Стадия серых карликов

Желтоватые, казавшиеся навощенными, столы были расставлены в виде буквы «П», кресла в президиуме образовывали приплюснутое сверху «Д». На лозунге над президиумом насчет дальнейшего впереда еще и буквы не просохли, и только элегантные темно-вишневые кресла с пухлыми, как щеки у замоскворецкой купчихи, спинками были теми же, что и раньше. Лорды и пэры восседали в них те же самые, ибо, не взирая на всякие шквалы в верхних слоях отечественной атмосферы, в Шарашенске господствовал кадровый штиль. Естественно, уездный начальник наметил кое-какую подвижку, которую при случае можно было выдать вполне за широкое демократическое движение.

Нынче был день большой демократии: лорды и пэры заседали вместе с представителями широких слоев общественности в лице передовиков народного образования, свободных от занятий в связи с наступившими летними каникулами, а также студентки-комсомолки Люси. Ей надлежало с максимальным жаром и энтузиазмом молодости, от имени всех юношей и девушек, в том числе и от прогрессивной молодежи всего мира, одобрить и заверить. Если передовики народного образования, преступно недорабатывающие по части воспитания демократического единомыслия, вели себя спокойно, пережевывая свои обычные думы, скажем, о том, привезут сегодня или не привезут в магазин мясо, поскольку неплохо было бы мужу котлет накрутить, то Люся сидела как на иголках. Одной рукой сжимала, боясь помять, свернутый в трубочку лист бумаги с текстом одобрения-заверения, переписанный старательным почерком вечной отличницы, другой же она все время поправляла челку, нахально сползавшую на глаза, а щеки ее пылали от осознания огромной ответственности, возложенной на нее. Быть может, ее вовсе не звали Люсей, потому что мероприятия в Шарашенске подразделялись на множество категорий, в том числе «с Люсей» и «без Люси».

Нынешнее мероприятие было посвящено готовности завтрашнего театрализованного балетно-нравственного праздника под девизом «Нашу оду каждому огороду!» из цикла «Бой нетрудовым доходам!» по всеуездной программе демократического трудового воспитания. За художественную часть праздника отвечала супруга уездного начальника, она же руководитель народной театральной студии «Прожектор перестройки». Надо заметить, что Кристина Элитовна защищалась в семи институтах, пока в Шарашенске не оказался случайно проездом нужный научный совет в полном составе, единогласно проголосовавший за присуждение ей степени доктора искусствоведения, как выдающемуся исследователю гражданского содержания лирического придыхания в театрах губернии. Кроме того, она была дамой с фантазией, в дебрях которой и родились девиз и композиция праздника.

Штаб мероприятия возглавлял лендлорд Ширепшенкин, исполнительный орггений уезда, так что насчет уровня праздника душа у уездного начальника была спокойна. Время от времени он по ходу доклада супруги подпускал замечания и комментарии — критика, как сориентировались в уезде, вошла в большой почет. А когда критикуешь члена собственной семьи, то критика в данном случае приобретала новое качество во все времена такой дефицитной самокритики.

Рядом с начальником сидел приезжий академик науки товарищ Около-Бричко — «Люся» таращила на него безо всякого стеснения глупые глазищи, а рядовому генералиссимусу пера, откровенно говоря, было лестно внимание в ее лице всей шарашенской молодежи. Начальник то и дело наклонялся к высокому гостю, чтобы услышать от него комплимент в адрес докладчицы-супруги, затем возвращался в исходное монументально-руководящее положение и продолжал топорщить межбровный хохолок, размышляя о делах государственных и уездных.

Лендлорд товарищ Ширепшенкин был воспитан Декретом Висусальевичем в совершенно здоровом духе, поскольку кадры подбирались им, как туфли в магазине — чтобы нигде не жали, дешевыми, надежными и легкими в носке были. Начальника трудно было удивить чем-нибудь по части руководства уездом, однако этот шельмец сразил его наповал. Будущий лендлорд сидел тогда на совхозе в Больших Синяках, а Грыбовик как-то позвонил каждому своему поместному вассалу и дал строгое указание: в целях дальнейшего развития сельского хозяйства и досрочного выполнения продовольственной программы представить полугодовые отчеты с внушительным плюсом по всем показателям. И просматривая победные депеши, он вдруг обнаружил, что в Больших Синяках за эти полгода сдохло на сто пятнадцать телят больше, чем за предыдущие.

— Ты как же это факт такого падежа скрыл, ась? — рыкнул он на Ширепшенкина, вызванного по такому чрезвычайному поводу.

Ширепшенкин от начальственного гнева уменьшился против своих обычных размеров сразу вдвое — начальнику нравились такие кадры. Как всякие мелкие железки ориентируются на полюса магнита, ширепшенкины всегда считают самого высокого начальника самым лучшим, поэтому тут первейшее дело — не допускать их на опасное расстояние к начальству выше себя. Уж они так льстивы, уж так расстилаются, что позволь им — лизали бы, но они же — высокомерные, капризные и безжалостные тираны по отношению к своим подчиненным. Они увеличиваются перед ними от безудержной фанаберии, самомнения и руководящего предначертания до невероятных размеров, которые снизу ни обскакать, ни объехать.

Декрет Висусальевич сам принадлежал к этой породе, id est контингенту, поэтому фокус с уменьшением вдвое не произвел на него должного впечатления.

Вот когда он крикнул «Ну!» и грохнул кулаком, уменьшая Ширепшенкина в четыре раза, а пройдоха как бы взял встречный план и скукожился в шестнадцать раз, это было уже что-то. Следующая стадия унижения в двести пятьдесят шесть раз требовала применения очков, чтобы можно было держать провинившегося в поле зрения, а уездный начальник их не любил, они мяли брови. На отметку «256» дело загонять не хотелось, следовало поворачивать вспять, однако в Ширепшенкине чувствовалась готовность опуститься и на уровень «256 на 256», то на тот самый, который в народе по части руководящего разноса называется «превратить в пыль», «растереть в порошок»… Вот это-то желание во что бы то ни стало угодить начальству очень понравилось Декрету Висусальевичу, чувствовалось, что Ширепшенкин — кадр еще тот, испытанного старого закала.

— Не скрывал я ничего, Декрет Висусальевич… я… я…

— Как не скрывал? На сто пятнадцать телят в определяющем, в ООО-пре-де-ля-ю-щем! году больше сдохло, а учетная карточка у него чистая, переходящее знамя за сохранность поголовья глаза не мозолит, а? Мы с тебя спросим! Не только знамя отберем, но и партбилет положишь! Ты!

К удивлению начальника Ширепшенкин не самоунизился до отметки «256 на 256», а по линии достоинства даже укрупнился до «четверки».

— На сто пятнадцать голов меньше пало, Декрет Висусальевич! Мы как раз две фермы совсем закрыли и показатели улучшили!

— А почему здесь стоит «+ 115»?

— Декрет Висусальевич, так вы же сами велели: в сводке все должно быть с плюсом!

Воистину жизнь парадоксальна, особенно на нашей стороне планеты: извел ведь стервец животноводство во всех Синяках, Больших и Малых, под корень и добился таких показателей, что хоть орден давай! Математик!

— Эва оно как, — подобрел начальник уезда и подумал, что вот кого ставить на исполком надо, вот кому лендлордом быть.

Жизнь в сговоре с губернией заставляла его окружать себя самыми неболтливыми, но бездарными и трусливыми, легко внушаемыми на любое дело работниками. Недостатка в таких кадрах не ощущалось. В текущем веке народ в Шарашенске водился в основном глухонемой, не от рождения, папы и мамы здесь не при чем, а по образу бытия, того самого, которое связано с сознанием: глухой ко всем вышестоящим инициативам, бесценным указаниям, историческим речам, лозунгам, призывам, починам и т. д. и т. п., и немой, если надо было говорить правду. Озираясь по сторонам, самые смелые шарашенцы так оправдывались перед залетными журналистами из губернии и выше: да мы уже рождаемся такими, у кого язык не за зубами располагается, а находится, хе-хе, в жопе!

Страх перед правдой у шарашенской общественности был как у черта перед ладаном — Декрет Висусальевич беспощадно выкорчевывал инакомыслие, проявлявшееся, как известно, на недозволенные сверху темы. И потому призыв говорить правду, жить по правде шарашенцы восприняли как неслыханную по коварству затею начальства: оно-де доподлинно вызнает, кто чем дышит, а уж потом ка-а-ак покажет, ка-а-ак покажет, где раки зимуют!