Несчастный случай

— Да, я знаю, — сказал Педерсон. — Но сегодня вечером это неудобно.

Бетси во все глаза смотрела на Терезу; та почти машинально покачала головой.

— Если он спит, я его не потревожу, если не спит, я только покажу ему, что я здесь. Уж конечно, это не повредит… если вы боитесь за него. Если за меня — пожалуйста, не бойтесь.

Бетси посмотрела на Педерсона. Для нее это прозвучало убедительно: очевидно, Тереза вполне владеет собой; правда, она может и потерять самообладание, такая опасность всегда есть. И она снова посмотрела на Терезу. Тереза стояла очень прямо, и невольно Бетси тоже выпрямилась. Сперва, когда она увидела Терезу с другого конца коридора, в ней вспыхнуло недоброе чувство. Незачем объяснять, кто эта женщина, это и так ясно, но напрасно она пришла сюда, наверх; и потом, следовало поскромнее одеться, а на ней все яркое и пестрое… совершенно неуместно, хотя и очень мило… Но сейчас Бетси уже не замечала, как Тереза одета; она посмотрела в лицо ей — и недоброе чувство погасло; она увидела в этом лице много такого, что до нее увидел Дэвид, и ей тоже захотелось сделать что-то, от чего смягчилась бы эта застывшая страдальческая маска; а потом она стала припоминать письмо, так ее взволновавшее, — и от одной мысли об этом письме теперь, когда тут была эта женщина, опять ее сердце сжалось. Ох, не надо ей мешать, думала Бетси. Пусть войдет!

Педерсон посмотрел на Дэвида так, словно ждал от него знака. Но, по правде говоря, лицо Терезы сказало ему куда больше — вполне достаточно… Можно бы просто отослать ее к Берэну или Моргенштерну, мелькнула у него мысль, но, еще не додумав, он заговорил. Да, хорошо, пусть подойдет к двери. Луис почти наверняка спит. Если и не спит, вряд ли он ее узнает. Обычно он лежит, отвернувшись от двери, и ни в коем случае не следует пытаться как-нибудь привлечь его внимание. Ей все ясно?

— Да, — сказала Тереза.

Он пытливо посмотрел ей в лицо.

— Идите за мной, — сказал он и пошел к палате.

Он остановился около ночной сиделки, наклонился к ней и что-то шепнул. Потом неслышно шагнул к двери; она была чуть приотворена. Педерсон открыл ее немного пошире и заглянул в палату. Потом отступил, поманил Терезу и, когда она подошла, вернулся в коридор к Бетси и Дэвиду.

Они следили, как она шла, медленно, неслышными шагами, и остановилась за порогом. Она неподвижно стояла и смотрела, — им показалось, что так прошло очень много времени; потом слегка подалась вперед. Все трое стояли шагах в двадцати от нее — и так, что им виден был только ее профиль. Поэтому никто из них не мог бы сказать, когда на губах ее появилась улыбка; но чуть погодя все трое увидели, что она улыбается слабой, нежной улыбкой, сбоку почти незаметной. Она все стояла и смотрела, потом поднесла руку к губам и послала в комнату воздушный поцелуй. И еще раз, и еще… и после третьего раза постояла минуту, не опуская руки. Потом стремительно повернулась и пошла по коридору. Глаза ее влажно блестели, но походка была твердая; тень улыбки еще медлила на ее лице, ясно различимая, как явственно слышен голос, доносящийся издалека где-нибудь под открытым небом, но так слабо, что слов не разобрать… а к тому времени, как она подошла к ним, от улыбки не осталось и следа.

Наклонив голову, она сказала Педерсону и Бетси: «Благодарю вас», — и прошла мимо, к лестнице; Дэвид последовал за ней.

Выйдя из дверей больницы, они обогнули здание с той стороны, где в золотистом свете фонаря лежал пруд, миновали пруд и пошли по длинной улице, вдоль которой высилась стальная ограда Технической зоны. Все здесь было залито мощными лучами прожекторов; у ворот стояли часовые; ярко светились окна зданий; нарастали, стихали, сливались друг с другом шумы каких-то неутомимо работающих механизмов; изредка от здания к зданию переходили люди. Тереза и Дэвид шли по другой стороне улицы, они забрели сюда по чистой случайности. Они шли на запад, и наконец Тереза остановилась против здания казарменного вида с верандой по фасаду; из окон доносились звуки музыкального автомата.

— Что это за дом? — спросила она Дэвида.

— Сервис-клуб, — ответил Дэвид, указывая тростью на вывеску сбоку. — Здешний ночной клуб.

— Нам можно пойти туда?

— Можно, но в субботние вечера там очень шумно. Вам это не помешает?

Тереза сказала, что, пожалуй, не помешает, и они вошли. Ни одного свободного столика не оказалось, и они отошли в сторону и постояли немного. Потом Дэвид направился к стойке возле огромного холодильника и вернулся с двумя бутылками пива. Автомат играл не переставая, но компания человек в десять, расположившаяся в конце комнаты, время от времени затягивала песню, заглушая эту механическую музыку. Было полно народу, приходили все новые и новые посетители, и, допив пиво, Тереза и Дэвид ушли.

Дойдя до «Вигвама», Дэвид сказал, что побудет с Терезой, сколько ей нужно, или сейчас же уйдет — как она скажет. Минуту она молчала; просто стояла и словно в недоумении оглядывалась по сторонам. Дэвид увидел, что она вся дрожит, и она сразу же поняла, что он это заметил.

— О, Дэвид! — вскрикнула она и припала к его плечу.

Она рыдала так, что не устояла бы на ногах, если б он не поддерживал ее; он дал ей выплакаться; а потом они еще долго сидели в темноте на террасе, и Тереза говорила о прошлом и о будущем, в которое она еще недавно не осмеливалась заглянуть.

Чудесный день был воскресенье — ясный, тихий, насквозь пронизанный солнцем. Весна щедрым потоком разлилась по плоскогорьям, по крутым склонам и глубоким ущельям, она была в птичьих песнях и в цветочной дымке, затянувшей луга. Необъятное небо сияло и светилось, и пик Тручас красовался в сверкающем снежном уборе. Как всегда, на улицу высыпали дети, но сегодня, казалось, игры их были шумнее и голоса звонче обычного. К девяти часам в конюшнях не осталось ни одной лошади. К десяти часам стража у главных ворот отметила, что за пределы Лос-Аламоса выехало больше народу, чем когда-либо во весь этот год.

Но еще раньше, чем пустились в путь любители верховой езды, рыбной ловли и загородных прогулок, Тереза вышла из «Вигвама» и, быстро перейдя через дорогу, вошла в больницу. Никем не замеченная, она поднялась на второй этаж. Медленно прошла по коридору к палате Луиса, увидела Бетси, но никто не обратил на нее внимания, пока она не подошла совсем близко. Бетси посмотрела на нее, отвела глаза, снова посмотрела и покачала головой. Врач, которого Тереза еще не видела, отделился от остальных, тесной кучкой стоявших у входа в палату, и указал Терезе на кресло, стоявшее чуть поодаль, возле стола. При этом он не произнес ни слова; остальные переговаривались почти шепотом, — и она тоже не решилась заговорить.

Она просидела так минут пятнадцать. Все, что она видела и слышала, оставалось ей непонятным. Врачи входили в палату и опять выходили. Прошла мимо Бетси, бледная, с застывшим лицом, но тут же повернулась, подошла к Терезе и остановилась перед нею. Тереза встала; Бетси отступила на шаг и молча смотрит на нее. Она как-то странно покачивает головой — это не отрицание, не утверждение или укор, просто голова как-то странно вздрагивает или трясется, будто помимо воли Бетси; губы плотно сжаты, а на лице самые разные чувства, и ни одно не берет верх. Не похоже, что она сейчас заплачет или заговорит — она просто стоит перед Терезой, и голова ее так странно вздрагивает, а в глазах нестерпимая мука. И Тереза опять садится, вся дрожа от того, что она прочитала в этом лице и взгляде. Она вцепилась в ручки кресла и смотрит в одну точку. И пока она сидит так, за дверью, в палате вдруг раздается громкий, резкий голос Луиса:

— Ненависть! Ненависть!

Это начало бреда, он то обрывается, то возобновляется приступами в течение всего воскресенья. Центр урагана промчался мимо, оставив Луиса во власти бури, и она еще страшнее оттого, что тело его истерзано и обессилено и всякому самообладанию пришел конец. Минутами он говорит связно, часами — без всякой связи и смысла; внезапно умолкает, потом бормочет, потом кричит. Едва это началось, Тереза вскочила со своего места и кинулась в палату. Никто не остановил ее. Она подошла к постели и стала рядом, всматриваясь в лицо Луиса, ловя каждое его слово. Она коснулась его ног поверх одеяла и негромко заговорила с ним, но незаметно было, чтобы он ее услышал. Она наклонилась, положила руку на его обнаженную багровую грудь и снова заговорила, и снова он ничем не показал, что слышит ее. Взгляд его остановился на лице Терезы, скользнул мимо, вернулся к ней и опять скользнул в сторону. Так продолжалось несколько минут, потом Берэн мягко взял Терезу за плечо и хотел увести, но она стряхнула его руку. В какое-то мгновенье, когда она, стоя возле Луиса, тихонько поглаживала его колено, он вдруг успокоился и поднял на нее глаза.