Выруба

— Бабы, идите в комнату. Мы поговорим, потом придете.

А они:

— Мы послушаем.

И Танька давай из холодильника жратву доставать — видимо, ей Ирка уже всё рассказала. Накрыли стол. Налили. Он говорит:

— Значит так, товарищи родители, я теперь человек свободный, Иринка тоже совершеннолетняя, хотите вы того или нет, но уже знаете, что наши отношения продолжаются, и будут продолжаться, так давайте выпьем и померимся. Я вашу дочь люблю. Она меня тоже — хватит ругаться.

Выпили. Потом ещё. И вдруг я понял, нет — скорее заметил, что дочка-то моя выросла. Она пока с ним была — как-то взрослее стала. Уже и не школьница. Баба и баба. Жопа, смотрю, округлилась, титьки там, все дела. Ёбтать, думаю, Семеныч — ты уже всё — постарел. Время ушло! И так мне стало грустно и одновременно спокойно и легко — всё! Девка-то выросла! С мужиком живет. Замуж пора. И решил я, Макарыч, — хуй с ним — пусть живут! Вот. С тех пор полтора года живут — ни разу не слышал, чтобы ссорились. Он к ней, как к дочке относится, оберегает её, помогает учиться, в театры водит, в Ленинград возил. Нормальный человек оказался — так бывает. Да и старики наши: и Танькина мать, и мои старики — не против. Он с ними встречался, как-то тоже сумел их на свою сторону перетянуть. А поначалу они ох как нас костерили за внучку. Теперь, когда все успокоились, я и сам думаю, что всё нормально должно быть. Может, правда, поженятся.

— Ну, а что они до сих пор не поженились-то?

— Он говорит, пусть институт закончит.

— Не понял?

— Я, Макарыч, тоже понять не могу. Но сдается мне, не всё так гладко у них сейчас. Раньше, когда все против были, Ирка к нему шла, от нас готова была отказаться — только бы с ним. А теперь, когда всё разрешено, когда они каждую ночь спят в соседней комнате, когда ни мать, ни отец её не тормозят, Ира вести себя стала как-то неправильно.

— В смысле?

— Ты понимаешь, стали ей последнее время раздаваться звонки. Вначале подружки звонили, и она куда-то к ним уезжала, типа, готовить уроки. Представляешь, он дома, а она где-то уроки готовит. Приезжает поздно, но он ей верит, и если она говорит, что её довезут друзья подруг, то он и не едет за ней — ждет. Потом, и Татьяна говорит, и сам я пару раз натыкался на мужские голоса. А та трубку возьмет и к себе в комнату. Ерема на работе, а эта с кем-то любезничает. И, знаешь, разговаривает-то совсем ни как с друзьями подружек. Татьяна с ней разговаривала. Говорит, что та ни в какую — подружки и всё тут — ничего особенного. Но боюсь, ни так всё просто. Ермолай, пока видимо не догадывается, хотя, кто его знает — ведь тянет со свадьбой, значит, что-то его настораживает. Он парень не глупый. А та, сучка, не понимает, что творит. А я что сделаю? — она же мне дочь. Вот и смотрю, что из этого получится. И, ты знаешь, Ерёма мне как-то ближе стал.

— А может, действительно, Борис, ничего особенного?

— Макарыч, уже несколько раз было, что я к старикам в деревню на выходные уеду, а потом мне туда Татьяна звонит и говорит: «Если Ермолай спросит, скажи, что Ирка с тобой ездила». Это о чем говорит? Значит, Ирка где-то проводит выходные без него. Где? С кем? С подружками? Тогда зачем мне врать, что со мной? Вот такая петрушка получается.

— Да уж!

— Вот то-то и оно. Ерёма, после таких дел, как родной стал. А Ирка… Вот, кто даст гарантию, что она сейчас дома, пока мы с её мужиком по тайге катаемся? Я не уверен. И хрен его знает что делать?! — с досадой сказал Семеныч и уставился на дорогу, по которой прыгали лучи фар.

Через несколько минут показались огни Добролета.

Пользуясь случаем, пока мужики разбираются в доме, пока снимают и вешают на просушку свою одежду и обувь, пока Микумин с капитаном обдирают коз, пока хозяйка жарит свежую печень и мясо, пока Ерёма и Олег чистят оружие, а Семеныч с Саней ездят в сельпо за обещанным Ермолаем литром и ещё кой-какой закуской, есть время рассказать, что из себя представляет Дом Охотника, чтобы в дальнейшем точнее представлять вечернюю картину или вдруг кто-нибудь решит построить нечто подобное.

Дом Охотника — это солидных размеров усадьба, обнесенная высоким забором из не обрезной доски и большими воротами, чтобы свободно проехала грузовая машина. В центре усадьбы стоит огромный дом, который при желании можно обойти по кругу — он ни к чему не примыкает. Правда, к дому пристроена широкая веранда и перед ней большая площадка для стоянки машин. По периметру забора — надворные постройки: сарай, набитый необходимым инструментом и стройматериалом вперемешку с автозапчастями и деталями, баня, рассчитанная на приличную компанию, а в предбаннике, вообще, можно устраивать праздники. В глубине двора, ближе к огороду, так называемое зимовье в котором хозяйка жарит мясо. Рядом с зимовьем в заборе калитка в соседнюю усадьбу — там дом Сани и его жены, которую все называют хозяйкой. Так что Саня живет практически на работе и это всех устраивает. Перед входом в огород (а есть еще и огород, который всегда на лето засажен картошкой и немного капустой, свеклой, морковкой и прочим, что необходимо садить в огороде), а точнее почти в огороде — сортир на целый взвод. Там и сям торчат какие-то, по-видимому, плодовые деревья: дичка или груша. Но пока они ещё голые, но стволы до половины выбелены. Сруб Дома, — это большая веранда (как уже мы узнали), огромные сени для нужных вещей: старой одежды, бочек, цинковой ванны, велосипеда, прочего хлама с запахом сырости, но где-то под ними большое подполье с разносолом и той самой картошкой. Жилое помещение разделено огромной русской печью на две половины: слева за печкой спальные места (нары во всю длину и ширину помещения), а справа от печи, прямо перед входной дверью, длинный стол на тридцать мест. Лавка вдоль окон широка и прибита к стене и полу — если что, на ней можно спать. Противоположную лавку можно передвигать вдвоем, и она тоже широкая, тоже на ней можно спать. Вдоль печи натянуты веревки — на них мужики повесили сушить одежду. Налево, по стене от входа до печи — вешалки, вешалки, гвозди, гвозди вбитые в стену — так надо. На печи можно много готовить, в печь можно кидать всё: окурки, мусор, очистки — она пожирает всё. Если её растопить, как следует — жара стоит невыносимая, приходится открывать входную дверь, чтобы из сеней холодный воздух с клубами пара охлаждал красных посетителей и тянул по ногам.

Вот так, пожалуй, о Доме достаточно. Ах, да — по дому незаметно ходит кот. Тихая, хитрая, жирная сволочь, но дело своё знает — мышей нет. Теперь всё.

— Ну, что, Ермолай, сегодня мы с тобой молодцы. — Олег продирал металлическим ершом освинцованные выстрелом стволы.

— Не говори, Олега, — отличились. — Ермолай разбирал карабин.

— Повезло.

— Точно — повезло. Виктор утверждает, что редко когда на край выходят.

— Редко — не редко, а, как видишь, выходят. Просто надо меньше топтаться и вообще не шевелиться, тогда и выйдут. Замри и стой. Зверь любое движение замечает, даже пар от дыхания. Он на номер не пойдет, если увидит движение. Это Вичик себе отмазку придумал, что не выходят на край. Лично нас это не касается. Я вообще в чаще стоял, однако вышла коза на меня. Не спорю — случай. Но ведь вышла! Значит это кому-нибудь нужно. Как считаешь?

— Это точно. — Ермолай жесткой веревкой из конского волоса с кисточкой на конце протягивал вдоль ствола.

— Как ты умудрился их всех завалить? — Олег посмотрел через стволы на свет, положил стволы на колени и стал скручивать металлический ерш с шомпола. Прикрутил на его место ерш из щетины.

— Сам не знаю. Повезло, — ответил Ермолай и тоже вскинул карабин прикладом вверх, чтобы рассмотреть ствол.

— Я видел, как ты их хуярил. Красиво.

— Спасибо. — Для верности Ерёма ещё раз протащил веревку через ствол и занялся затвором.

— Ты в налоговой давно работаешь?

— Шесть лет.

— А до этого, где работал?