3.О, прекрасная страна, где колосья счастья есть (СИ)

Покои Сердца были аскетичны и скудно обставлены. Стены были обшиты темным деревом, на них свисали полосы розовой и красной ткани, однако даже их яркие цвета гасли в комнате. Тут молящие раскрывали таящееся в своем сердце, свои намерения и тайные желания и Первосвященник выступал судьей. Окон здесь почти не было, как и светильников. Только в северной части, где восседал по обыкновению Первосвященник, был проем, из которого бил солнечный свет, облегающий силуэт Благовестного, как льняные одежды танцовщиц из южных краев. В этой половине поднимался помост, который был застелен парчой, и лежало там множество подушек, чтобы Первосвященнику было удобнее сидеть на коленях. Но если ноги немели, на этот случай у него имелось низкое кресло, покрытое позолотой. По бокам от него у самой стены сидели его помощники, которым необходимо было отзываться на каждую его нужду. Помост и оставшийся зал, разделяла алтарная завеса. Хоть одна занавесь должна была спускаться с потолка и отделять просящего от живого божества, и мало кому из живущих за пределами стен Обители дозволялось взглянуть на его лик. Обычно помимо основной алтарной завесы, спускали еще две - одну тонкую, а вторую плотную.

Сейчас две были подняты, осталась только завеса, за которой были видны курильницы, где возжигались ладан и мирра. В покоях было сиротливо и Принцесса уже чувствовала некую тоску, потому что это место было странно привычным ей и родным. Глядя как свет льется на подушки, расшитые золотыми нитями и тесьмой, где часто восседал Возлюбленный Богом, она представляла, что за окошечком расстилаются знакомые изумрудные холмы, где стелется утренний туман. Ей хотелось запомнить это место, запомнить неосуществимые мечты.

Ей хотелось содрать белое платье на тонких лямках, висевшее на ней облачком из кружев и шифона, остаться обнаженной в этом священной месте, перед невидимыми глазами Благовестного. А ведь раньше она не носила белый цвет. Никогда. Раньше платья у нее были красные с зелеными и позолоченными поясами, а на шее и руках висели витые торквесы. Гуляла по холмам, плясала у костров в летние ночи под звездным ковром, не тогда ли Ночь-Царица приглядела ее, пела с сестрами под аккомпанемент флейт, арф и волынок. И может позже в одежде преобладал черный, но красный неизменно присутствовал в отделке, в фантазийных бантах, украшениях. А теперь же один белый цвет. И только на праздники карминовый, алый и розовый, но богатые и тяжелые.

Носила она его лишь потому, что была Принцессой-Священницей, а этот чин в Обители уступал лишь Первосвященнику и был его мирским воплощением. И как Благостный носил белоснежные одежды, символизировавшие его физическую и духовную чистоту, так и она венценосная священница, пресвитересса, единственная связь между священным и профанным мирами, должна была облачаться в белый цвет. Другие цвета не были запрещены, сам Первосвященник разбавлял белые одежды нижними рубахами, широкими штанами, накидками розового, голубого, лавандового цветов. И все же белый цвет был всегда.

С другой стороны, как бы Принцесса не скучала по старому миру, менять свою одежду и даже образ жизни ей уже совсем не хотелось. Может ее золотые лунулы с тонкой резьбой, изображавшей рогатого бога и были прекрасны, но по изяществу и тонкости уступали украшениям Первосвященникам. Особенно Принцессе нравились те, что он надевал на Лунные празднества - это было широкое ожерелье из нитей с бусинами из электрума, лазурита и коралла, на груди они сходились в символическом изображении алтаря, где стояли два Явленных в оперениях, поддерживающие Луну одной рукой, а в другой держали божественные инсигнии. Это была невероятно мастерская работа с огромным количеством мелких деталей. Выполнена она была из ляпис-лазури, сердолика, граната и конечно бирюзы. Здесь этот прекрасный камень не добывали, его приходилось привозить из пустынь Серадима, что стоило совсем не дешево, но бирюза считалась священным камнем, поэтому денежный вопрос не стоял, многие почитали за небывалую честь отправить самому Первосвященнику - Возлюбленного Богом драгоценные камни, благовония, эфирные масла, украшения, дорогие ткани. Действовали они отнюдь не из душевных и чистых порывов, каждый помышлял о материальном благополучии и престиже, которые, несомненно, появятся, как только пройдет слушок, что даритель тесно связан с Орденом Милосердия. Несмотря на затворничество, Орден мог похвастаться непоколебимым авторитетом, способным свергать не то что царей, а даже богов.

А еще Принцессе нравилась мягкая и нежная ткань, которую привозили из разных стран специально для нее, если раньше она носила лишь хлопок да лен, хоть и хорошего качества и прекрасно окрашенные, то теперь для нее был чудесный шелк, атлас, парча, шифон. Первосвященник не скупился и ей привозили мотки тончайшего кружева из Восточного Предела, рулоны гипюра из Рек-и-Мостов, нити розового и белого жемчуга со всех морей и океанов. Какие невероятные платья со множеством оборок и кружев ей шили!

Принцессе приходилось понимать, что вернувшись домой, такой роскошью она перестанет себя окружать. Ее народ славился искусством и мастерством, умело обрабатывали золото и серебро, ткали прекрасные ткани, переливающиеся в свете Луны, пояса из золотых нитей, закрученные в сложные узоры, мастерили чудесные ожерелья с розами и наперстянками из раухтопазов, сердолика, ониксов, турмалинов, но обладать ими могли лишь отмеченные близостью или благосклонностью своей госпожи или того больше самой Королевы! Это были знаки почета, высокого положения и недюжинных талантов и способностей! Кто бы согласился носить пояс из драгоценных камней просто так? Пояс не полученный при дворе из рук фрейлины или княгини, а просто выкованный умелым кузнецом или купленный у вороватого торговца? Только те кому нечем было похвастаться, во всяком случае чем-то положительным. Принцесса считала такое положение уничтожительным и несправедливым. Почему это ей, чтобы надеть очаровательное ожерелье, нужно было выпрыгивать из кожи? Почему она не могла надеть его просто так? Ей не очень хотелось стараться, лучше бы ей дали все привилегии за просто так. В итоге мать ее отправила в Гвиннед подальше от Королевы.

Принцесса-Священница протянула руку, чтобы откинуть алтарную завесь, и рассеять магическую власть этого места.

- Что ты делаешь, oton?

Принцесса вздрогнула и обернулась. За ее спиной стоял Таддео - один из Двенадцати.

Тот самый, кому они с Криском вручили полумертвое тело юноши.

Он стоял, сложив руки на груди, блеклые брови, почти теряющиеся на бледном лице, насуплены, а в его раскосых темных глазах цвета спелых черешен плескалось недовольство.

Несмотря на свой высокий чин, он был молод и выглядел юношей, хотя Принцесса знала, что по годам он был уже давно мужчиной. Волосы его были цвета спелого каштана, они слегка вились и были жесткими как солома, отчего торчали дыбом, обнажая лоб.

-Напугал! - проворчала Принцесса.

Он отвел взгляд и медленно прошел мимо нее.

-Ты словно обезьяна, любопытная и неугомонная, - процедил он и подошел к алтарной завесе.

Около нее слегка склонил голову, сложив руки на груди лодочкой - священный символ милосердия и добродетели. Обожествляли Первосвященника здесь настолько, что даже его приближенные склонялись в поклоне перед местом его пребывания, даже если сейчас оно пустовало. Завесы и вуали были невероятно сакральной частью мистического верования в Бога Милосердия. Теософы утверждали, что лик Бога закрывает 99 тысяч вуалей от людского взора и 77 тысяч завесей от материального мира.

Принцесса не отреагировала на оскорбление, лишь скользила взглядом по его спине в широком, свободном кафтане сливового цвета, с длинными рукавами. Таддео - один из Двенадцати рук милосердия Милосердного, как Первосвященник был персонификацией Бога, так и они олицетворяли его длани, с помощью которых он познавал мир. Олицетворения его добродетелей. Каждый раз сталкиваясь с ними, а в особенности с самым молодым, Принцесса испытывала странную ревность: все, кто жил здесь, так или иначе, принадлежали Богу Милосердия и его воплощению, но только не она. Принцесса-Священница не была ни рукой, ни сердцем, ни глазами Бога, она была лишь титулом поэтессы, на долгие годы заточенной в Западном павильоне, отблеск мирского и материального, на что не стоило обращать внимания. Она чувствовала себя обособленной от этого мира, не всегда уместная деталь вроде цветочного венка на голове святого мученика. Ревность становилась еще более странной и явной каждый раз, когда она смотрела на Таддео. Это чувство порождалось и при взгляде на Первосвященника и Принцесса понимала, что оно питается из желаний о несбыточном. И Благовестный и Таддео были ей недоступны. Недосягаемы. Это ощущение неприкосновенности буквально сводило Принцессу с ума. Как же так? - вопрошала себя Принцесса, - почему есть вещи, которыми я не могу обладать? Ведь желания и чувства появлялись не из-за громадной разницы в духовных санах, а в том, что эта разница естественна и благословлена природой. Принцесса снова ощущала себя крохотной и маленькой супротив двух сверхновых, навечно недоступных ей, потому что они никогда не признают ее равной. Это престранная и чувственная ревность, которая тревожила сознание девочки. Может кто-то и находил в Принцессе признак взрослой чувствительности и красоты, сама же она не ощущала себя настолько зрелой, чтобы быть разбираться в водоворотах эмоций, она все еще оставалась инфантильной, чьи чувства к людям делились на "нравится", "не нравится". Поэтому сложный клубок доселе неизвестных ощущений пугал Принцессу. Хуже того она чувствовала к нему, к одному из Двенадцати, странное притяжение. Принцесса иной раз любовалась его молодостью, обманчиво-юным лицом, раскосыми глазами с темными и живым блеском. Он так походил своим нравом на ее родичей! Она потерянное дитя обманутое схожим обликом, тянулась к нему по привычке найти понимание и укрытие. Но в глазах Таддео должно быть она выглядела лишь безбожницей, только с высоких ступеней духовности еще к тому же уродливой и его естественным порывом было оттолкнуть ее. Девочке было сложно ответить в этом ли крылся источник ее неприязни или в собственном стыде.