Беглец (СИ)

Доктор взглянул на наручные часы.

– Поехали. Вы уверены, что не лучше остаться? Хотя бы на день. Я считаю, что Ее необходимо понаблюдать. Это может быть временное улучшение перед…

– Заткнись!!! – прошипел Семеныч и решительно зашагал в палату. – С таким настроем нам лечение явно пойдет во вред.

Взгляд его замер на пустой кровати, отброшенном одеяле и мятой простыне.

Она, держась за подоконник, передвигалась вперед.

– Я же говорила, что сама! – гордо сказала Она. – Слабость только небольшая.

– Куда ты идешь-то? – развернулся Семеныч.

– В ванную.

– Она в другой стороне.

– Я по стенке, не умничай.

– Доктор разрешил уехать. Он нас отвезет.

– Доктор отвезет, палата с туалетом и душем, ты находишься рядом днями и ночами, еду доставляют, как в гостинице, – ворчала Она, делая шаг за шагом. – Что тут происходит? Что за больницы такие? Я в таком виде не поеду. Неси мне одежду.

– Четыре часа ночи. Кто тебя увидит? В одеяло заверну и отнесу.

– Еще чего, – не согласилась Она.

– Тогда оставлю долечиваться тут одну.

– Это шантаж?

– Право выбора.

– Ты почему такой противный? – спросила Она.

Семеныч не ответил, подошел к постели и расстелил одеяло. Вопросительно обернулся к Ней.

Номер Семеныча располагался от лифта в нескольких метрах. Он нес Ее на руках и уже увидел, что в конце коридора снова никакого прохода нет: глухая стена с одностворчатыми дверьми номеров.

«Не может просто так появляться и исчезать проход. Не может на свете жить мой двойник, открывающий небеса и убивающий Ребенка, – Семеныч, прижавшись с Ней к стене, пытался извлечь бумажник из кармана брюк. – Она не может появляться в двух местах одновременно. Не бывает такого распрекрасного завещания и редкого вируса. Она не может умереть».

– Поставь меня, – попросила Она. – И возьми спокойно карточку. Я умею стоять.

Семеныч осторожно опустил Ее на пол. Убедившись в том, что Она держится на ногах, Семеныч мельком наблюдал за Ней. Он заметил, что Она совершенно не смотрит в сторону предполагаемого прохода, а терпеливо ждет, обернувшись легким одеялом, пока он откроет дверь и озирается назад, очевидно, боясь, что Ее увидят в больничной одежде. Ее босые ноги переминались на ковровом покрытии коридора.

«Не помнит? – раздумывал Семеныч, медленно роясь в пустом кармане. Он-то так и порывался рассказать Ей о том, что видел Доместика. И появление, равно, как и исчезновение прохода – опять не являлось обычным событием, не выходящим за рамки разумного. – Не тревожить ее? И убраться отсюда поскорее?»

– Семеныч! – не выдержала Она. – Что ты застрял? Я так и вижу, как в тебя входят какие-то мысли и овладевают тобой. Доставай карточку. Кто-нибудь пойдет, и меня увидят. У тебя бумажник в другом кармане, если ты его ищешь.

Семеныч хотел подхватить Ее снова, чтобы отнести на постель.

– Дойду, – упрямо перешагнула Она через порог. – Очень хочется горячего кофе.

– Да, – согласился Семеныч, нажимая на кнопку включения электрического чайника. – Сейчас сделаю. И надо в аптеку сходить за лекарствами. Доктор выписал тебе.

– Утром. Потом, – вяло отмахнулась Она, открывая чемодан. – Я действительно себя нормально чувствую.

– Тебе помочь? – Семеныч присел рядом на корточки.

– Да нет, – усмехнулась Она, выуживая нижнее белье и ночную сорочку.

Семеныч высыпал в чашки два пакетика кофе, надорвал упаковки с сахаром.

Она поднялась с вещами в руках:

– Я – в ванную.

– Если что, позови.

Когда Она, заметно посвежевшая, через некоторое время вернулась, то застала Семеныча спящим. Две чашки остывшего кофе прижались друг к другу на прикроватной тумбочке.

Пока Она находилась в клинике, Семеныч практически не спал. Внешнее бодрствование в течение нескольких суток изнутри являлось для него промежуточным состоянием между жизнью и смертью. Это состояние одновременно было и мгновением, и вечностью. Семеныч точно напитывал своей энергией тот участок пространства, который занимало Ее тело. И теперь, будто отойдя от анестезии, сознание Семеныча, поняв, что источник боли ликвидирован, пыталось реанимировать сном свой иссякший заряд.

Пришел Ее черед заглядывать Семенычу в лицо, поправлять ему подушку, прислушиваться к его дыханию и не тревожить его покой, восстанавливающий силы.

Она медленно пила холодный кофе, наблюдая, как темнота комнаты завоевывается рассветом, безупречная серость которого проникала сквозь плотные светлые шторы, а кровь циркулирует в организме Семеныча, питая кислородом каждую клетку. Тепло его тела приятно ощущалось Ее кожей в местах соприкосновения.

Она, перегнувшись через него, поставила пустую чашку на тумбочку, отмечая в себе уверенно возрастающую двигательную активность. Семеныч, не просыпаясь, дернулся и прильнул к Ней, обхватив Ее руками.

Через несколько часов Она вновь потянулась к тумбочке за второй чашкой холодного кофе. Выбираться из его крепких объятий Ей совершенно не хотелось: безмятежное ощущение живой колыбели, такой тесной, что Ее ребра чувствовали удары сердца Семеныча, и такой уютной, будто все остальное пространство комнаты, отеля, города неслось мимо, и было абсолютно лишним для существования.

Беспокойно ворочаться и метаться во сне Семеныч начал к вечеру. Он поднимал голову, обводил невидящим взглядом комнату, закрывал глаза и вновь ронял голову на подушку.

Ее он по-прежнему не выпускал из рук, словно отвоеванную у мира добычу.

– Я сейчас встану, – пробормотал он.

– Спи, спи, – прошептала Она. – Я подожду тебя.

Тело Семеныча еще не проснулось, а вот мысли постепенно обретали свои суетливые и неугомонные формы. Реально испытав на себе боль Ее утраты, Семеныч начал чувствовать к Ней необъяснимую нежность, граничащую с обожествлением.

Через некоторое время и осязание приняло нормальную плотность. Семеныч ощущал Ее в своих руках, которые еще не шевелились, точно мыщцы тела еще не вернулись из обители сна.

«Как же теперь жить дальше? – вертелась в голове назойливая мысль. Все больнее и больнее им становилось расставаться. Все невыносимее были периоды между встречами. Все сильнее становились их ссоры, возникающие именно от недостаточности времени, которое они могли проводить вместе. – Если я не могу изменить внешние обстоятельства, препятствующие тому, чтобы мы всегда были вместе, то надо изменить внутренний мир? Чтобы он изменил внешний? Но как это практически можно сделать? Как изменить внутренний мир? И как измененный внутренний мир повлияет на внешний?»

Беспокойство не отпускало Семеныча: «Бросить семью? Но это убьет жену… И Она – жена и мать двоих детей? Зачем же бог дал такую любовь, если полное соединение не представляется возможным? А может быть, поэтому и любовь именно такая сильная и желанная?»

Он не понимал, как поступить правильно в данной ситуации. Под накрепко засевшей в подсознании установкой: «на чужом несчастье счастья не построишь», Семеныч вполне мог себе представить, как разовьются их отношения дальше: он будет себя винить в том, что сделал не совсем допустимые в обществе вещи – разрушил семьи, потревожил душевное спокойствие других людей. А чувство вины будет непременно изгоняться злостью и раздражением на весь мир, и на Нее, в том числе, потому что Она уже стала частью его мира… И сможет ли Она принять его, такого? Одно только Семеныч знал. Он знал, что разрыв их отношений будет для него равносилен смерти.

Вечерние звуки приглушенной музыки из приоткрытого окна донеслись до Семеныча и тогда он окончательно проснулся. Открыл глаза и встретился с Ее взглядом. Она улыбнулась и коснулась губами его руки. Перевернула ее, и застенчиво уткнулась лицом в ладонь.

«Как Катенок. Удивительно, до чего Ее движения схожи с движениями Катенка, – Семеныч вспомнил мокрый нос в своей ладони, и острые зубы, прикусывающие безымянный палец правой руки возле кольца. Ощущение Ее, не только как любимой женщины, но как самого родного и самого близкого существа, беззащитного, хрупкого и ранимого не покидало Семеныча. – Она – кто?»