Шизофрения

— Я так считаю, — задумчиво сказал Пал Палыч, — что самое неприятное свойство средиземноморского монотеизма — это нетерпимость, которая породила такие понятия как «грех», «ересь», «страх», «кара», «покаяние», «искупление» и множество других, превративших земную жизнь людей в постоянное преодоление себя самих. В единобожии — страдание и терпение — единственный путь к высшему блаженству и духовному самосовершенствованию. Но человечество нисколько не стало лучше из-за религиозных страданий, которые само себе причинило, — усмехнулся он. — Не стало ни счастливее, ни совершеннее. А новые религии средиземноморской цивилизации, объединившись с государством, преотличнейшим образом приспособились для обслуживания интересов знати и богачей и умиротворения неимущих.

— Ну да, — улыбнулся Онуфриенко, — «Бог терпел и нам велел». И перспектива прекрасная: для терпеливых — райские кущи, куда богатым путь, конечно, заказан.

— Вот они богатые «бедолаги» во все века и отрываются по полной программе земных радостей и удовольствий, а в душе подсмеиваются над неудачниками, которые их обслуживают, — сказал Пал Палыч. — Некоторые даже сочувствуют.

— А ты никак завидуешь, Палыч? — весело поддразнил его Онуфриенко.

— Что ты, окстись, Саша! — Пал Палыч изобразил негодование на лице. — Зависть — смертный грех! — залился он смехом. — Хотя, признаюсь как на духу, от личного «джета», яхты и замка с видом на море по наследству или по каким другим основаниям — не отказался бы.

— Да, Палыч, все греховное имеет особый вкус! — Сашечка поднес пальцы к губам и даже причмокнул. — А у тебя по жизни промашечка вышла, надо было пятнадцать лет назад не древние рукописи изучать, а ваучеры скупать и в нефтянку их определить, — он с сочувственнной усмешкой покачал головой.

— Так бы меня туда и пустили, — буркнул Пал Палыч, — без партийного и комсомольского прошлого-то.

— Не ворчи, Палыч. Хоть ты и небогат — зато свободен, — подбодрил его Онуфриенко. — Можешь себе инакомыслие позволить, не оглядываясь на начальство и церковные догматы.

— Так что же получается, — вернула их Александра к теме разговора, — по вашему, многобожие лучше, чем единобожие?

— А смотря для кого, — улыбнулся Онуфриенко. — Для государств и церквей — лучше единобожие. Единобожие ведь на чем держится? На высшем страхе, — указал он рукой вверх на обшарпанный потолок микроавтобуса, — который генерируется церковью. К тому же, когда имеется лишь одна дорога к богу, отделенному от человека, появляется возможность посредничества. А на единственной дороге можно взимать любые пошлины, — лукаво улыбнулся он. — И государству при единобожии спокойнее. Поведенческая модель большинства людей становится упрощенной и предсказуемой. Хотя, если вспомнить, в учении Христа ведь есть упоминание об идеальном обществе — «царствии небесном на земле». Наступит оно лишь тогда, когда люди перерастут государство, то есть иерархию. Перефразируя высказывание Лао-цзы о правителях, скажу: лучше всего государство, которого нет, несколько хуже государство, которое заставляет себя любить, еще хуже то, которое заставляет себя бояться, а самое плохое то, над которым смеются.

Микроавтобус вдруг резко затормозил, но все равно подскочил, наехав на «лежачего полицейского».

— Вот! — рассмеялся Онуфриенко, поправляя съехавшие очки. — Только разгонишься, а строгое государство тут как тут. «Не спеши, — говорит. — Соблюдай установленные мною правила дорожного движения!»

— Ну, так это же забота о пешеходах, — возразила Александра.

— Ну, да, — Сашечка сделал вид, что согласился. — Забота о пешеходах. Особенно у нас в России, где на совершенно свободной дороге, в кустах обязательно затаится гаишник с радаром.

— Это издержки системы, — примирительно сказал Пал Палыч.

— Надзирающей и ограничивающей системы, — уточнил Онуфриенко. — Помнишь слова Ленина, когда он еще к власти не пришел? «Пока есть государство, нет свободы. Когда будет свобода, не будет государства»…

— Но как только Ильич прихватил власть — сразу же стал крепким государственником, — добавил Пал Палыч.

—Такова порочная природа власти, – сказал Онуфриенко и прильнул к окну. – Вроде подъезжаем.

Александра тоже посмотрела туда, где вдалеке виднелась каменная присыпанная песком лестница, ведущая к скалистому возвышению, внутри которого в лучах солнца поблескивал стеклянный прямоугольник, похожий на огромный телевизионный экран.

— Приехали! — воскликнул Онуфриенко, когда микроавтобус остановился, и с радостной улыбкой посмотрел на Александру, хотя ей показалось, что в его взгляде промелькнула беспокойство. — С прибытием всех! — он первым выскочил наружу и потянулся.

Александра вышла из автобуса последней и с любопытством огляделась вокруг.

— Это — граница, — опередил ее вопросы Онуфриенко. — А вон там, — он указал рукой в сторону экрана, — пограничный знак. Единственный хорошо сохранившийся из нескольких, обозначавших границы Ахетатона…

— Столицы царя Эхнатона, — продолжила за него Александра, показывая, что уже неплохо усвоила имена и названия.

— Именно на этой территории начался первый известный в истории эксперимент по введению единобожия и борьбе с многобожием. Здесь же и закончился. После смерти Эхнатона и Нефертити. Первый блин получился комом. А следующий, хорошо прожаренный — испекли иудеи, потом христиане, а через семьсот лет — мусульмане.

— И что мы здесь будем делать? — поинтересовалась Александра, понимая, что судя по возбужденному лицу Онуфриенко, они сюда приехали не просто осматривать достопримечательности.

— Будем ждать, пока перестанет работать видеокамера… а потом поднимемся к знаку, — с самым серьезным видом ответил он, перевернул бейсболку козырьком вперед и по дорожке из каменных плит с важным видом направился к Пал Палычу, который неподалеку от них уже доставал треногу из сумки. Движения Сашечки были так неторопливы, а походка так горделива, словно он чувствовал себя режиссером спектакля, которому по определению предстоит стать триумфальным.

Вопросы «причем тут видеокамера?», «сколько ждать?» и «зачем?» Александра решила не задавать, понимая, что, наконец-то, начинаются ее настоящие полевые исследования. В прямом смысле этого слова. Поэтому не надо мешать исследуемым. Надо просто смотреть и запоминать. Собственно, ради этого она и приехала в Египет.

— Ты пока посиди в тенечке, — обернувшись, крикнул Сашечка, и помахал ей рукой. — Чайку попей или водички.

Александра расположилась на складном стуле, который притащил услужливый водитель, открыла бутылочку с водой и стала наблюдать за происходящим.

Пал Палыч не спеша установил треногу, закрепил видеокамеру, раскрыл большой зонтик и воткнул в песок так, чтобы камера оказалась в тени, поставил складной стульчик, потом приник к глазку видоискателя и нажал кнопку пуска.

— Пока работает, — через минуту доложил он Онуфриенко.

— Подождем, — невозмутимо ответил тот.

Марина, стоявшая рядом с Пал Палычем, хмыкнула и, с независимым видом продефилировав мимо Александры, скрылась в автобусе.

— Так зачем мы все-таки здесь сидим? — спросила Александра у подошедшего к ней Онуфриенко.

«Чем больше ожидаешь, тем дольше ждешь», — подумала Александра, оглядывая скучное пустынное пространство. В тени автобуса было не так жарко. Легкий ветерок, прилетевший из пустыни, приятно обдувал лицо. Она прикрыла глаза…

…— Есть! — прервал ее дремоту голос Пал Палыча. — Есть!

Онуфриенко и Марина выскочили из микроавтобуса. Александра, поддавшись общему волнению, а может потому, что возглас «есть» вызвал позитивные эмоции, поднялась с кресла.

— Есть, — повторил Пал Палыч, подбегая к ним. — Отказала камера!