Беглец (СИ)

В сгоревшей и тлеющей траве поблизости валялись куски искореженного металла, под ногами хрустели мелкие осколки стекла…

«Странно, что офицер не захотел остановиться и посмотреть, что горит. Либо он знал? Что, если вертолет взорвали намеренно, а он убрал других свидетелей найденного завещания? Хотел заграбастать имущество Меркури себе? А меня вез в клинику или убить? Ну и убил бы возле пожара, а тело оттащил бы в огонь…»

Семеныч споткнулся о человека, лежащего лицом вниз. Сначала Семеныч принял его за обгоревший черный ствол дерева или часть вертолета, и только рассмотрев, он различил голову, поджатые под тело руки и склеенные огнем, точно приварившиеся, ноги.

Семеныч обошел вертолет по кругу в видимой от огня полосе.

– Ее нет здесь. Она не летела в вертолете, – сказал Семеныч и отошел дальше, где высокую траву не тронул огонь. – Ее задавили вопросами и повезли в клинику. Она, перепугавшись, подписала отказ от наследства. А сейчас офицер даст команду. Ее выпустят. Уже отпустили. Она меня в отеле ждет.

Семеныч метр за метром огибал вертолет по следующему кругу. Руками он лихорадочно раздвигал траву, а ногами тщательно водил по земле, боясь что-либо пропустить.

Сделав еще круг, и еще раз напомнив себе, что Ее не было и не могло быть в вертолете, Семеныч отошел дальше и снова пошел по окружности, почти вслепую обшаривая траву.

Это место его не отпускало. Семеныч и не думал возвращаться обратно. То, как долго он будет бродить около вертолета, Семенычу тоже не приходило в голову. Он шел словно на автомате.

Круг вновь замкнулся. Семеныч двинулся на полметра в сторону и опять пошел, все так же торопливо и судорожно раздвигая руками траву. Ноги проваливались во влажную землю. На обувь налипала грязь, делая шаг тяжелым, скользким и неуверенным.

Он остановился. Дышать стало отчего-то тяжелее, хотя Семеныч находился от огня дальше, чем ранее. Грудь сдавило, и Семеныч понял, что не в силах больше обходить упавший вертолет и убеждать себя в том, что Ее не могло быть в вертолете.

Непрерывно потрескивающее пламя заметно уменьшилось. Видимость значительно снизилась. Семеныч стоял, пытаясь привести дыхание в норму.

По его спине прошел ощутимый холод.

Семеныч стремительно развернулся: повсюду темнота, а трава уходит в бесконечный мрак. Шоссе не освещалось, но это Семеныч знал, когда они проезжали мимо. Но Семеныч не понимал, почему не видно фар проезжающих автомобилей. Он не мог сейчас сообразить, что дорога находилась наверху склона, и располагась далеко, а глаза его ослеплены ярким огнем, на который он время от времени невольно смотрел. Семеныч огляделся и понял, что теперь не знает, в какой стороне шоссе. Вокруг была чернота.

Пространство ослепло, оглохло и замерло. Только сердце Семеныча стучало тревожно громко. Исчезли все звуки на свете, кроме жутких ударов его сердца, которые в абсолютной тишине мира ритмично раздавались на многие километры. Закладывало уши от гулкости и безысходности. Земля под ногами мягко расплывалась, точно плотная вода. А тело Семеныча вновь обдало холодом. Удары его сердца стали замедляться.

Семеныч почувствовал, что не слышит второго сердца. Ее сердца. Оно мертво молчало в ответ.

Семеныч, не шевелясь, несколько минут смотрел в одну точку. Ему казалось, что он смотрит в темноту. Сознание возвращалось вместе с шумом окружающей действительности и вялым треском пламени.

Он внезапно стал различать Ее бледные раскинутые руки, повернутую на бок голову, разметавшиеся волосы, закрытые глаза, полуулыбку на лице, полоску живота, видневшуюся между футболкой и ремнем, рваные на бедре и коленке джинсы. Оказалось, что Семеныч уже несколько минут смотрел на Нее и не видел, точно его разум не хотел показывать Ее Семенычу.

Не в силах преодолеть тот единственный метр, который оставался до Ее тела, Семеныч опустился на колени.

«К черту все миры! Хорошие, плохие, прекрасные, ужасные, внутренние, внешние, параллельные, те и эти. Если Ее в них не будет. Пусть будет один, какой угодно. Там, где будет Она. Она. Единственная любимая за всю жизнь», – Она была не просто любимой, Она и была его жизнью в последнее время. Она являлась для него тем, что составляло само содержание его жизни. Семеныч неожиданно понял, что он только что нашел смысл своей жизни. Мгновенно нашел и моментально потерял.

Теперь он осознал бесполезность своего богоискательства, потому что именно Она и была его богом. Пусть несвятым, несовершенным, неправильным, не таким уж и хорошим, невсемогущим, несправедливым, но все-таки той высшей силой, его душой, к которой тянулся он сам.

Семеныч почувствовал, что жить ему дальше незачем.

Семеныч в отчаянии кинулся к Ней. Сжал в охапку.

Она была прохладной, как земля, на которой Она лежала. Одежда Ее была влажной, как мокрая трава. Семеныч прижал Ее к себе, еще ничего не понимая. Сдавливал Ее до хруста, до боли, которая расползалась по всему его существу…

…Пока не почувствовал слабое сопротивление в Ее теле, которое вмиг вывело его из состояния оцепенения.

Он ослабил объятия и стал гладить Ее лицо быстрыми движениями своих, вспотевших от нервного напряжения, пальцев.

Она хотела открыть глаза, но Ей это не сразу удалось. Чуть приоткрыла веки и закрыла опять. Полуулыбка сползла, а губы плотно сжались.

– Где больно? Где у тебя болит? – Семеныч не знал, что нужно говорить. Он ничего не чувствовал, кроме всепоглощающего счастья. Поэтому бормотал одно и то же, как сумасшедший. – Что болит? Где больно? Что больно?

«Дышать», – хотела сказать Она, но лишь беззвучно пошевелила пересохшими губами.

– Здесь жарко от огня. Я отнесу тебя подальше. Я все сделаю. Сейчас будет хорошо, – сбивчиво и обрадовано пробормотал Семеныч. Он бережно взял Ее на руки и пошел прочь. – Сейчас все будет!

Вой сирен машин скорой помощи, сигнальные трели полицейских и пожарных автомобилий приближались, и Семеныч сориентировался, где находится шоссе. Поскольку с дороги до места можно было добраться разве что на танке, Семеныч понял, что в запасе есть время, а двигаться нужно навстречу звукам, потому что, вероятнее всего техника шла из города.

Семеныч торопился в сторону города, насколько позволяла мягкая почва, колючая трава и ноша на руках. Обнаруживать себя возле горящего вертолета Семеныч не решился, не понимая, что Ей требуется неотложная помощь, и каждая минута может стать бесповоротной точкой. Когда мыщцы плеч и рук стало сводить от напряжения, он аккуратно опустил Ее на траву и присел рядом. Путь до города предстоял неблизкий, и Семеныч раздумывал о том, безопасным ли вариантом будет поймать попутку подальше от этого места.

– Ты двигаться можешь? У тебя сильно болит? – Семеныч заглядывал в Ее глаза. – Ноги, руки – ты чувствуешь их? Ты была в вертолете? Вы упали? Тебя выбросило? Или ты успела выбраться? Ты надышалась гарью? Отравилась дымом?

В ответ Она слабо кивала и еле заметно мотала головой, а потом попыталась приподняться к его лицу. Семеныч замолчал и наклонил ухо к Ее губам.

– Я тебя люблю, – еле слышно шепнула Она, и знакомо добавила: – И очень хочу воды.

Семеныч наконец рассмеялся, прикладывая Ее ладони к своим губам, щекам, глазам. Она провела пальцем по его мокрым ресницам, и притянула его лицо к себе, чтобы коснуться губами той слезы, которой совсем не место в его глазах.

– Маленькая моя! Как хорошо, что ты, – Семеныч не мог подобрать слов для продолжения фразы. Он не мог сказать «жива», но он и не мог сказать «не умерла». Это оборванное предложение оказалось на удивление завершенным.

– Как хорошо, что ты! – повторил он, глядя на Ее слабые движения, но уже открытые и блестящие глаза, которые слабо отражали скупой лунный свет.

Она застенчиво улыбнулась и смущенно повернула голову в сторону, уткнувшись в его бедро.

– Хотель… – Семеныч показал на браслет.