Атакую ведущего

Я сделал еще один круг, пройдя над тем местом, куда снижался Круглов, но ничего не заметил. Комиссар уже приземлился. Куда он сел, к своим или в стан врага, понять было трудно.

Потом я взглянул на бензомер, и мурашки поползли по коже: стрелка покачивалась возле нуля! Мелькнуло: «Неужели не дотяну? Неужели и мне придется садиться у фашистов?..»

Лечу, а сам приглядываю по пути площадку поровнее, вдруг да на самом деле вынужденная посадка будет. И все же до своего аэродрома дотянул. Только над полем затарахтел мотор «яка»: бензин кончался. Высота была две тысячи метров. Я срезал круг, перед самой землей выпустил шасси и тяжело плюхнулся поперек аэродрома. Вздымая снежные вихри, самолет запрыгал на неровностях и, врезавшись в большой сугроб, остановился.

До последней минуты я действовал уверенно и спокойно, но, когда машина замерла, у меня сдали нервы. Не сразу заметил, что по лицу текут слезы.

Подъехала санитарная машина. На крыло моего «яка» вскочил полковой врач. Глянув на меня, с беспокойством спросил:

– Что с тобой, Денисов? Ты не ранен?

– Нет, доктор, не ранен, – выдавил я и, когда спазма отпустила горло, с тоской сказал: – Нашего комиссара сбили…

Я снял парашют, спрыгнул на землю и через силу глянул на капонир, где совсем недавно стоял самолет Круглова. Там теперь стояли механик, моторист и оружейник, которые обслуживали его машину. Они выжидательно смотрели в мою сторону, но я не мог сейчас подойти к ним, рассказать о случившейся беде – так было тяжело на сердце.

На санитарной машине я подъехал к штабной землянке. У входа, с нетерпением поджидая меня, стояли командир полка и начальник штаба. Я коротко рассказал, как был сбит комиссар. Дерябин побледнел, низко опустил голову. Справляясь с минутной слабостью, поиграл тугими желваками.

– Уж лучше смерть, чем плен, – сказал он глухо и, по-стариковски сгорбившись, шагнул через порог землянки.

В полку тяжело переживали эту потерю. Вечером в столовой все разговоры были только о Круглове. Командир второй эскадрильи Антонов сказал:

– Не дай бог приземлился у них. Окруженные фашисты до того озверели – на допросе душу вырывать будут…

– Да может, еще вернется! – ненатурально бодрым голосом сказал капитан Чернобаев. – На войне каких чудес не бывает. Помните, как над Белгородом Лешку Тараканова сбили? Думали – все, пропал парень. Если не погиб, то попал в лапы к немцам. А он на третий день является, живой и невредимый!

…Утром я не узнал Дерябина: лицо потемнело, глаза ввалились – будто на десяток лет постарел человек. Начальник штаба потом рассказывал, как убивался Иван Федорович по своему боевому другу. Зашел к нему в землянку, а Дерябин ходит из угла в угол, места себе найти не может.

– Что, Иван Федорович, – с беспокойством спросил начальник штаба, – нездоровится?

Дерябин горько вздохнул:

– Понимаешь, Александр Васильевич, всю ночь не спал, кошмары замучили. Вчера весь вечер о нем говорили, и ночью он мне снился. То будто слышу его голос, вроде зовет меня, то знакомое покашливание чудится и даже шаги. Проснусь, взгляну на койку – стоит рядом, у стены, пустая… На стеке сиротливо висит его шинель…

– Прилег бы, Иван Федорович, отдохнул немного. Так же нельзя…

– Да какой тут сон! – махнул рукой Дерябин. – Ведь он, Вася, мне чем дорог был… Сколько мы с ним хватили лиха! Встретились в начале тридцатых на Магнитке, вместе рыли котлован под фундамент доменной печи. По комсомольскому призыву опять вместе пошли в летное училище. Крылом к крылу бились над Хасаном против японцев. В тридцать девятом сражались с самураями в Монголии, на Халхин-Голе. Михаил Иванович Калинин даже ордена нам в один и тот же день вручал! И до чего жизнерадостный, рассудительный был человек, какая умница… Легко мне с ним было, сам видел, Александр Васильевич. Эх, будто чувствовало мое сердце эту беду, так не хотелось мне пускать его в этот раз. Но, видно, судьба у Васи такая. Будем теперь ждать, авось да…

Дерябин снова тяжело вздохнул и в который раз полез в карман за папиросами.

3

Считанные дни оставались до разгрома фашистов под Корсунью. Нам, летчикам, сверху было хорошо видно, как все меньше, все уже и уже становилось кольцо окружения. Гитлеровцы поняли, что им отсюда вряд ли удастся выбраться, поэтому принялись вывозить своих генералов, награбленное добро и наиболее ценные документы самолетами.

Однажды, возвращаясь со своим напарником из разведки, я заметил слева от нас немецкий пассажирский самолет Ю-52. Набирая высоту, «юнкерс» тяжело плыл в воздухе. Фашист густо коптил серое небо своими тремя моторами.

Мы сближались с вражеской машиной, которая, как ни странно, шла безо всякого прикрытия. Вот видно ее большое, словно провисшее от тяжелого груза брюхо. На фюзеляже чернеет жирный аляповатый крест. Вообще-то разведчикам запрещалось ввязываться в воздушный бой, но как мы могли упустить такую «птичку» – слишком важна была у «юнкерса» начинка!

– Водолазов, ты заходи справа, а я – слева, – передал я по радио. – Возьмем эту махину в клещи. Бьешь по правому мотору, понял? Я врежу по кабине.

И, поймав кабину фашиста в прицел, я дал по ней длинную, как говорится, от души очередь из пулеметов и пушки. «Юнкерс» клюнул носом, пошел по пологой к земле и упал на поле вблизи какого-то села.

– Ауфвидерзеен! – прозвучал в наушниках насмешливый голос моего ведомого.

Возвратившись с задания, я бодро доложил командиру:

– Товарищ подполковник, ваше задание выполнено! Участок железной дороги сфотографировал! – И скороговоркой, будто бы невзначай, добавил: – Над Корсунь-Шевченковским с ходу сбили самолет Ю-52.

Командир стрельнул на меня глазами, помолчал, размышляя, а потом сказал:

– По закону если, наказать вас должен. Но раз уж такая важная цель… Правильное решение: нельзя было упускать. Так, значит, удирают, сволочи. Чуют конец, крысы фашистские!

На другой день утром прихожу в штабную землянку для получения очередного задания. Дерябин глянул на меня исподлобья. Лицо его было хмурым. Рядом с ним сидели начальник штаба, командиры первой и второй эскадрилий Чернобаев и Антонов. Я вопросительно глянул на них, но ребята отвели глаза. Я понял: случилось что-то малоприятное для меня.

Дерябин глазами указал на бумагу, лежавшую на столе, сказал тусклым голосом:

– Прочти, Денисов, телефонограмму с передовой. Штурман дивизии Гончаров передал.

Я взял телефонограмму, стал читать: «Майор Круглов обнаружен в фюзеляже немецкого пассажирского самолета «Юнкерс-52», сбитого 14 февраля в 13.30 нашими истребителями и упавшего на окраине села Лысянка».

«Точно отмечено время, – машинально подумал я: до меня не сразу дошел смысл телефонограммы. – Это тот самый, что мы с Водолазовым вчера сбили…»

И вдруг меня словно током ударило. Значит, фашисты на этом самолете вывозили Василия Федоровича в Германию? Значит, мы с Водолазовым виноваты в смерти комиссара?!

В землянку осторожно вошел почтальон, подал командиру письмо. Все притихли. Дерябин взглянул на конверт, и брови его подскочили вверх. Он встал и с болью сказал:

– От жены Круглова… Ну что я ей теперь напишу? – Он перевел взгляд на полкового врача: – Смирнов! Лети на У-2 с Тимофеевым, разберись во всем на месте. Надо привезти тело Круглова сюда.

Я поднялся с места, твердо сказал:

– Товарищ подполковник, разрешите вместо Тимофеева лететь мне. Я знаю то место, где упал «юнкерс».

– Ну что ж, – тихо сказал Дерябин. – Я не против…

Остерегаясь, как бы нас не подловили «мессеры», я летел, прижимая машину к земле, по лощинам и балкам.

Подошли к селу Лысянка. Еще издали я увидел на снегу знакомые обломки сбитого мной фашистского стервятника. Сделал круг, выбрал площадку поровнее и сел недалеко от «юнкерса». К самолету подбежали солдаты и, дружно ухватившись за крылья, откатили его в небольшую ложбинку, укрыв от вражеских глаз.

Меня и Смирнова провели в просторную землянку к командиру полка. За столом сидел молодой, лет сорока, полковник. Увидев нас, он поднялся, подошел – высокий, стройный, на висках ранняя седина. На новой гимнастерке, плотно облегавшей широкую грудь полковника, внушительно поблескивали орден Ленина, два ордена Красного Знамени. Смирнов, взяв под козырек, доложил: