Кошке игрушки, а мышке - слезки (СИ)

  Он уловил намек на согласие и удвоил усилия.

  — Любимая моя, ну говори, согласна?

  —  Пусти меня, — пробормотала она.

  — Значит, ты не любишь меня. Неужели ты действительно меня не любишь? — спросил он, почему-то ощущая при этом странное удовлетворение.

  Возраставшая в Эрудите с каждой минутой настойчивость ласкала Нине душу и вместе с тем пугала ее, рождая в ней и неизведанное прежде ощущение от его благоговения перед ней, и чувство страха. Однако сказать «нет» оказалось ей не под силу. Она рассеянно посмотрела на хату и сделала еще одну тщетную попытку уйти от прямого ответа.

  — Я не знаю. Нет. Просто… Понимаешь… Разве ты не можешь подождать?

  — Ждать, когда мы поженимся? — спросил он, догадавшись о запрятанном в самом вопросе его значении. — Милая моя, мы с тобой, конечно, поженимся, но это будет не скоро. Я люблю тебя, ты самая красивая, самая-самая.

  Волна горячего чувства затопила Нину. Тут была и гордость, вспыхнувшая от сознания, что он ею восхищается, и признательность за то, что он так высоко ее ставит и имеет такие серьезные планы в отношении ее.

  — Ну что? — торопил Эрудит.

  — Да. То есть, нет, — сказала она нерешительно, одной рукой обнимая за шею, другую положив ему на плечо. — Эрудит, ты знаешь…

  Она отрицательно покачала головой. В ней постепенно нарастало чувство протеста, оно овладевало всем существом, в то же время что-то иное заговорило в ней.

  — Что еще, моя прелесть? — спросил он, чувствуя, что она сказала не все.

  — Давай дождемся свадьбы.

  — Нет, я не доживу до свадьбы.

  Нерешительность Нины еще больше возвысила ее в его глазах. Ему стало ясно, что уговорить ее далеко не так просто, и в этом было особое удовольствие. В то же время ее колебания вызвали в нем неподвластные разуму желания и азарт, оказавшись во власти которых, он уже не мог справиться с собой. Так лиса инстинктивно устремляется в погоню за зайцем, который, выскочив из-за кочки и замысловато петляя, пускается наутек.

  Каждый его поцелуй, каждое его слово лишало ее рассудка. Она закрыла глаза. Он обнял ее за талию. У девушки не хватило духу отодвинуться. Она лишь поймала его руку, слегка сжала пальцы. Ночь  была тихая, восторженная. Мягкий ветерок пробежал по улице, чуть покачнулись тонкие ветки сирени, в свежем дыхании воздуха, напоминающем о просторе пробуждающихся полей, слышалось трепетание распускавшихся почек.

  Эрудит заглянул Нине в глаза, страстно поцеловал. Если она не захочет подчиниться ему, не ответит на его любовь — куда же ей тогда деваться? Под напором его сильного чувства ее сопротивление таяло. Трудно предугадать, на что способна девушка, если слова любимого человека глубоко проникают в ее душу. Поверженная настойчивостью Эрудита, его лаской и нежностью, она была уже не способна оценивать свои поступки. Она не имела ни малейшего представления о том, как в дальнейшем сложатся их отношения, хотя моральная неустойчивость Эрудита, его наклонности, известные ей от Марины, могли бы заставить быть настороже. Она думала лишь о том, что при такой сильной ее любви того, чего добивается он, все равно не избежать.

  Эрудит был полон веры в себя. Тепло улыбнувшись, он негромко произнес:

  — Нина.

  — Чего тебе? — ответила она чуть слышно, так, словно хотела доказать, как любит его.

  Теперь у него не оставалось никаких сомнений.

  — Пойдем.

  — Зачем?

  — Прелесть моя, любимая, скажи, ты согласна?

  Она посмотрела на него взглядом, исполненным преданности.

  — Да.

  Несмотря на все свое смятение, она почему-то сейчас подумала, что его настойчивость не таит в себе ничего серьезного.

  — И не бойся ничего? — сказал он с нежностью.

  — Конечно, — сказала она. — Я пойду в хату, только ночевать у тебя не останусь.

  — Я и не стану просить об этом, — ласково ответил он, взяв ее за руку. Девушка покорно повиновалась. В хате он обнял ее с таким чувством и с такой нежностью, что у нее зашлось сердце. — Я хочу, чтоб ты была моей! — пылко шептал он, поглаживая ее руками.

  Лицо Эрудита было так неузнаваемо изменено страстью, что Нина затрепетала и, прильнув к его груди, стояла ни жива, ни мертва Она не имела сил справиться с собой, не отнимала его руки, от которых исходило тепло, наполнявшее ее волнением, и затаила дыхание. Она понимала, что должна отстраниться, но не смела шелохнуться. От ласк и поцелуев голова закружилась, она чуть не теряла сознание, а сердечко забилось так, словно в груди стало тесно. Время как будто остановилось. Боже мой, как она его любит.

  Все ее существо стремилось к нему, она готова была отдать себя всю, пойти навстречу неведомому. И только инстинктивное чувство гордости и благоразумия позволяло ей сопротивляться. В душе бушевала буря. Мысли и чувства смешались в ней, превратившись в хаос, и она уже не знала, как ей быть. В какой-то момент она вдруг закрыла глаза и замерла, одурманенная его теплом, и некоторое время стояла неподвижно, словно ожидая того, что вот-вот могло произойти.

   Эрудит уже не повиновался рассудку, он ни о чем не мог думать. Руки его слегка дрожали, когда нащупали пуговицы на блузке. Нина приглушенно застонала, порывистым движением обхватила пальцами его предплечья.

  — Эрудит… Не надо…

  Вдруг упала на его грудь и отчаянно зарыдала.

  — Нина… — растерянно, почти испуганно пробормотал он. — Что произошло? Я чем-то обидел тебя?

     Девушка была так измучена, что не могла произнести ни слова. Она обняла его за шею и разрыдалась еще сильнее.

  — Не плачь, Нина, я люблю тебя и никогда не обижу Я тебя никогда не обижу. Успокойся. Пойдем на улицу, я провожу тебя домой.

   Он казался озабоченным, но на сердце его стало спокойно. Похоже, он сказал именно то, что нужно было сказать в это мгновение.

 Они шагали медленно по улице и во время всего пути старались держаться, как всегда, словно между ними ничего не произошло. Однако  какое-то непреодолимое смущение делало их общение скованным. Внешне Эрудит выглядел невозмутимым, но за этим мужественным спокойствием таилась непрерывная мука, не покидавшая его ни на миг. Он испытывал жгучее сожаление, что воспользовавшись чувствами Нины, в первый же вечер поставил ее в безвыходное положение, довел до слез, и стыдился своего поступка, который он чуть было не совершил. Он осуждал себя и в то же время не мог подавить удовлетворения от ее уступчивости; быть может, в его памяти не угасли остатки досады, вызванной упорным молчанием Нины, когда он служил в армии. Нина все еще нравилась ему, но уже не так, как прежде, соблазнительный образ Насти-вдовушки неотступно носился перед ним, вытесняя воспоминания о первой любви, хотя решение порвать отношения с Настей навсегда, было принято бесповоротно. Ему казалось, что после расставания с Настей пройдет много времени, а его мужское достоинство все так же будет возмущаться при мысли об ее измене.

  Нина, со своей стороны, тоже сама себя терзала. Она все ждала, что Эрудит извинится перед ней и втайне страдала от того, что ей не предоставляется возможности его простить. Отчего он молчит? Она готова была выслушать его, высказаться сама. Однако этого объяснения не последовало. А из гордости не решалась заговорить первой. И она терялась в догадках. Ей очень хотелось знать, что теперь будет дальше? Воспоминания о подобном событии тогда, перед его проводами в армию, наполняли ее смятением, пугали своим повторением, а возможно даже окончательной разлукой. Какова была ее жизнь за последние три года? Как могла она пережить одиночество, муки постоянного ожидания? И подумать только, вечер, который начался так счастливо, может оказаться роковым. Нет, нет,  она не сможет этого пережить! У нее больше не было сил бороться со своей тревогой. Зачем ей сопротивляться дальше, оставаться святошей? Не достаточно ли она ждала? Но неужели из-за этого он, в самом деле, бросит ее? Это несправедливо и жестоко. Ее душевная борьба постоянно возобновлялась; никогда она так не страдала от собственной неопределенности. Внутренне она возмущалась мыслью о падении, но все ее возмущение вылилось в одно властное желание: замереть в его объятии и никогда с ним не расставаться. И в ее разбитой душе плакала глубокая грусть. То было какое-то сокровенное потрясение, окрашенное ощущением неизвестности.