Шаги за спиной

ям, как последовательная материалистка. (Правда, вскоре после того, как поголовно атеистическое начальство быстренько перекрасилось в добрых христиан и стало вспоминать тут и там истины из Вечной Книги, Антонович признала ценность Бога и принципиальность её не пострадала. Такое тоже бывает.)

На тот вызов пришлось ехать далеко, но кто-то же должен ехать далеко и Антонович поехала. У женщины было плохо с почками. Плохо, но ничего страшного. Антонович сделала укол. Пациентка сопротивлялась, пришлось попросить мужа, чтобы подержал. Он подержал, правда оказался не совсем мужем. Под ногами болтался совершенно лысый мальчик лет полутора или двух.

- Стрижете? - спросила Антонович.

- Нет, - ответил немуж, - Костик у нас с рождения такой. На нем волосики не растут. Правда, Костик?

Костик кивнул.

- Не страшно, - сказала Антонович, - вырастет и станет носить парик. Все девушки будут его любить. Правда, Костик?

Костик снова кивнул. Смышленый мальчик и глазики запоминаются непривычно видеть два темных глазика и совершенно белую лысинку. Сейчас чего только не бывает - экология, будь она неладна. Антонович улыбнулась мальчику и мальчик улыбнулся в ответ.

- Вы меня убили, - проговорила пациентка.

- Молчи, ещё сто лет проживешь, - ответила Антонович, - тоже мне, грамотные все стали.

- Теперь все, - сказала пациентка. - Я буду являться к вам после своей смерти. Буду являться каждую ночь.

- Являйся на здоровье. Мне не снятся сны, - ответила Антонович.

После этого она собрала инструменты и уехала с чувством выполненного долга. Антонович любила это чувство и работу свою любила именно за это чувство. Приятно знать свое дело и делать его хорошо. А пациентка все же умерла через четыре дня. Бывает, что и не везет. Неизвестно, кому не повезло больше - после этой случайности исполнительную Антонович уволили. И что самое страшное - ей начали сниться сны.

Поначалу сны были самого безобидного свойства и пугали только своим существованием: снились все какие-то слова, фразы, названия лекарств, люди с неопределенными лицами, но определенно знакомые. Еще снились реки; реки были цветными - красными, будто кровавыми - просто дело было на закате. Позже в снах стал проявляться некоторый сюжет, который упорно повторялся: вечер, свеча, Антонович сидит в незнакомом доме и смотрит на двери. Кото-то должен постучать, но не стучит. Она знает, что кто-то стоит за дверью. С каждым сном этот кто-то подходит ближе и заносит у двери свою руку решительнее, но все же не решается постучать. Наконец, Антонович подходит к двери, отодвигает щеколду (такая была в доме её отца, веселого пьяницы, любившего собак, особенно Нюрку, вечно беременную и слюнявую, щенков топили в озере и плакал дождь, белый на фоне камышей); отодвигает щеколду и тянет дверь на себя. Дверь не открывается, потому что надо от себя. Антонович задвигает щеколду и идет к вазе с леденцами; начинает их с хрустом жевать. Но однажды дверь открылась. На пороге стояла женщина в черном балахоне,