Старомодная история

Идут последние месяцы учебы в промышленной школе, а ситуация остается прежней: Йожеф и собака Боби стоят перед школьными воротами, весна приносит пикники, прогулки, влюбленные любят друг друга, не произнося слова «любовь». Йожеф даже ревнив, хотя для этого никаких причин нет: Ян Кубелик, в августе того года принесший присягу гражданина Венгрии перед бургомистром Йожефом Ковачем, наезжает в Дебрецен исключительно из-за Марианн Селль — он лишь засмотрелся на летающие по клавишам руки Ленке Яблонцаи, когда общество как раз собралось у Селлей и будущий знаменитый скрипач, неожиданно войдя в гостиную, услышал, как играет Ленке. Купецкая дочь хохочет, слушая молодого музыканта, будто он анекдот ей рассказывает; Кубелик же всего лишь настоятельно советует Марии Риккль как можно скорее послать девушку в Пешт, в Прагу, в Вену, где она сможет получить серьезное музыкальное образование: через несколько лет, с таким редким даром, она будет известна на сценах всего мира. «Милый юноша этот будущий зять Селлей и ненормальный, как все музыканты, — говорит вечером Мария Риккль Мелинде, когда они возвращаются от Селлей. — Ленке — всемирно известная пианистка! А кто будет платить за ее обучение, кто будет таскаться с нею? Quatsch». [149] Матушка уловила краем уха слова Кубелика — следя при этом, слышит ли их Йожеф и как он их воспринимает. Лишь много лет спустя, когда образ Йожефа уже не столь сильно и постоянно владеет ее разумом, до ее сознания доходит, что в тот вечер судьба ее могла бы круто повернуться — конечно, если бы Кальман Яблонцаи не проиграл в карты землю Эммы Гачари и если бы в доме у купецкой дочери любой намек на непредусмотренные расходы не воспринимался как дурацкий, не стоящий внимания бред: quatsch.

Человека, к которому Йожеф действительно имел все основания ревновать Ленке, звали Ходаси. Рядом с тихим и верным Майтени появился новый рыцарь; он был старше всех их, состоятельнее, владел хорошо налаженным громадным имением недалеко от города, и намерения его были вполне определенными. Йожеф делает Ленке раздраженные замечания — хотя о собственных намерениях по-прежнему молчит, — матушка, смеясь, дарит букеты Ходаси обожающей цветы Мелинде; постукивают по тротуару когти Боби, влюбленные шагают рука об руку, словно это в порядке вещей, — уже несколько лет они ходят вот так, в этом, почти неестественном забытьи. Ходаси же, угрюмый и бледный, похожий на бонвивана эпохи немых фильмов, открыто говорит в обществе: у Йожефа и в мыслях нет жениться на Ленке — только голову морочит девушке! Ходаси не щадит и беднягу Майтени: он же чахоточный, то-то повезет его будущей жене, ухаживай потом за ним всю жизнь, вместо сиделки.

Слухи эти до матушки не доходят — но доходят до Бартоков, доходят и до ушей Мелинды. Мария Риккль решает поторопить события. Вильма Томаноци 15 марта [150] устраивает званый ужин, приглашения рассылаются на карточках с трехцветной каймой и портретом Петефи; на вечере развлекаются и старики, и молодежь; купецкая дочь мрачна: родители Йожефа под благовидным предлогом снова отклонили приглашение, сам же Йожеф здесь и все время танцует с Ленке. Оптимистка Белла следит за счастливой подругой и сама счастлива невероятно; Маргит, которая, как обычно, рисует в сторонке, смотрит на кружащуюся пару и думает о том, что в поведении Йожефа есть что-то нездоровое, что-то тревожное: ведь то сильное чувство, которое не может не таиться за его постоянством, и в то же время столь последовательное уклонение от признания, которое все бы поставило на свои места, настолько противоречат друг другу, что это совсем не в порядке вещей, и едва ли дело идет к своему благополучному разрешению. Белла смеется над тревогами сестры, когда они возвращаются после ужина домой; Белла считает, что все образуется, господь добр и не потерпит зла, надо лишь просить его от всего сердца. «Господь поможет Ленке. Бела Майтени очень любит Ленке, он бы на ней женился», — пытается художница найти выход. Белла лишь рукой машет: Ленке этого Майтени в упор не видит, и говорить ей про него не стоит, да и зачем? Пусть она принадлежит тому, с кем будет счастлива.

Действительно, в 1904 году матушка не может избавиться не только от назойливых визитов Ходаси: Майтени тоже становится все более настойчивым. Сын Эмиля Майтени и Йозефы Хейнрих в глазах купецкой дочери не был нежеланным ухажером: в его только что открывшейся лавке манили покупателя отборные колониальные товары, изысканные лакомства; Мария Риккль смотрела с симпатией на белокурого юношу еще и потому, что тот после торговой академии выбрал честное ремесло торговца. И у Ходаси, и у Белы Майтени было свободного времени гораздо больше, чем у Йожефа, которого в отцовском банке контролировали довольно строго, — и оба постоянно вертелись возле матушки; натиск Майтени, упрашивающего ее поговорить с ним по одному весьма серьезному делу, Ленке Яблонцаи отражала вежливо, но твердо; однако помешать Ходаси попросить ее руки ей так и не удалось: тот появился на улице Кишмештер и сообщил, что относительно барышни Ленке у него самые серьезные намерения. Купецкая дочь, видимо, в самом деле любила внучку больше всех своих дочерей: она попросила время для размышления, сама же постаралась, чтобы в обществе как можно скорее разошлись слухи о сватовстве столь богатого и приятного человека, — слухи эти, кстати, никого особенно не удивили. Матушка испытывала к Ходаси глубочайшую неприязнь; она рассказывала мне, что испытывала бы ее, даже если бы не была влюблена в другого; она боялась его и находила отталкивающим его очень белое лицо и очень красные губы, меж которыми блестели необычно большие, правильные зубы; Ходаси напоминал ей мистера Каркера из «Домби и сына». Чувство такта не позволяло ей сообщить Йожефу о предложении Ходаси; матушка молчала, но надеялась, что весть так или иначе дойдет до него и заставит его предпринять решительные шаги. После званого ужина 15 марта они встречаются реже; если бы матушка и Белла не были столь наивны, они бы, конечно, заметили то, что ясно видели Бартоки и видела родня Ансельма: Йожеф не только не идет на сближение, но, напротив, отступает. Матушка в эти дни готовится к концерту, у нее не так много времени остается на «Двух воробушков» и «Герцога Боба», не очень двигается и принесенное из школы рукоделье: все силы забирают упражнения. Необычно большая занятость и постепенное отступление Йожефа совпали по времени, поэтому матушка и не подозревала ничего, приближаясь к самому критическому моменту своей молодости, и потому смогла сыграть на концерте парафраз на тему из «Риголетто» так блестяще, что получила медаль. (Она всю жизнь хранила эту медаль с фигурой Полигимнии, держащей венок над ребенком-скрипачом; под датой, на маленьком прямоугольничке, в обрамлении из лавровых ветвей, выгравировано имя: Ленке Яблонцаи.) Белла описывает в дневнике платье матушки и сам концерт, купецкая дочь в тот день нарядила внучку в бледно-розовое платье: «Вздох восторга пронесся по залу, когда она вышла из-за кулис, — столь она была восхитительна». На концерте опять-таки присутствуют все, кто играл хоть какую-нибудь роль в жизни матушки в то время или позже: не только Йожеф с родителями, сестрой и зятем, но и семья Майтени, Бартоков, Ансельма, там сидят и Чанаки, и Сабо; Элек Сабо, который так любил музыку, что не упускал ни одной возможности послушать ее, сидит в первом ряду, рядом с Эмилем Вильхельмсом и его супругой; на концерт прибыл даже сам Нандор Волафка; в задних рядах, стараясь не попадаться никому на глаза, притаился Юниор, глядя на свою прелестную дочь за роялем; в антракте он ушел, так и не осмелившись подойти к ней, вслед ему оглянулись две младшие дочери и Мелинда; купецкая дочь же, которой Мелинда, конечно, сообщила шепотом, кто сидит позади, не повернула голову. Над залом летела бурная, требующая необычайно высокой техники музыка Листа, матушка вложила в пьесу все свои желания и надежды и, пока пальцы ее, мелькая над клавишами, стремились выразить скрытое в музыке послание, думала о том, что сейчас родители Йожефа могут видеть, на что она способна, могут убедиться, что она не безобразна и, может быть, даже сумеет прославить их, если они примут ее в семью. Так раскованно, так смело она еще никогда не играла; двойное послание Ленке Яблонцаи парило, взмывало к потолку — чтобы потонуть наконец в восторженных криках и в буре аплодисментов. За кулисами ее ждали корзины цветов: от Ходаси и от Майтени с одинаковыми красными розами; матушка, выйдя на вызовы, взяла с собой лишь букетик фиалок Йожефа. Родители Йожефа выразили восхищение ее мастерством, Нинон обняла ее, поздравляя. Триумфальный вечер завершился на улице Кишмештер; Йожеф был серьезен, как человек, приготовившийся сделать важный шаг. «Я уверена, что с этим успехом жизнь Ленке подошла к решающему повороту», — записала Белла в дневнике. Она не ошиблась.