Одиночество зверя (СИ)

— Так почему же его нет? У тебя совсем нет души?

— У меня есть душа. Возможно, я даже пожалею Веру Круглову, но только вечером, когда ты со своей прокурорской позицией отойдёшь на второй план. Вернусь домой, выпью чайку, посмотрю в окно, задумаюсь и сокрушусь душой. А сейчас я вижу только тебя и твою нетерпимость, поэтому встаю в боевую стойку и отражаю нападение.

Опустилась тишина, собравшиеся за столом люди смотрели в свои тарелки и думали о невозможности счастья на Земле. Кораблёва-Корсунская злилась на Саранцева за бесчувственность, на Елену Николаевну — за желание спасти бывшего ученика от правды, на Конопляника — за отстранённость. Игорь Петрович возмущался неизбывным желанием Корсунской изобразить его виновником человеческой трагедии, жалел Елену Николаевну за испорченный юбилей и совсем забыл о Мишке. Елена Николаевна переживала за разволновавшуюся Аню, беспокоилась об авторитете Саранцева и думала о необходимости вовлечь в дальнейший разговор Конопляника, дабы тот своим несокрушимым спокойствием поспособствовал охлаждению накалившейся атмосферы. Вера Круглова незримо присутствовала и добивалась воспоминаний о себе, но по преимуществу безуспешно.

— Я с ней в пионерлагере был, — первым не выдержал молчания Конопляник.

— С кем? — сформулировала общий вопрос Елена Николаевна.

— С Кругловой. После седьмого или восьмого класса — значит, году этак в семьдесят седьмом — семьдесят восьмом. Нет, после восьмого вряд ли — тогда ведь были экзамены. Может, после девятого — в семьдесят девятом. Она там стала настоящей звездой.

— Вера Круглова?

— Она самая. В конце смены замутили КВН — команда пионеров против вожатых, так она всех наповал сразила. Пела, острила, выкручивалась из самых сложных положений. Выдала несколько перлов — весь лагерь потом ещё две смены повторял.

— Вера Круглова пела и острила? — не верила учительница. — У нас в школе ведь тоже проводился КВН, и она вообще в нём не участвовала.

— Пошутить она может, — подтвердила Корсунская. — В КВН я её не видела, но припечатать она способна кого угодно.

— Поразительно, — не могла поверить Елена Николаевна. — Может, мы о разных девочках говорим?

— Об одной и той же, — настаивал Конопляник. — В школьном КВН она не участвовала и вообще не светилась. Только однажды чуть не выступила в самодеятельности. Только сорвалось — не знаю уж, почему.

— Да заколодило её тогда, — объяснила Корсунская. — На публике совсем смешалась, ещё на репетиции. Замолчала на полуслове.

— Почему же её в лагере не колодило?

— Наверное, потому что там не школа. Могу ещё одно предположение сделать, но воздержусь.

— Воздержанной стала? — сорвался Саранцев. — Ты не сдерживайся, скажи.

— Что мне сказать?

— Да вот, что думаешь. Прямо так и скажи: в лагере она раскрепостилась, потому что там не было Саранцева. Я ещё и талант её подавил одним своим присутствием.

— Почему ты её так ненавидишь?

— Я её знать не знаю. Почти не помню и никаких эмоций в её отношении не испытываю — ни положительных, ни отрицательных. Но трудно сохранить спокойствие, когда тебя обвиняют в человекогубстве.

— Я уже говорила — никто тебя ни в чём не обвиняет, но реагировать ты должен иначе. Если уж сам не помнишь, расспросил бы нас о ней, подумал, испытал обыкновенное сочувствие. Хоть какой-нибудь душевный отклик — а если его нет, тем хуже для тебя. Наверное, Вера — не единственный человек, мимо которого ты прошёл за свою жизнь.

— Конечно, не единственный, — пожал плечами Саранцев. — А как же иначе? Можно подумать, ты обращаешь свою неустанную заботу на каждого, с кем работаешь, например. От тебя на третий день люди начали бы шарахаться, как от ненормальной прилипалы.

— Она же не просто вместе с тобой училась. Она на тебя смотрела, как на светоч истины и воплощение человека с большой буквы. Никакой житейский опыт не нужен, чтобы прочитать такой взгляд. Любой пацан мечтает о таком взгляде любой девчонки!

— Вынужден тебя разочаровать — пацаны о взглядах не мечтают. Может быть некоторые, особо чувствительные и начитанные — на них девицы вовсе никаких взглядов не бросают, им о них только мечтать и остаётся.

Саранцев беззастенчиво врал. Разумеется, в подростковом возрасте желание секса его снедало значительную часть времени бодрствования, а временами — и во сне, но пойманные взгляды незнакомых девчонок волновали и пробуждали неясное платоническое желание. Мысленно раздевал он нескольких приглянувшихся одноклассниц и молоденьких учительниц, а незнакомок воспринимал как небесные видения, ниспосланные ему в подарок за примерное поведение.

— Анечка, а ты сейчас поддерживаешь с ней связь? — поинтересовалась Елена Николаевна.

— Нерегулярно. Иногда по мылу переписываемся, изредка в Скайпе болтаем. Когда приезжаю в Новосибирск, заглядываю к ней на часок. Живёт одна, работает бухгалтером, здоровущий рыжий кот у неё есть — ленивый и высокомерный.

— Ты ей расскажешь о нашей встрече?

— Ни в коем случае.

— Почему?

— Не хочу её бередить. Какая ей разница, с кем я виделась и зачем? У нас странные отношения — мы не подруги в общепринятом смысле слова. Она кроме меня никому не рассказала о… об этом. Мы теперь вроде как две посвящённые в тайный орден.

— В орден Саранцева? — рассмеялась Елена Николаевна под натужное молчание мужской половины. — Знаешь, Анечка, мне кажется, ты должна изменить отношение ко всей этой истории. Ты ведь уже давно не маленькая, от девичьих страстей следует отдаляться вовремя. Если Игорь в чём-то и виноват — исключительно с абстрактно гуманистической точки зрения — он уже не может и не должен ничего менять. Ни написать ей, ни позвонить, ни встретиться — так не бывает. Он ничем ей не обязан, не предал её, не совершил подлости — тебе не надо больше мучиться.

— Я с любой точки зрения ни в чём не виноват, — буркнул обиженный президент.

— Подожди, Игорь, — перебила его Елена Николаевна. — Анечка, ты сама сказала — невиноватых среди нас нет. Нельзя прожить жизнь среди людей и никому не сделать больно. Пусть по мелочам, но за годы набирается тяжёлый груз. Меня долго раздражали церковные суждения о греховности человеческой природы, но вот состарилась и стала с ними соглашаться. Иногда одно слово скажешь без всякого злого умысла, просто не подумав как следует, и потом вдруг выясняется, что человек из-за меня ночь не спал. Мы ведь созданы такими. Несовершенными.

— Я не могу изменить своего отношения. Я его не создавала — оно само сложилось.

— Хорошо, я постараюсь выразиться яснее. Ты обвиняешь Игоря за невнимательность к чувствам другого в подростковом возрасте. Твои слова несправедливы. Мы все кого-нибудь обижали ненароком и не всегда замечали, тем более в юном возрасте.

— Он оскорбил её сознательно и преднамеренно — прямо в лицо.

Саранцев не помнил за собой ничего подобного, но угрюмо молчал — кто знает, куда заведёт прокурорская речь его обвинительницу. Возможно, он сможет поймать её на неточности. Хорошо хоть — они одни здесь сидят, не хватало ещё свидетелей среди офицеров ФСО.

— Каким образом, когда? — продолжила Елена Николаевна, не дождавшись отклика от бывшего ученика.

— Она написала ему записку, пригласила на свидание.

— Она подписалась?

— Нет, конечно. Всему есть предел. Вы бы ещё спросили, не раскрыла ли она ему чувства на классном часе.

— Если Вера не подписала записку, как Игорь мог в ответ оскорбить именно её?

— Он ведь мог промолчать, просто не придти, но ему понадобилось устроить ей выволочку на людях.

— Какую ещё выволочку?

— Вера была на том заседании литкружка.

— На каком заседании?

— Когда он выступил со своей идиотской речью об Онегине и письме Татьяны.

Глава 24

Микроавтобус медленно причалил к тротуару возле какого-то обшарпанного здания — по всей видимости, бывшего кинотеатра советских времён. Перед кинотеатром лежал маленький скверик с лавочками, а вокруг стояли советские пятиэтажные блочные дома, утыканные редкими спутниковыми антеннами. К стенам домов лепились разноцветные балконы, которые жильцы годами и десятилетиями переделывали с использованием разнокалиберных подручных средств в остеклённые лоджии.