Новый день(СИ)

Очевидных причин, казалось, не было. Отношения по всем фронтам были налажены. Финансовое благополучие семьи и группы зашкаливало. Группа отыграла многомесячный тур в поддержку последнего альбома, продержавшегося в первых строчках чарта немыслимо долго, распродала рекордное количество дисков, получила за последний год столько премий и наград, что устала от славы. У всех, кроме Ена, появилась семья, а у Дейна и Алана подрастали дети. Радуйся! Жизнь удалась! Удалась на славу, превзойдя ожидания каждого в добрую сотню раз.

Откуда тогда этот лажовый тон?

Тон этот проявлялся нотка за ноткой. Начался он с незначительных децибелов белого шума внутри Джеймса - он страдал, сам не зная от чего. Как будто вся его жизнь, даже музыка, лежали на поверхности, а настоящий Джеймс никогда не показывался. Он раньше так не думал и так странно не ощущал жизнь. Музыка, рожденная из глубин его существа, прорылась сквозь мантию его личины сама по себе. Музыка была его истиной сутью, звучанием его души. Его же стремление к признанию и благополучию стали следствием его творчества, а не причиной. Как естественный ход вещей. И как желание доказать себе, что он мужчина, а не какой-то там размазня.

Но мелодии больше не лились потоком, риффы не вырывались мощью из-под его пальцев, слова не ложились в строчки, а строчки не становились песней. А музыка превратилась для него в монотонный гул в ушах.

Джеймс никому не сказал о новом ощущении пустоты. Год выдался напряжённым, как и все предыдущие. Но раньше напряжение подначивало, он искал прорехи в графике, выкраивал минутки, поднимался ночами, не ложился до утра лишь бы отточить рифф, лишь бы дописать куплет. Успеть, сделать, отдать. Отдать всё, что может. Отдавать стало нечего.

Джеймс оправдывался усталостью. В тридцать три после пятнадцати лет ежедневного труда неплохо бы отдохнуть. Заняться семьёй, в конце концов. Наделать детей.

Но он ничего не чувствовал. Кэт - музыка его сердца, как он полагал, не трогала глубинных струн его души. Нет! Всё было отлично. Они хорошо узнали друг друга, подстроились друг к другу. А сейчас появилось больше свободного времени для Кэт. Наслаждайся! Кэтрин - это же ангел во плоти!

Как-то ночью Джеймс проснулся, осторожно освободился от объятий спящей жены и вышел во двор. Середина лета, жара удушающая. Может, это жара всему виной?

Джеймс ходил по двору, пил воду со льдом, но внутри его полыхало пламя гораздо более жаркое, чем палящее днём солнце. Он понял вдруг, что у него ни к чему, кроме того, что он сам думает, что сам чувствует и как сам поступает, интереса нет.

Это было разрушительное откровение.

А фасад из денег, славы и семьи - это прикрытие для его истинно эгоистичной натуры, в которой где-то что-то сломано, и ничего нет, кроме жажды. Жажды любви, которую он хотел испытать хотя бы раз, хотя бы один разок, что бы получить её досыта, до отказа, что бы хотелось закричать:

- Хватит, хватит, лопну сейчас! Хватит!

Но как же Кэт - его нежная девочка, его любящая и понимающая жена?

За свои ошибки человек редко расплачивается своей шкурой, зато никогда не щадит чужой. Он никогда не любил Кэтрин! Он попросту её обманывал! Потому как любить кого-то всем сердцем он не способен. Он теперь точно знал. Он не умеет. И за пять лет брака - не научился. Он лишь испытывал огромную благодарность за её понимание и заботу, он лишь испытывал здоровое сексуальное влечение к хорошенькой Кэт, он лишь действовал по природе - обладая силой, защищал слабых.

Его раздирали внутренние противоречия. Он шёл вперед, вёл людей за собой и был полон оптимизма, но душа его не могла выбраться из какой-то мрачной трясины с тех самых пор, когда он замолчал на три года. Он даже не знал, что живёт в своем собственном аду - в аду, когда не знаешь, для чего живёшь, принимая его убийственный пламень за творящий огонь души. А душа его зависла над холодной бездной и полетела вниз, в бескрайний морок, где нет опоры, где застыло время - её уволокло, засосало в смрадную тьму, пронзило такой болью, что она разлетелась на мелкие осколки. Не собрать, не склеить.

Это была ночь признания, ночь истины.

Он продолжал играть роль хорошего мужа, но играть становилось трудней.

А играть на гитаре стало совершенно невозможным! Он её ненавидел! Джеймс брал в руки гитару и не мог извлечь ни одного звука. Его двадцать две роковые красотки стояли без дела неделями - он к ним не прикасался.

И если такой расклад прокатывал пару месяцев, когда ребята вволю отдыхали, то потом вопрос стал ребром. Нужно было двигаться дальше. Мир слишком современен. Слишком поспешен. Слишком многообразен. И не важно, что ты на пике славы, и не важно, что ты сделал такой значительный вклад в историю музыки. Остановишься, и тебя предадут забвению.

Мир слишком современен.

Все это понимали. И все, кроме Джеймса, спешили мир обогнать. Но, как оказалось, идти вперёд без Джеймса не получается. Хотя каждый из них выкладывался по полной, группу вёл Джеймс, не отдавая себе в этом отчёта. Идеи, мелодии, ритмы, тексты, воля - всё шло от него. Порой ненавязчиво, порой энергично - но всегда от него. Ребята подхватывали, дополняли, дорабатывали. Даже Дейн - он скорее шлифовал, чем задавал тему.

И ага! Тупик!

Джеймс, превозмогая себя, брал гитару и шёл на репетицию. Шёл с пустой головой, с холодным сердцем, без идей и настроения. Он пинками загонял себя в студию. Там он сидел, пытался выдавить какие-то риффы, пялился в блокнот с текстом, был хмур и зол. Он чувствовал, что тянет группу назад. Он ненавидел гитару и ненавидел себя. И нередко его посещала мысль о том, что его песенка уже спета.

Дейн, обычно его понимающий с одного взгляда, расценил это, как ни странно, таким образом:

- Джеймс зазнался.

Вот так вот.

В другой раз Дейн обязательно бы с ним поговорил. Бывало всякое. И Джеймс начинал копаться в себе, отыскивая свои недостатки. Зная такой расклад, Дейн потихоньку вытаскивал Джеймса из молчаливого самокопания. Джеймс раскрывался, делился, и они находили правильное и устраивающее всех решение.

Но в последнее время в их отношениях наступило охлаждение, а теперь и вовсе нагрянули заморозки. А у Джеймса был такой вид, что хотелось не поговорить, а врезать: сидит - надменный, набыченный, слова не вытянешь, чего-то выжидает. Джеймс раздражал Дейна нестерпимо - это было новое, чрезвычайное удивительное и очень сильное чувство, которому Дейн не мог дать определения.

Стараясь преодолеть категорический творческий застой, Джеймс только сильнее злился, Дейн негодовал, а ребята впадали в растерянное уныние.

Время шло. Но время застыло. Репетиции отменялись, запись альбома отложили - писать было нечего. Джеймс не звонил Дейну, сгорая от стыда за своё бессилие, не звонил ребятам, ещё больше убиваясь за неспособность рулить делами. Дейн не звонил Джеймсу, считая его зарвавшейся звездой, и не особо общался с ребятами, так как понимал, что основной накал страстей в группе создали они с Джеймсом на пару, но оправданий придумать не мог и, не нашёл ничего лучше, чем забить на всех и вся.

Ен в силу молодости и лёгкости характера звонил каждому, приезжал в гости, вытаскивал на завтраки, обеды и ужины, но по отдельности. Разобраться в происходящем не сумел и, предупредив всех, укатил на острова, променяв гитару на доску для сёрфинга. Не навсегда, конечно, на время, пока дела в группе не наладятся.

Алан понял, что Джеймс застрял - вид Джеймса представлял собой полный набор признаков отчаяния. Понял, что Дейн поведение Джеймса истолковал неверно, но лезть в их отношения разумно не стал. А вдохновить Джеймса на творческие подвиги он не знал - как. Джеймс сам его вдохновлял. Алан решил, что требуется время, что бы каждый разобрался сам в себе. И вслед за Еном уехал вместе с женой и дочкой путешествовать - наконец, он мог провести время с теми, кого так любил, никуда не спеша.

Джеймс же блуждал по туманным лабиринтам неясности, скитался по бескрайним долинам разочарований. Он тащился через пустыню одиночества средь пыльных бурь нестерпимой тоски. Джеймс начал пить. Этот процесс пития не был похож на весёлый дебош во время турне, на бесконечные празднества юности на заре карьеры, хотя за то время были выпиты озёра водки, моря виски и океаны пива. Благо, здоровье не подводило.