Несчастный случай

Дэвид через плечо оглянулся на старика и медленно пошел дальше, в конец комнаты.

— Сколько раз я сидел в том кресле, где сейчас сидите вы, или стоял вот здесь, на этом самом месте, или там, сбоку, и смотрел, как он это делает. Никогда я не видел и намека на возможную ошибку. И однако мы знали, все мы, и Луис лучше, чем кто-либо другой, что в этом деле возможна неудача. Это опасный опыт, тут всегда есть известный риск.

В конце комнаты Дэвид опять остановился. Он стоял совсем близко от той странной штуки, так близко, что мог бы дотронуться до нее, но он этого не сделал. Опершись на трость, он провел рукой по лбу, и безмерная усталость, которой больше не слышно было в его голосе, кажется, на мгновенье опять охватила все его существо. Старик Саксл со своего места смотрел на него почти с досадой. Он и сам был очень утомлен, а усталый человек редко сочувствует чужой усталости. К тому же, в этом жесте Дэвида было столько своеобразной чистоты и изящества — быть может, потому, что хромота приучила его к величайшей сдержанности движений, — а Саксла это смущало: уж слишком утонченной натурой казался ему этот Тил! Он перевел взгляд на непонятное сооружение и попытался представить себе, что же произошло, когда сын стоял на том месте, где стоит теперь Дэвид? Что произошло перед тем, как его отвезли в больницу?

— Но ответ на ваш вопрос заключается не в том, что именно случилось. Я знаю, что случилось, я пришел сюда в тот же вечер, как только услышал об этом. Видите, мистер Саксл, вон в том ящике помещаются приборы, некоторые из них автоматически отмечают и записывают весь ход опыта. Я просмотрел эти записи и проделал заново весь опыт в точности так, как за несколько часов до меня проделал его Луис. Я знаю, что случилось. Мне не разрешат сказать вам, что и как, а почему не разрешат, известно только господу богу да нашим генералам. Но прошу вас, поверьте мне, это не имеет значения, это и есть риск, о котором я вам говорил, — вопрос чисто технический. А вот почему так случилось — ну, это другое дело, и это очень трудно объяснить, если не считать… Нет, мистер Саксл, при существующем положении вещей это действительно было неизбежно.

— Вы сказали „если не считать“, Дэвид. Если не считать чего?

— Если… да нет, мистер Саксл, я ничего больше не имел в виду. Просто я подумал все о том же риске… только по-другому.

— Может быть, никто и не может сказать, в чем тут было дело, хотя, мне кажется, вы догадываетесь. И знаете, мне кажется, вас нелегко понять… вы не обижаетесь? Пожалуйста, не примите это за упрек. Моего сына во многих отношениях тоже трудно понять. Вероятно, как раз из-за того, что вы в нем уважаете. Вы говорите, другие здесь тоже хорошо к нему относятся?

Со своего места Бенджамен Саксл не мог толком разглядеть странное кубическое сооружение в другом конце комнаты, — очевидно, это какая-то машина или оборудование, или бог весть что еще, и оно-то внезапно отказалось повиноваться Луису. Оно высилось на простом деревянном столе, который казался старику знакомым: в конторе на лесном складе в Джорджтауне был совсем такой же стол, он когда-то смастерил его собственными руками. На столе — знакомые предметы: карандаши, всякие инструменты и прочее. Но никак не понять, что это за кубическая глыба какого-то серого кирпича; она совершенно гладкая, совершенно одинаковая и спереди и с боков; трудно даже разглядеть, где кончается один кирпич и начинается другой; как ни смотри; перед тобой одни только сплошные, ровные и гладкие стенки серого куба; и это всего непонятнее, и сколько ни ищи, сколько ни разглядывай, так и остается непонятным, в чем же тут секрет.

— Где стоял Луис, когда вы стояли там, где вы мне раньше показали?

Дэвид не слышал, как старик сзади подошел к нему; неожиданный вопрос, прозвучавший над самым ухом, заставил его вздрогнуть; он резко вскинул голову, потом, уже медленнее, повернулся и стал лицом к лицу с Бенджаменом Сакслом.

— Мне кажется, лучше бы… — произнес он.

— Нет, лучше хоть что-то знать. Миссис Саксл и девушкам это, конечно, знать незачем. Но мы с вами мужчины, Дэвид. Может быть, вы мне все-таки покажете, как он стоял?

Дэвид стал прямо перед серым кубом; слегка наклонился к столу, переступил с ноги на ногу.

— Вот так примерно, — сказал он.

— И что он тогда сделал? Что произошло?

— Мистер Саксл… — начал Дэвид. Но Бенджамен Саксл, шагнув к нему, настойчиво повторил свой вопрос:

— Что он делал? Скажите мне, Дэвид!

Долгое, долгое молчанье. Потом Дэвид сказал:

— Это больше не будет делаться так, как делалось до сих пор. Едва ли полковник Хаф говорил вам, а если и говорил, я этого не слышал… Но вам надо знать, что больше никто никогда не повторит этот опыт в том виде, как его проводил Луис.

Он повернулся и отошел от серого куба со словами:

— Это было в последний раз не только для Луиса, но и для всех нас. Следовало, разумеется, прекратить это раньше. На этот счет было немало разговоров.

— Не понимаю, — сказал старик Саксл. — Мне уже намекали на что-то в этом роде, но я не понял. Почему же Луис во вторник делал этот опыт, раз в нем не было необходимости?

— Как раз вчера в точности такой же вопрос задал мне Домбровский, — заговорил Дэвид, внимательно глядя на Саксла. — Не знаю, что вам на это ответить… И вчера не знал, и сейчас не знаю. Было бы легче ответить, если б вы больше разбирались во всем этом… — он неопределенно повел рукой, указывая то ли на серый куб, то ли на всю эту комнату, то ли, может быть, и на весь Лос-Аламос… — или если б я мог сказать вам то, чего сказать не имею права. Ну, а Домбровский знает, он многое знает… он вам понравится, мистер Саксл, вы должны прийтись по душе друг другу.

Снаружи донесся слабый рокот мотора: по дороге приближалась машина… Дэвид огляделся по сторонам, затем посмотрел на собеседника с чувством, близким к отчаянию.

— Но пусть вам не кажется, что это была бессмысленная, случайность, которую можно было предотвратить, если бы кто-то об этом подумал, — продолжал он. — Может быть, если бы всерьез задумались многие, очень многие… миллионы людей… если бы поднялись миллионы голосов… тогда этот опыт — и не только он, но многое другое, возможно… Это так же не было необходимостью, мистер Саксл, как не была необходимостью война, — ведь война никогда ничего не решает, а отныне будет решать меньше, чем ничего… Вот так и тут.

Рокот мотора все громче, ближе. Саксл, до сих пор не сводивший глаз с Дэвида, оглянулся; Дэвид опустил голову, но тотчас, вскинув, ее, продолжал:

— И как может ранить на войне солдата, точно так же ранен и Луис — на войне. Только так вы и должны думать об этом, мистер Саксл… хотя в этом не видно смысла. Это бессмыслица, но, по крайней мере, знакомая бессмыслица… А истинный смысл вам будет незнаком и непонятен. — Подняв трость, Дэвид указал на серый куб. — Когда работаешь с этой штукой, наступает такая секунда, за гранью которой — катастрофа… Или лучше скажу так: эта штука бездушна и бесчеловечна, а Луис — человечнейший человек, и он хорошо знал, какие сети сплел человеческий разум, чтобы опутать ими весь мир. Возможно, он… ведь он и сам… он тоже помогал плести эту сеть. И он…

Дэвид остановился. Бенджамен Саксл посмотрел на часы.

На мгновенье свет фар ворвался в окна, пробежал по всей комнате, — машина свернула на поляну перед зданием; рокот мотора стал особенно громок — и вдруг оборвался; хлопнула дверца.

И вновь заговорил Дэвид:

— Должно было случиться то, что случилось, чтобы вы попали сюда, в эту комнату. Но это — лишь однажды, на один час и по милости самого высокого военного начальства. Они послали за вами, за вашей женой и дочерью самолет, но через неделю вас не впустят в ворота. Война здесь еще не кончилась. Когда она кончится, на свете больше не будет таких мест, как это.

Бенджамен Саксл отыскал свое пальто и неловко, не попадая в рукава, пытался его надеть.

— Они были очень внимательны, — сказал он. — Все для нас сделали — и самолет прислали, и все такое. Но что касается войны… Знаете, здесь кажется, что она совсем рядом… У меня такого чувства не было, даже когда война еще продолжалась, когда я читал о ней в газетах. Впрочем, этот полковник Хаф — славный малый.