Бородинское поле

- А где возьмете такие деревья? У нас есть питомники? -

снова спросил Сталин, и голос его звучал мягко и

снисходительно.

- Питомников нет, товарищ Сталин, но в Курской и

Воронежской областях такие липы есть. Попробуем взять там.

Сталин подошел к аппарату ВЧ и попросил соединить его

с первым секретарем Воронежского обкома. И уже в трубку:

- Здравствуйте! Мы тут с москвичами обсуждаем вопрос

озеленения столицы. Нужны липы в возрасте сорока лет.

Говорят, у вас есть такие. Есть? Очень хорошо. Надо помочь

товарищам москвичам.

И Никулин вспомнил, как уже на третий или четвертый

день после этого разговора в Москву вошла колонна

автомашин, груженных сорокалетними липами, корневища

которых были аккуратно упрятаны в деревянные ящики. И

тотчас же эти липы сажали на улице Горького и в Охотном

ряду, на центральных площадях. И переселенцы из-под Курска

и Воронежа прекрасно прижились в Москве.

Поговорив с Воронежем, Сталин продолжал, все так же

расхаживая вдоль длинного стола:

- Вы сказали о Садовом кольце: вырубили деревья. Нас

ругают москвичи за такое браконьерство. - И, точно не желая

бередить больную рану, поспешно заговорил, глядя на

Никулина уже добродушным, мягким взглядом: - Что касается

Садового кольца, то, говоря откровенно, выхода у нас не было.

Проезжая часть по этой кольцевой и оживленной магистрали

не успевала пропускать транспорт, который резко увеличился и

будет увеличиваться с каждым годом. Нельзя забывать об

общественном транспорте. Это сложная, чрезвычайно важная

и первостепенная проблема. Не решив ее положительно, мы

не можем говорить о благоустроенности города. Хочу обратить

на это ваше внимание. Мы не можем считать нормальным,

когда люди, наши советские люди, рабочие и служащие, по

пятнадцать-двадцать минут стоят на трамвайных и

троллейбусных остановках, нервничают, а затем в

переполненных вагонах теряют здоровье, на восстановление

которого мы тратим огромные средства. В конце концов,

налаженная работа общественного транспорта - это здоровье,

хорошее настроение и продуктивная работа людей на

предприятиях и в учреждениях.

Спустя четверть века Никулин с грустью и сожалением

думал, что проблема общественного транспорта в столице не

решена до сих пор, что по-прежнему на троллейбусно-

автобусных остановках люди подолгу ждут переполненные

машины, теряют время и здоровье...

Ярославское шоссе сверкало рубиновыми точками

убегающих в сторону Москвы автомашин. Встречные были

редки. Жена дремала, шофер молчал. И Дмитрий

Никанорович продолжал предаваться воспоминаниям.

У железнодорожного переезда образовалась длинная

вереница автомашин. Стояли долго. Водители в сердцах

ругали этот "чертов переезд" у Мытищ. Рядом, над железной

дорогой, строился шоссейный путепровод. Строительство

велось быстро, и Никулин с удовлетворением отметил про

себя: скоро здесь не будет светофора и дорогостоящих

простоев автомашин у шлагбаума. Это хорошо. А вот

городской общественный транспорт - уязвимое место Москвы.

Все еще не хватает троллейбусов и автобусов, все еще

безалаберно работает диспетчерская служба: на одних

маршрутах густо, на других - пусто.

- Что так долго стоим? - подала голос жена.

- Переезд, - ответил Дмитрий Никанорович.

- Два поезда пропустили, ждем третьего, - пояснил

шофер и прибавил: - А генералы нас обогнали.

- Что за генералы? - не понял Никулин.

- Да эти, что были у Олега Борисовича.

"Выходит, и они выехали вслед за нами", - подумал

Никулин. Теперь мысли его перешли на Макарова и Думчева.

Генералы ему определенно нравились. Особенно Макаров. В

нем подкупала прямота в суждениях, гражданская страсть,

осведомленность и заинтересованность. Казалось бы, какое

ему дело до памятников архитектуры, и вообще до

градостроительства? Разве мало своих, военных забот?

Впрочем, а почему бы и нет? Вопросы эти касаются всех, и

архитектура Москвы интересует не только строителей и зодчих.

Она всенародна, как произведения искусства и литературы,

она - достояние общенациональное.

В Москве поток автомашин еще гуще. Напротив ВДНХ -

пробка. Никулин посмотрел в сторону монумента "Рабочий и

колхозница", созданного Верой Мухиной, с которой был

знаком. Подумал с досадой: вот ведь гениальное творение,

шедевр эпохи, содержащий в себе необыкновенный идейный

накал. А стоит не на месте. Сделали его декоративным

придатком к ВДНХ, принизили в прямом и переносном смысле:

усекли постамент, да еще рядом соорудили гигантский по

размерам и примитивный по содержанию обелиск. Об этом

уже не раз говорили на разных административных уровнях:

монумент "Рабочий и колхозница", как символ новой эпохи,

должен занять почетное самостоятельное место у главных

ворот столицы, где бы в полную меру раскрылось его

эмоциональное звучание. Но дальше разговоров дело почему-

то не идет. А ведь это тоже вопрос архитектуры и

благоустройства столицы.

2

Макаровы возвратились домой в девятом часу: Глеб

Трофимович регулярно смотрел по телевидению программу

"Время". Внизу, у почтовых ящиков, Лена сказала:

- А нам письмо. У кого ключи - доставайте.

Конверт был увесистый, со многими штемпелями, и сразу

видно, чужестранный. И обратный адрес по-английски.

- Из Америки, - сдерживая волнение, негромко сообщил

Глеб Трофимович, держа в руке конверт и не отдавая его

сгоравшей от любопытства дочери.

В этот вечер телевизор не включали и Глеб Трофимович

не смотрел программу "Время". Письмо было от дочери,

Натальи Флеминг, его Наташи, с которой он расстался в то

трагическое утро 22 нюня 1941 года и которую четверть века

считал погибшей в страшной войне. Длинное, отпечатанное на

машинке, несколько сумбурное, взволнованное и трогательное.

К письму было приложено пять фотографий: Наташа с мужем

и дочерью, Наташа одна, Наташа с Флорой и Ниной

Сергеевной, Нина Сергеевна одна, Нина Сергеевна с

Виктором и Бенджамином. Пока Александра Васильевна и

Лена рассматривали фотографии, Глеб Трофимович удалился

в свой кабинет, улегся на диван и стал внимательно

перечитывать письмо Наташи. Ему хотелось в каждом слове

найти что-то большее, чем было написано, что-то

недосказанное, более глубокий смысл. Некоторые слова и

фразы вызывали улыбку на его взволнованном лице. "Я и

мама, и мы все счастливы, что ты генерал Красной Армии, и

мы гордимся очень, -а внучка твоя Флора просит прислать

твою фотографию, и чтобы ты был в мундире и со всеми

орденами. Я так рада, что ты и Славик живые и что вам

посчастливилось сделать карьеру".

"Сделать карьеру", - мысленно повторил генерал и

задумался. - Эх, дочурка Наташка, миссис Флеминг! Твой отец

никогда не стремился делать карьеру. Непривычно это слово

для уха советского человека. Карьера, карьерист. Впрочем...

бывает". Он вспомнил сегодняшний вечер у Олега, вспомнил

Брусничкина и Орлова. Но это так, походя, - вспомнил и забыл,

снова обратившись к письму. У него теперь две внучки:

Галинка Макарова здесь, в Москве, и Флора Флеминг там, в

далекой Америке. Мисс Флеминг - внучка генерал-лейтенанта

Макарова. Странно звучит, непривычно для слуха. Ну что ж,

когда-нибудь это не будет странным и непривычным. Это

произойдет тогда, когда рухнет социально-политическая,

идеологическая и экономическая стена между государствами и

народами, исчезнут вражда, недоверие и подозрительность,