Новый Мир ( № 6 2008)

“А вообще он всем своим обликом — природно-артистичным, экстравагантным, бессребреническим — напоминал одну из евангельских „птиц небесных” (во всяком случае, везде выглядел белой вороной)”.

Ноты мешают музыке? Композитор Владимир Мартынов — о конце времени композиторов. Беседу вела Наталья Зимянина. — “Новая газета”, 2008, № 16,

6 марта.

Говорит Владимир Мартынов: “Но моя мечта — быть в свите кого-нибудь. Кстати, в какой-то степени я состоял в свите владыки Питирима, когда работал в журнале Московской Патриархии. И чувствовал себя придворным советником по старой музыке.

Я хотел бы быть каким-нибудь придворным. Жить — не тужить. Это Бетховен был уже свободный художник, а до него все мечтали быть при хороших дворах, сукном, вином получать… Но сейчас и политические личности перевелись, нет ни одной харизматичной”.

“Пришел работать в кино — надо забыть, что ты композитор, и полюбить этого режиссера. Любой композитор — это гетера, проститутка. Надо какую-то свою мысль не забывать, но клиента полностью удовлетворять. Хоть три секунды, хоть пять…”

“Никто ее [классическую музыку] не убивал. Она умерла собственной смертью в своей постели. Посмотрите на нее: даже самые прожженные академические люди, допустим, Спиваков и Башмет, все время пытаются разбавить ее то джазом, то роком, соединить с видеорядом — чувствуют, что им тесно. На свете нету вечных вещей. Античность тоже умерла когда-то”.

Юрий Павлов. Жизненные “слабости” Давида Самойлова. — “День литературы”, 2008, № 3, март <http://zavtra.ru>.

“Опуская подробности, скажу общо. Любовь и Давид Самойлов — „понятия” несовместимые (исключением, видимо, является один случай). Несовместимые, в первую очередь, по двум причинам. Первая причина — особый взгляд на женщину и любовь, суть которого он сам изложил так: „Женщина по природе телесна. Духовность в ней факультативна или признак вырождения” и „Любить умеют только заурядные женщины или мужчины, о которых говорят, что они лишены характера. Все остальное — борьба, а это значит — рабство”. Вторая причина — особенности личности Давида Самойлова, „слабости”, которые он точно определил сам: „Я чудовищно люблю баб — и всех без разбора” (19 декабря 1962 г.); „Радости отношений во мне нет. Ибо отношения требуют обязательств. А каждое обязательство для меня тяжко, оно урывает нечто от внутренней свободы, необходимой для писания <…> Радость общения — влюбленность.

Радость отношений — любовь. Я влюблен почти всегда, и почти никогда — люблю”

(28 ноября 1962 г.)…”

См. также: Юрий Павлов, “„Классика и мы”: тридцать лет спустя” — “Наш современник”, 2007, № 12 <http://nash-sovremennik.ru>.

Елена Пенская. Гачев умер вчера. — “Русский Журнал”, 2008, 24 марта <http://www.russ.ru>.

“Георгия Гачева по праву можно назвать „человеком-институтом”: темы, им разработанные на протяжении всей жизни, с трудом поддаются подсчету и каталогизации, а масштаб идей, как и масштаб личности, поражал всех, кто так или иначе соприкасался с текстами и выступлениями Георгия Дмитриевича. Гачев обладал удивительным даром собеседника, — даром, который ничем нельзя подменить, невозможно имитировать. <…> Ему удалось соединить несоединимое — связать идеи Бахтина и Ильенкова, „скрестить Пруста и Шпенглера”, и получалось, что всякий образ пластичен и обладает многими стилями сразу, и даже самый простой отражает и производит целый культурный космос, доступный практически каждому, кто приобщится этому завораживающему

жанру „ментального бродяжничества”…”

Захар Прилепин. Крик в буреломе. — “Политический журнал”, 2008, № 4,

11 марта.

“Есть известное выражение, которое употребляли в свое время хиппи: „Не ходи за мной — я сам заблудился”. На первый, неточный взгляд может показаться, что эту фразу мог повторить и [Егор] Летов в последние годы. Но мне кажется, что тут куда больше подходит иная формулировка: „Не ходи за мной — я уже пришел””.

“Когда я закрываю глаза и пытаюсь представить, как Летов пишет и поет песни,

я только такую картину и вижу: чернеющий, насмерть спутанный корнями и сучьями кромешный лес, сквозь который бредет, прорывается слабый человек, с голыми, в кровь разодранными руками”.

Здесь же — о том же: Дмитрий Данилов, “Свет погасшей звезды”.

Александр Проханов. “Господь заслал меня в этот мир как разведчика...” Беседовал Сергей Шаповал. — “Русский Журнал”, 2008, 18 марта <http://www.russ.ru>.

“Что касается книги [Льва] Данилкина [„Человек с яйцом”], то я считаю ее блистательной работой. Она аттестует меня в той же степени, в которой она аттестует самого Льва. <…> Поэтому эта книга была мне интересна прежде всего тем, в какой степени он меня не понял, а в какой степени мы с ним совпали. Чудесна в этой книге именно область совпадений. <…> Поэтому книга не вызвала во мне никакого ужаса, могу сказать с уверенностью: я не зафиксирован. Мне удалось выскользнуть из-под пяты Данилкина, я по-прежнему резвлюсь на свободе”.

“Для меня это одна из важнейших задач художника — наблюдать за собственным вхождением в смерть, пикированием в нее, освоением этой последней посадочной полосы, воспеванием ее. <…> Конечно, смерть страшна, особенно смерть в застенке от рук палача и вдалеке от любимых и близких. Такой смерти я боялся всегда. Смерть же как таковая вызывает у меня изумление. <…> Это нечто непонятное, таинственное — зачем? Это изумление, с одной стороны, побуждает к религиозным переживаниям, а с другой — оно проявляется постоянными слезами. Недавно я перечитывал „Иова”, там есть такая фраза: „К Богу слезит око мое”. Это слезное обращение к Богу связано с человеческим непониманием, человеческий масштаб слишком незначителен перед грандиозной вселенской тайной. Человек чувствует это несоответствие и испытывает изумление. Когда он смотрит на звезды, как Кант, он испытывает чувство восторга, а когда думает о смерти, он испытывает чувство слезного недоумения и печали — зачем?”

Григорий Ревзин. Непересказуемый. Умер Георгий Гачев. — “Коммерсантъ”, 2008, № 48, 25 марта <http://www.kommersant.ru>.

“Его работы невозможно пересказать, резюмировать, перевести в состояние философской школы, у него нет учеников, на него редко ссылаются. <…> Почему человек, энциклопедически осведомленный в самых разных областях знания от краеведения до квантовой физики, не дает себе труда излагать свои мысли сколько-нибудь строго и системно, вернее даже наоборот, страстно трудится над тем, чтобы избежать любой строгости и системности? В этом, вероятно, и состояла оригинальность Георгия Гачева как философа. Отторгнутый в 60-е годы официальным литературоведением, он дальше последовательно отталкивался от любой официальности и постепенно отождествил официальность с любой строгостью и объективностью мышления. Если мысль может быть резюмирована и пересказана кем-то другим, не тем, кто ее высказал, значит, это неправильная, официальная мысль. И он страстно отстаивал свое право думать о чем угодно и как угодно вне всяких сковывающих рамок и так, чтобы этого никто не мог пересказать. До определенной степени некая неконвенциальность свойственна всем философам его круга, и Владимиру Библеру, и Мерабу Мамардашвили, но он пошел дальше всех именно в утверждении права на полнейшую субъективность. <…> Он умер, и сегодня это его право не подлежит сомнению”.

Олег Рогов. Реально и рядом. — “Взгляд”, 2008, 7 марта <http://www.vz.ru>.

“Чухонцев дошел до предела возможностей так называемой исповедальной лирики, быт в его стихах метафизичен, а исторические события примериваются к современности в их внутреннем измерении. Павловский Посад, небольшой патриархальный городок Московской области, где рос Чухонцев, — его потерянный рай и лирическая родина, пропуск в его поэзию для бытовой повседневности”.