Поле костей. Искусство ратных дел

— Как раз домой успели, — сказал Морланд. — Вот это тревога настоящая, не то что та, почудившаяся в ресторане. Теперь звучание доподлинное. Как у нас шторы затемнения, задернуты? Я уходил последним, а я всегда такие вещи забываю.

— Если Макс пришел, то задернул, — сказала миссис Маклинтик.

Мы поднялись по лестнице, одолев порядочное число ступенек — Морланд живет на верхнем этаже.

— Надеюсь, что Макс уже дома, — сказала миссис Маклинтик. — Беспокоюсь я всегда, как бы его не застигла где-нибудь тревога. Проведет ночь в убежище и захворает. Он все хочет испытать, как ночуют в метро, а я ему категорически запрещаю.

Если один ребенок у нее — Морланд, то второй, очевидно, Макс Пилгрим. Она вошла в квартиру, за ней и мы. Прежде чем включить свет, Морланд удостоверился, что все окна затемнены. В электрическом свете квартира предстала все той же, прежней, и по виду и по обстановке, — только неопрятнее, чем при Матильде.

— Макс!.. — окликнула миссис Маклинтик из спальни. В другой комнате прозвучал слабый ответный возглас. Слов не разобрать, а голосок этот, высокий и щебечуще-дрожащий, звучит столько лет с предрассветных эстрад бесчисленных и позабытых ночных клубов.

— Мы гостя привели, Макс, — опять крикнула миссис Маклинтик.

— Хоть бы пиво обнаружилось, — сказал Морланд. — Сомневаюсь я что-то.

Он ушел на кухню. Я остался в коридоре. Отворилась дверь в конце его, и показался Макс Пилгрим — высокая тонкая фигура в роговых очках и зеленом парчовом халате. Последний раз я его видел много лет назад — то ли на эстраде, то ли (и это вероятней) на рауте издали. Он одно время снимал квартиру вдвоем с Хьюго, братом моей жены. Но мы в тот период мало общались с Хьюго и ни разу не побывали у него. Пилгрим тогда, по слухам, собирался уйти со сцены и стать художником по интерьеру, примкнув к Хьюго. Даже в те времена песни Пилгрима начали уже устаревать. Но художником Пилгрим так и не сделался; и как бы ни критиковали Макса Пилгрима за старомодность, но спрос на него сохранялся до самой войны. Теперь же, разумеется, песни его воплощают для публики все былое и милое. Хотя волосы его взъерошены сейчас — а может, именно поэтому, — кажется, что он вот-вот запоет. Он сделал шаг-другой по короткому коридору, остановился.

— Наконец вы пришли, дорогие мои, — сказал он. — Вы не знаете, как я рад вам. Простите, что я в таком виде. Должно быть, краше в гроб кладут. Перед тем как лечь, я снял грим и являю вам теперь свое натуральное и неприкрашенное лицо — что я делаю всегда с крайней неохотой.

Он действительно бледен как смерть. Я счел сперва, что попросту он сильно постарел. Но оказывается, это он разгримировался. Я заметил также, что кисть правой руки у него забинтована. Голос тусклее обычного. Он всматривается неуверенно в меня, незнакомого в военной форме. Я напомнил, что женат на сестре Хьюго, что мы уже встречались в прошлом раза два. Пилгрим пожал мне руку своей левой.

— Дорогой мой…

— Как поживаете?

— Я пережил очень нерадостный вечер, — сказал он, продолжая сжимать мою руку. Я почему-то ощутил вдруг странную неловкость, замешательство, даже предчувствие чего-то скверного — хотя эта излишне пылкая актерская манера жать руку мне с давних пор привычна.

Я попытался высвободить пальцы, но он держит цепко, как будто боится упасть, если отпустит.

— Мы ждали вас к себе за столик после «Мадрида», — проговорил я. — Морланд мне сказал, что вы сегодня исполняли там старые добрые ваши песни.

— Исполнял.

— И задержались в «Мадриде»?

Макс Пилгрим выпустил мои пальцы. Скрестил руки на груди, смотрит на меня. Пожатие кончилось, но под этим взглядом мне по-прежнему как-то неуютно.

— Вы бывали в «Мадриде»? — спросил он.

— Бывал — нечасто.

— А нравилось вам там?

— Там всегда хорошо посидеть.

— Теперь уже — нет.

— Почему?

— Конец «Мадриду», — сказал он.

— Конец?

— Конец.

— Сезону конец или вашим концертам?

— Залу конец — зданию — столикам и стульям — танцевальному кругу — стенам — потолку — золоченым колоннам. Сегодня вечером в «Мадрид» угодила бомба.

— Макс… — ахнула миссис Маклинтик; этот вскрик ужаса вполне уместен. Слышал Макса и Морланд, вышедший из кухни с бутылкой пива и тремя стаканами. Он молча постоял с нами в коридоре; затем все вошли в гостиную. Пилгрим тут же опустился в кресло. Обхватил правую руку левой, здоровой, медленно закачался взад-вперед.

— Посреди концерта, — произнес он. — Мне шикали как раз. Такого шипа даже на гастролях не бывало.

— Значит, был все же налет, — сказал Морланд.

— Был, — сказал Пилгрим. — Был-был.

Пауза. Пилгрим сидит, смотрит куда-то перед собой, прижимая раненую руку. Мне надо задать ему вопрос, но язык мой не поворачивается. Наконец не я, а миссис Маклинтик задала этот вопрос.

— Убило кого-нибудь?

Пилгрим кивнул.

— Много?

Пилгрим кивнул опять.

— Я сам помогал выносить, — сказал он.

— Неужели столько жертв?

— Была безумная сумятица, как всегда в таких случаях, — сказал он. — Пандемониум. Как в дантовом аду. И все это — во мраке затемнения. Я с дежурными гражданской обороны вынес шестерых или семерых. А может, и больше. Убитых. Среди них и знакомые были. Ужас, говорю вам. Ну, кое-кто и уцелел, как я вот. Меня хотели в больницу, но, когда забинтовали руку, я только одного желал — домой, домой. Всего лишь царапина, и я добрался, лег в постель. Но я так рад, что вы пришли. Так рад.

Теперь надо спрашивать, выяснять дальше. Никуда от этого не уйти. Надо собраться с духом.

— Там была Бижу Ардгласс с друзьями, — начал я.

Пилгрим взглянул на меня удивленно.

— Вам это известно? — сказал он.

— Да.

— Она и вас приглашала? Если да, то ваше счастье, что не смогли принять приглашение.

— А они…

— Бомба пробила потолок как раз над их столом.

— И…

— И больше уж Бижу не угощать друзей.

Пилгрим отвернулся, провел забинтованной рукой по глазам. Жест невольный, ничего театрального в нем нет.

— А те, кто с ней сидел?

— Во всем том конце зала не уцелел никто. Самый центр разрушения. Где эстрада — не так. Потому я и сижу с вами.

— И никого в живых за тем столом?..

— Их-то тела я и помогал выносить, — сказал Пилгрим. Сказал обыденно и просто.

— И Чипс Лавелл…

— Он был в их числе.

Морланд быстро глянул на меня. Миссис Маклинтик взяла Пилгрима за руку.

— Ты-то как добрался домой, Макс? — спросила она.

— Подвезли на одной из пожарных машин. Представляешь?

— Возьми, — сказал Морланд. — Выпей пива.

Пилгрим взял стакан.

— Я Бижу знаю много лет, — сказал он. — Еще девочкой знал, она косу носила. И в кордебалет поступала — но безуспешно почему-то. Непонятно, ведь у нее от обоих родителей театральная кровь в жилах. Представьте, отец ее был Абаназаром в «Аладдине», где моя мать играла самого Аладдина. Но для Бижу этот неуспех обернулся успехом. На сцене никогда бы ей так не повезло, как в манекенщицах. Не удалось бы вращаться среди таких богачей.

Помолчали. Морланд неловко прокашлялся. Миссис Маклинтик траурно шмыгнула носом. Издалека донесся гул нежданно скорого отбоя. Минутой позже местная сирена повторила сигнал.

— Быстро кончился этот налет, — сказал Морланд.

— Сбросил бомбы — и прочь, — сказал Пилгрим. — Вошли в моду одиночные налеты.

— Налет на «Мадрид» тоже был одиночный?

— Да, бомбил один самолет.

— Я чаю сделаю, — сказала миссис Маклинтик. — Чай подкрепит.

— Да-да, именно, дорогая моя Одри, — сказал Пилгрим, вздыхая. — Я и забыл про чай. Не пиво, а именно чай.

Все же он допил свой стакан. Миссис Маклинтик вышла на кухню. Мне стало уже ясно, что предстоит исполнить тягостный и неизбежный долг. Безотлагательно известить Присиллу. Если позвоню Дживонзам сейчас, то, вероятней всего, трубку возьмет сама Молли Дживонз, и я скажу ей о смерти в «Мадриде». А уж она сообщит Присилле. Тяжело передавать такую весть даже через Молли. Тяжело и ей будет говорить Присилле — но по крайней мере у Молли, как всем известно, природная способность смягчать горестные вести: она отзывчива, чутка, но не слезлива, и она всегда знает, чем и как утешить. Молли возьмет это дело в надежные руки. Конечно, может и не повезти мне, может и Присилла поднять трубку. Приходится идти на этот риск. Я трусливо помедлил, дождался чаю. Выпив чашку, спросил, нельзя ли от них позвонить.