Поле костей. Искусство ратных дел

Происшествие явно развеселило Стрингама. По голосу слышно. А делать остается лишь одно.

— Сейчас подойду. А сам ты? Тебе разрешено так поздно находиться вне казармы?

— Разрешено.

— Где ты сейчас?

Стрингам сообщил координаты. Это недалеко от места нашей с ним предыдущей встречи. Минутах в десяти ходьбы от штаба, а от Бителова жилья, от корпуса «Джи», несколько подальше.

— Я постою пока на страже над мистером Б., — сказал Стрингам. — Я втащил его на крыльцо разбомбленного дома, чтоб не валялся под ногами. Захвати фонарик, если есть. Тут темно, как в яме, и запашок куда похуже, чем от сыра.

Благодаря невероятно удачному стечению обстоятельств Бителу удалось все же избежать военного суда по тому скандальному делу с чеком, которое так тревожило его в ночь налета несколько недель назад. Однако теперь Уидмерпул заявляет категорически, что снимет Битела, как только согласует этот вопрос с инстанцией, в чьем ведении прачечная. Пусть приговор этот, по-видимому, окончателен, но надо же поднять и доставить Битела домой, нельзя бросать его на улице, на милость полицейских. Возможно даже, что напился Бител именно с горя, будучи оповещен о своем неминуемом снятии: до сих пор он ведь держал себя в границах. Ему, конечно, горько расставаться с прачечной: говорят, он даже неплохо ею управлял. Весть эта горька ему тем более, что снятие с должности почти определенно будет первым шагом к увольнению из армии. А Бител гордится армейской службой, и она дает ему кусок хлеба… Да и помимо всех этих соображений, надо поддержать Стрингама. Такие-то дела. Я окинул взглядом столы, не осталось ли где бумаг, которые надо убрать в сейф, затем вышел из штаба.

На дворе не было видно ни зги. Но с фонариком я без особых затруднений добрался до места. Стрингам стоял, сунув руки в карманы и прислонясь к стене дома, полусгоревшего недели две тому назад от зажигательной бомбы. Он курил сигарету.

— Здравствуй, Ник.

— Где Бител?

— На крыльце. Я его там посадил, убрал с дороги. Он минуту назад как будто стал опоминаться. А затем опять канул в забвенье. Пойдем посмотрим.

Поднявшись на крыльцо, я посветил фонариком — Бител сидит, привалясь к дверям и спустив ноги на ступеньки, а голову свесил на плечо. Сонно поборматывает что-то. Мы оглядели его критически.

— Где он живет? — спросил Стрингам.

— В корпусе «Джи». Отсюда не так далеко.

— Понесем его за руки, за ноги?

— Не весьма заманчивая перспектива в темноте. Может, разбудим, заставим идти? Время военное — каждый должен прилагать максимум усилий. Зачем делать для Битела исключение?

— Как ты всегда суров к человеческим слабостям, Ник.

Мы принялись трясти Битела; он вроде бы стал приходить в сознание — по крайней мере закряхтел, забормотал:

— Не тряси меня, друг… не тряси так… зачем ты это?.. Меня от этого мутит… блевать буду… ей-богу…

— Бити, возьмите себя в руки. Вставайте, домой надо.

— Не пойму, чего ты говоришь…

— Подняться можете? Мы вас под руки поведем.

— Не помню, как тебя зовут, дружище… В последней пивной тебя не было… вообще офицеров не было… и тем лучше… люблю потолковать с парнями молодыми и чтоб разные майоры не совали нос… держать единенье с бойцами… самый верный курс… вне службы тоже проявлять о них заботу… а тут стемнело… поздно… не найти домой дороги…

— Да, уже поздно, Бити. Вот и надо в постель. Это я, Ник Дженкинс. Мы домой поведем.

— Ник Дженкинс… однополчанин мой… А помнишь… Мистер младший — вернопон-н-ный тост… И ты…

— Да-да.

— З-за короля! — выкрикнул Бител, опершись на локоть и подымая воображаемый бокал.

— За короля, Бити.

— Люблю наш батальон… Выпьем за старый полк… Все как один… Не властно… что-то там такое… и не властны годы…

— Давайте, Бити, поднимайтесь.

— …на закате дня… дня… их память пронесем сквозь все невзгоды…

Он неожиданно запел тоненьким голоском, довольно похожим на голос Макса Пилгрима:

— Ну же, Бити.

— Помнишь вечер рождественский… как по всему дому куролесили… когда жили в здании бывшем банка… гуськом за полковником Дэвисом… под столы… через стулья… теперь так не смогу, хоть заплати пять фунтов… не надо, ей-богу, сейчас меня стошнит…

Мощным рывком мы подняли его на ноги. Этот переход из сидячего положения в стоячее оказался слишком резок для Битела; он недаром за себя опасался. Ноги Битела подкосились, его обильно вырвало. Затем мы подняли его с четверенек, несколько протрезвевшего.

— Шагайте, Бити, поведем вас домой. Мне Стрингам поможет, один из ваших орлов.

— Стрин…

— Здесь, сэр, — откликнулся Стрингам сквозь одолевавший его смех, — Стрингам, боец прачечной, налицо и в готовности.

Услышав этот воинский рапорт, Бител слегка ожил. Возможно, «Стрингам, боец прачечной» прозвучало как название военно-приключенческой повести, читанной в детстве; странствования передвижной прачечной и впрямь могли бы дать сюжет для увлекательного чтива в духе повестей Хенти.

— Тот университетский, кого мне Уидмерпул прислал?

— Тот самый, сэр.

— Единственное доброе дело мне сделал Уидмерпул…

Стрингам так обессилел уже от смеха, что временно пришлось посадить Битела на тротуар.

— Мне-то знакомо ваше состояние, сэр, — сказал Стрингам. — Лучше, чем всякому другому.

— Стрингам, как и вы, Ник… университетский тоже… Вы не знали?.. Славный он парень… славные ребята у меня есть в прачечной… горжусь такими подчиненными… сержант Эблетт… превосходный человечина… Вы бы слышали, как он поет про игрока, который в Монте-Карло банк сорвал… прямо как в старом мюзик-холле… Но Стрингам один у меня университетский…

И расчувствовавшийся Бител стал уже опять опасно погружаться в пьяное забытье. Начал уже похрапывать. Мы снова принялись подымать его на ноги.

— Он мне еще и за то мил, — сказал Стрингам, — что между хмельным и трезвым состоянием у него так мало разницы. Хмель его не портит. Напротив. Как хорошо я знаю это чувство — выпьешь несколько двойных порций и начинаешь любить целый мир. Теперь я уж не пью — и больше не люблю весь мир, даже малую его частицу не люблю.

— Тем не менее ты принял сейчас на себя роль милосердного самарянина.

— В конце концов, мистер Бител мой командир и сердечно ко мне относится. Пусть я не чувствую больше любви к человечеству, но благодарность я еще чувствую иногда. А благодарность — хорошая вещь, это редчайшая из добродетелей и очень капризная. Например, к мисс Уидон я никак не способен питать благодарность в требуемой дозе. К стыду моему, я даже питаю к Таффи некоторую злость. А нынешний добрый поступок мне сам подвернулся. Я теперь до того возродился нравственно, что даже к Уидмерпулу ощущаю благодарность. А это ведь непросто ощутить. Знаешь, Ник, он не пожалел труда и самолично перевел меня из столовой в прачечную — просто по своей сердечной доброте. Кто бы счел Уидмерпула способным на такое? Я узнал это от мистера Битела, он и сам был изумлен, что Уидмерпул пожелал взять на себя заботу о персонале для прачечной. А меня мгновенно привлекла мысль расширить свой воинский опыт. Притом среди солдат прачечной есть люди — настоящий клад. Не знаю, чем, каким способом мне выказать свою благодарность Уидмерпулу. Наверно, тем, что не попадаться ему на глаза. Не понимаю я в мистере Бителе только его благоговения перед университетом. В ответ на его дифирамбы я ему объяснил, что дни ученья в колледже я отношу к самым сумрачным дням моей обильной сумраком жизни.

Все это время мы встряхивали, тормошили Битела. В конце концов нам удалось привести его в чувство и даже в движение.

— Теперь направляй нас, Ник, и скоро лейтенант окажется в постельке.

Подхваченный под руки, Бител одолевал дорогу довольно успешно, несмотря на густую, стигийскую темень. До корпуса «Джи» оставалось пройти всего сотню-две шагов, и тут стряслась беда. Полная катастрофа. Мы заворачивали за угол, ведя бубнившего себе под нос Битела, когда с нами столкнулась с разлету какая-то смутная фигура. От сильного толчка Стрингам выпустил локоть Битела; застигнутый врасплох, один я не мог удержать Битела, и тот мешком плюхнулся на землю. Фигура едва тоже не упала и, выругавшись, сверкнула мне фонариком в лицо, ослепив на момент.