояси. Решили, видно, что свалили меня.

Вылезли мы с дядей Романом из самолета. Сели на травку. Смищук спрашивает:

– Що, сынку, техника отказала?

А я, чтобы не пугать человека, говорю спокойно:

– Да, с мотором что-то, дядя Роман. Отдохни немного, я сейчас…

И полез на крыло, будто осматривать двигатель. Вижу, старик мой так ничего и не понял и фашистов не видел. Что значит впервые в воздухе. И я сам, когда летать начинал, мало чего видел – от крайнего напряжения и скованности. Если сказать теперь Смищуку о «мессершмиттах», о том, что были с ним на волосок от смерти, – плюнет на мою «уточку» и пойдет домой пешком. Это для пехоты куда надежнее. А мне приказано доставить Героя честь честью. Так я ничего и не сказал дяде Роману.

Посидели мы еще полчаса – в воздухе было спокойно – и полетели дальше. Минут через десять глянул в зеркало: как там мой Герой себя чувствует? На лице старика блуждала счастливая улыбка. Он с высоты узнал свое родное село. Заерзал на сиденье и вдруг пришел в неописуемый восторг, разглядев у разбитой церквушки свою белую хату.

Самолет низко прошел над крышами. Никто из хаты Смищука не вышел. Дядя Роман помрачнел, с беспокойством завертел головой. И вдруг снова просиял, показывая мне на землю пальцем. Там, на зеленом поле, белели десятки женских платков. Колхозницы работали на прополке.

Я направил самолет в их сторону, сделал круг. Выбрав площадку поровнее, аккуратно посадил машину. Женщины и девчата уже бежали со всех ног к нам. Вскоре У-2 был взят в плотное кольцо.

– Бабоньки, бачите – та це ж дядько Роман! – удивленно проговорила подошедшая ближе всех сероглазая девушка в белом платочке. И тут все хором закричали:

– Тетка Пракседа, тетка Пракседа! Твой дядько Роман приихав!

Поправляя на бегу платок, к самолету спешила пожилая женщина. Смищук, счастливо улыбаясь, пошел ей навстречу.

– Роман, неначе ты? – осекающимся голосом сказала тетка Пракседа.

– Я, стара, я!

– Звидкиля ж ты взявся?

– С фронта, Пракседа. На побывку пустили, летчика вот предоставили…

Вот они замерли, крепко обнявшись. Видно было, как вздрагивала от рыданий сутулая спина тетки Пракседы.

– Та ты що, стара? Радоваться треба, а ты… – бормотал Смищук подозрительно хриплым голосом.

Успокоившись, тетка Пракседа стала разглядывать мужа.

– Ба-а! Та в тэбэ ж Золота Зирка! Як же ты ее заробыв, Роман?

– Як? Як вчилы командиры, Пракседушка. Там, на фронте.

И дядя Роман озорно подмигнул жадно глядевшим на них женщинам и девчатам.

Под виноградными лозами

1

Наш аэродром располагался у села Михайловка. Вдоль взлетной дорожки зеленела лесозащитная полоса. В ней мы прятали свои самолеты, и надо было хорошо присмотреться, чтобы увидеть между деревьями трехлопастный винт или пушку.

В тот день я получил задание сопровождать восьмерку штурмовиков. В десять часов утра четверку наших «яков» выкатили из-за деревьев на летное поле, хорошо прикатанное катками, и мы, надев парашюты, забрались в кабины.

Вокруг моей машины с ветошью в руках ходил техник Иван Захарович Петров. На крыле он вытер бензиновые потеки. Потом, присев на корточки, внимательно осмотрел шасси. После этого подошел к хвосту «яка», поскреб там что-то пальцем…

– Захарыч! – сказал я. – Да сядь ты, отдохни. Сейчас пойду на взлет, все опять в пыли будет.

– Отдыхать, командир, опосля будем, когда война кончится. А машина, словно человек, тоже ласку любит. Ты ее вовремя смажешь, подтянешь болтик, и она тебя в трудную минуту выручит. Бои-то какие идут! Раз пять на день вам подниматься приходится.

Я включил приемник и в наушниках услышал приятный басок:

– Денисов! Я – Пошивальников. Иду к вам!

Над аэродромом показалась восьмерка штурмовиков. С КП взлетела зеленая ракета. Мы запустили моторы, взлетели, и вся группа пошла к линии фронта.

Над селом Прохоровка висела шапка густого дыма. Казалось, вся земля горела. Там, внизу, шло гигантское танковое сражение. Штурмовикам была поставлена задача: нанести удар по танкам противника, спешившим к Прохоровке.

На подходе к цели мы попали под зенитный обстрел. Штурмовики резко снизились и ударили из пушек и пулеметов по сопровождавшей танки пехоте гитлеровцев. Подойдя еще ближе, «илы» сбросили бомбы и стали разворачиваться домой. В этот момент зенитный снаряд угодил в машину ведущего – капитана Пошивальникова. Дымивший «ил» тянул на свою территорию, но высоты было мало, и летчик посадил самолет на нейтральной полосе.

Мне было хорошо видно, как несколько фашистских танков, шедших в атаку, круто отвернули от боевого порядка и направились к машине Пошивальникова. Вероятно, враги намеревались взять в плен экипаж нашего штурмовика.

И тут от группы уходивших на свой аэродром «илов» отваливает один самолет и со снижением идет в сторону подбитого товарища.