Старомодная история

Мария Риккль прекратила бесплодные попытки образумить Кальмана, сказав себе: Юниор умер для нее, как умерли его отец и дед; в то время, к величайшему ее удивлению, ей со дня на день ближе становилась внучка. Никогда еще не видела она такой девушки, такой остроумной — остроумной без злобы, — такой смелой, такой забавной, располагающей к себе, которая, с тех пор как выросла, доставляет одну только радость, своей живостью, своим смехом украшает их угрюмый дом и которая, если повезет, сможет выйти замуж так же удачно, как Маргит или Илона. А ведь ни на одну из своих теток она совсем не похожа, есть в ней какая-то чужая, но невероятно притягательная искорка, сразу пробуждающая в людях интерес и расположение к ней; общаясь с Ленке, человек через некоторое время чувствует себя словно бы чуть-чуть пьяным. Однако это совсем не та кричащая сексапильность, которой пленяла мужчин Эмма Гачари: улыбка Ленке, ее обаяние более всего напоминали, конечно, Сениора. Это — то самое обаяние, свойственное многим Яблонцаи, которое и ее, Марию Риккль, заставило когда-то потерять голову, но в ином сочетании: в Ленке есть твердость, в ней течет и кровь Ансельма, ее, Марии Риккль, кровь. Купецкая дочь так давно уже никого не любила, что теперь, растерявшись, старалась выглядеть суровой; но Ленке чувствует, что атмосфера изменилась, чувствуют это и Мелинда, и малышки, которые за едой все еще держат под мышками толстые книги и зубрят правила хорошего тона: например, в каких случаях следует загибать уголок визитной карточки; замечают это даже две другие парки. Одна из них пишет матери язвительное письмо с поздравлениями: дескать, наконец-то она обрела внучку, которую может любить как настоящая бабушка; а жена Сиксаи, у которой сын Дюла как раз в это время вступает на путь богатых и несчастных дураков (Дюла станет морфинистом и покончит с собой еще почти молодым), без обиняков говорит, что это Ленке будет виновата, если Маргит, дочь Хенрика Херцега, останется старой девой: разве можно рядом с Ленке произвести хорошее впечатление на молодых людей! А где уж там производить хорошее впечатление, если бедняга, у которой что-то не в порядке с гормонами, весит чуть ли не центнер. Мария Риккль лишь смеется в ответ на обвинения и смотрит на тоненькую, гибкую, как лоза, девушку: еще бы не быть ей стройной, в детстве ее не очень-то закармливали — зато какая же красавица она со своими блестящими, огромными, темно-зелеными глазами и светлыми волосами, собранными, уже по-взрослому, в тяжелый узел.

Купецкая дочь никогда не ждала от Мелинды ничего хорошего и всю жизнь так и прожила с подозрением, что Мелинда — адская машина, которая в любой момент может взорваться; она не застала, к своему счастью, день, когда ей пришлось бы узнать, что Гизелла Яблонцаи отбила у Ленке Яблонцаи мужа. Илона и Маргит наводили на купецкую дочь скуку: их судьба поставлена на надежные рельсы; Кальман долго играл ее чувствами, но теперь Юниор не пробуждал в ее душе даже сожаления, он стал ей почти безразличен. Она больше не тревожилась о нем и, как когда-то сына, а еще раньше — Сениора, начала, гордясь и восхищаясь, обожать Ленке. Юниор сколько угодно мог умолять ее, в стихах и в прозе, сжалиться над его дочерью, маленькой Кларой, проявить к ней сострадание — сам он, естественно, не способен был о ней заботиться: соглашение, заключенное между купецкой дочерью и Эммой, разбило его надежды на развод, — на него никто не обращал внимания, кроме Мелинды, а та, не имея за душой ни гроша собственных денег, в бессилии смотрела, как мечется Юниор. Купецкая дочь просто расцвела в эти годы, ее атрофировавшиеся было чувства обрели силу, у нее вновь появился смысл жизни — Ленке.

На балу у Бартоков дипломированной учительнице, госпоже Ленке Яблонцаи, посылают целых пять букетов; матушку интересует лишь один, самый скромный, из нескольких оранжерейных фиалок. Ленке Яблонцаи до самой смерти свято верила, что лиловые цветочки содержали какое-то тайное послание, ей даже в голову не приходило, насколько этот крошечный букетик стоил дешевле пышных оранжерейных чудес, полученных ею от Белы Майтени, или от Золтана Салаи, или от Пишты Озори: Йожеф не любил зря сорить деньгами. Бал состоялся у Бартоков в саду; на уксусных деревьях, на кустах — всюду лампионы, под лампионами танцует Ленке Яблонцаи, танцует Белла Барток — Маргит Барток не танцует, не танцует и Илона Барток. Илоне Барток, молодой матери, танцевать уже не приличествует, Маргит же — нельзя, она лишь делает наброски портретов гостей, навсегда отделенная невидимой стеной от остальных, здоровых. Специально к этому вечеру Агоштон Барток, очень гордый за свою дипломированную дочь, заказал в типографии господина Давидхази расписания танцев в виде блокнотиков; Ленке Яблонцаи так упоена танцами, что не замечает: ее блокнотик где-то потерялся. Когда блокнотик находится и попадает к ней, она обнаруживает, что кто-то крохотными буквами написал в нем стихотворение, как в маленький альбом. Йожеф берется расследовать, кто это сделал, и выясняет: преступник — узкогрудый, болезненный Майтени, который учился в торговой академии где-то в Северной Венгрии и которому отец, директор паровой мельницы «Иштван», купит вскоре магазин. «Sie sind fein, mein Herz ist rein, soil niemand drinn wohnen, nur Lenke allein» [141] — читает матушка послание слабогрудого Майтени, находя его довольно дерзким. Белла на следующий день записывает в дневнике: «Боюсь, что у меня на балу состоялось обручение Ленке и Йожефа, так как Й., заметив, что М. написал какой-то стишок в блокнотик Ленке, вырвал листок и растоптал его. Счастье еще, что М. этого не видел, я быстро наступила на листок и ногой потихоньку затолкала его в кусты, бог миловал, обошлось без скандала и дуэли».

Белла оказалась плохой провидицей; помолвка Ленке Яблонцаи состоялась тремя годами позже, в 1905 году, и совсем не с Йожефом. Но кто мог предполагать это в тот вечер или хотя бы в последующие месяцы: Йожеф улыбается, всюду следует за матушкой, они влюблены друг в друга до безумия. Однако дело не продвигается, и Мария. Риккль решает помочь Ленке достичь цели. План операции она обсуждает не с Мелиндой, а с матерью Беллы, та рада возможности участвовать в решении столь приятной задачи, как устройство судьбы Ленке.

Между 1902 и 1907 годами (в 1907 году Ленке Яблонцаи выйдет замуж), когда властители Европы своей бездарнейшей национальной и отданной на откуп продажным чиновникам внутренней политикой ускоряют приближение мирового катаклизма; когда в одном лишь Будапеште насчитывается сорок тысяч человек, лишенных хлеба, лишенных работы; когда не желающие умирать с голода крестьяне бегут в Америку; когда, что ни день, все очевиднее становится, что соглашение с австрийцами — нонсенс; когда король, будучи в Хлопине, в приказе по армии, а премьер-министр Кербер в австрийском парламенте дают венгерской нации пощечину, называя ее «племенем»; когда «Янко Боршсем» в помещенной на его страницах карикатуре изображает одновременно два завоевания родины: тут Арпад во главе своих богатырей, пройдя Вересковый перевал, вступает в Дунайскую низменность, а там оборванные крестьяне садятся на пароход, увозящий их в эмиграцию; когда бастуют железнодорожники; когда в парламенте освистывают депутата, представителя одного из национальных меньшинств, дерзнувшего выступить на своем родном языке; когда правительство создает корпус телохранителей для собственной охраны, чтобы держать в узде оппозицию, а король великодушно содействует перевозке на родину праха Ракоци: пускай внимание общественности будет приковано к какому-нибудь эффектному, выжимающему слезы, не слишком дорогостоящему предприятию, которое всем бы понравилось и в то же время обошлось бы дешевле, чем возложенное на Венгрию строительство Кейнской железной дороги, помогая забыть и поднятую квоту, и отвергнутый проект независимой таможенной территории, — в это время в доме на улице Кишмештер и в доме Бартоков будущее Ленке Яблонцаи становится едва ли не главной проблемой.