Поле костей. Искусство ратных дел

— В Шотландии, служит шофером — поляков возит.

Она вытерла глаза.

— Давай-ка составим план действий. Хватит мне сидеть. Надо найти карандаш и бумагу.

Она стала рыться в ящике стола.

— Вот, нашла.

Мы составили перечень — кому написать и что сделать. К нам поднялся один из дежурных гражданской обороны и сказал, что потолок пока что не обвалится и что они уходят по домам.

— Ты где будешь ночевать, Ник?

— В клубе.

— Вероятно, тебя могут подвезти. Уполномоченный ПВО ездит в машине.

— А ты сама как же?

— Обо мне не тревожься. У нас в подвале комнатка. Там поставлена кровать. Тед ночует, когда очень поздно приходит с дежурства.

— Тебе правда не нужна моя помощь?

Она сердито отмахнулась. Мы разыскали уполномоченного с машиной.

— До свидания, Элеонора.

Я поцеловал ее, чего прежде никогда не делал.

— До свидания, Ник. Сердечный привет Изабелле. Хорошо все же, что я оказалась здесь — много теперь предстоит дел.

Пожарных машин уже нет. Едем пустынной улицей. Для житейских катастроф Элеонора подходит как нельзя лучше. Молли тоже не терялась в подобных случаях. А с Тедом как же теперь? Поразительно, что с фасада, снаружи дом совершенно не тронут. Бумажку только соответствующую налепили дежурные на дверь, а в остальном ни признака бомбежки, гибели людей. Вот так и «Мадрид» разбомбили перед тем, а мы за ресторанным шумом-гамом не расслышали ни зениток, ни сирен. Тихо работает, «собирает свою грозную дань крови умертвитель Озириса», как выразился доктор Трелони. Жив ли еще сам доктор? Скоро ли дойдет до Стивенса весть о гибели Присиллы? Кто будет растить ее дочь Каролину? Родители Лавелла?.. А ведь, кажется, не так и давно это было — вез меня Лавелл с киностудии на своей странной машине и предложил заехать к Дживонзам. «Навестим тетю Молли. Главное, хочется опять полюбоваться Присиллой Толланд: она там часто бывает».

3

Впервые после отпуска садиться в корпусе «Эф» за обеденный стол всегда тягостно. Помещение, запахи, пища, сотрапезники — все по-старому, и все не радует. Сев за стол, я вспомнил, что подавать будет Стрингам, — и воскресло, нахлынуло чувство неловкости. За всеми происшествиями и делами я и забыл о Стрингаме. Однако тарелки нам принес какой-то рыжий долговязый молодой солдат с заячьей губой и притом заика. А Стрингама нет. И не будет больше? Или, может, лишь на время заменен: болеет, занят на стрельбах, куда-нибудь еще по службе послан? Возможность разузнать, что с ним, особо не подчеркивая своего интереса, представилась, когда Соупер стал жаловаться, что рыжий подавальщик даже не помнит, справа или слева от тарелки кладут нож и вилку с ложкой.

— Некоторые солдаты прямо как животные, — сказал Соупер. — А докладывать начнет, так оплюет тебя всего, прежде чем выговорит половину.

— А что случилось с прежним подавальщиком?

Прямой вопрос такого рода всегда пробуждает в Соупере подозрительность. Но, не узрев в моих словах ничего, кроме досужего любопытства, он сообщил, хотя и с неохотой:

— Переведен в прачечную.

— Вторично прошу, Соупер, передать мне графин с водой, — сказал Макфи.

— Пожалуйста, док. Таблетки уже прибыли?

Макфи ответил что-то неприветливым тоном; у Соупера тон просяще-убеждающий. Офицер-шифровальщик заметил, что грипп разгулялся. Другие согласились с ним; последовало обсуждение преобладающих симптомов. Пришлось мне начинать о Стрингаме опять сначала.

— Вы его отчислили?

— Кого?

— Прежнего подавальщика.

— А вам-то зачем?

— Просто любопытно.

— Вечером приказ из штаба — утром взят в передвижную прачечную. А столовая обходись как хочешь. Официант из него был вполне сносный, если б на него Бигги не взъедался. Говорю помначу, что остались без подавальщика, а он мне — приказ есть приказ.

Бигз сидит тут же за столом, но сегодня настроен угрюмо и молчит, не подтверждая и не отрицая своего участия в перемещении Стрингама. Прожевывает жесткий кусок мяса, глядя прямо перед собой. Соупер продолжает вслух рассуждать о неприязни Бигза к Стрингаму, ничуть не смущаясь присутствием Бигза.

— Он сидел почему-то у Бигза в печенках. Раздражал чем-то. И не только манерной речью. Действительно, вид у него наркомана. Непонятно, как он к нам попал. Видно же, что образованный. Мог и получше устроиться, чем подавальщиком. Судимость, надо полагать, была на гражданке.

Вряд ли Стрингам выхлопотал этот перевод, чтобы избавиться от Бигза, порядком портившего ему жизнь. Нет, от придирок Бигза Стрингам получал скорее даже некое мрачное удовлетворение — тут те же извращенно-сложные извивы чувства, что привели его в армию. Это сплетенье мотивов трудно распутать. Да и во всей жизни Стрингама нелегко разобраться — как и во всякой жизни, при углубленном ее рассмотрении. Стрингам мог бы не служить по состоянию здоровья и по возрасту (тогда еще не брали его возраст); но он не только пренебрег этими зацепками, а и преодолел сопротивление чиновников, добиваясь зачисления с несвойственным ему упорством. Определенно, одним из мотивов тут у Стрингама желание обрести вновь самоуважение, потерянное за те годы, что он был на попечении мисс Уидон; хотя, конечно, ей в немалой мере он обязан излечением от алкоголизма. Толкала Стрингама в армию и мятущаяся его натура, тяга к переменам, даже к приключениям; все это, видимо, слилось в смутный романтический патриотизм, особенно взманивший Стрингама как раз своей иронической окраской — полным отсутствием, так сказать, современного престижа. Мне вспомнились его слова: «Быть убитым — высший шик». У войны всегда, пожалуй, наготове этот приз — смерть. Вон Лавелл жаловался на сидячую штабную должность, но и его постигла гибель, и такая неожиданная, быстрая. Что же до перевода в прачечную, то, вероятно, Стрингам услышал о вакансии и потянуло его — добровольного ходока по армейским мукам — изведать новую, необычную область военной жизни. Возможно даже, Бител сам приметил Стрингама и решил, что он будет хорош в прачечной. Это, пожалуй, еще вероятнее… А за столом нашим все длится пауза — менее натягивающая нервы, чем за генеральским столом, но еще более унылая. Внезапно Бигз нарушил молчание, вернувшись ни с того ни с сего к теме Стрингама.

— Рад я, что этого хиляка убрали отсюда. Прямо скажу, неприятно было на него смотреть. А у меня и так хватает неприятностей.

В голосе его явно звучит большое облегчение. Признаться, и для меня перевод Стрингама — облегчение немалое. Но это чувство избавления, освобождения от камня на душе, умеряется определенным сознанием вины, поскольку я-то ничем не помог Стрингаму в переводе. Я заглушил этот упрек совести мыслью о том, что уж теперь в прачечной, ведущей под началом Битела цыгански-кочевую жизнь, дни у Стрингама будут проходить веселее. А если Бител вовлечет его в дивизионные концерты, то у Стрингама может и вокальный дебют получиться, о котором он мечтает еще с той поры, когда недолгое время пел в школьном хоре. Короче, проблема решена, и благородный, даже донкихотский порыв Стрингама завершился тем, что нашлась для него должность, наименее неподходящая. Но, конечно, это лишь мое предположение. Возможно, сам Стрингам стремится совершенно к иному, если вообще к чему-либо стремится.

— Что это вас гнетет, Бигги? — сказал Соупер. — Я вас не узнаю сегодня.

— Оставьте в покое, — проворчал Бигз. — У меня огорчений куча. Сволочи адвокаты обдерут меня дочиста.

Днем в разговоре с Уидмерпулом я упомянул о переводе Стрингама в прачечную.

— Это я его перевел туда.

— Очень разумная мысль.

— Выход из положения, — сказал Уидмерпул, не вдаваясь в детали.

Меня удивила, даже приятно поразила быстрота, с какой распорядился Уидмерпул, — особенно если вспомнить, что он первоначально хотел оставить Стрингама в столовой. Одумался, видимо, Уидмерпул и решил все же облегчить армейскую жизнь Стрингама — разок нарушить свой канон, гласящий, что в армию мы не для веселья взяты. Выходит, несправедлив я был на этот раз к Уидмерпулу: сложны побужденья людские, и за холодно-жестким фасадом у него могут скрываться иногда и добрые намерения, как вот сейчас в отношении Стрингама.