Неспящие

Я доводила своих друзей до ручки. Ночными звонками по телефону не давала им спать и ругала последними словами, когда они робко указывали мне на поздний час. Большинству из них это скоро надоело. Несколько настоящих продержались дольше. И хотя мне все-таки удалось выставить за дверь моего терпеливого возлюбленного, некоторых самых верных своих поклонников я все же сохранила.

Таких как Брам, милый, верный Брам, ходячие сто двадцать килограммов доброты: они были для него таким же тяжким грузом, как и любовь, которую он питал ко мне долгие годы. Этот великан прочел о моей проблеме намного больше, чем я сама. Он готов был бодрствовать часами, лишь бы я согласилась попробовать новое упражнение на релаксацию. Он выкрасил мою спальню в самый убаюкивающий оттенок голубого. Если я вдруг забывалась на минуту дремой, он сидел на стуле не шелохнувшись, стараясь не дышать.

Брам все время повторял, что я не должна слишком обольщаться мифом о восьмичасовом сне. В одной книжке, посвященной клиническим исследованиям сна, он прочел, что некоторым людям следовало бы причислить себя к «малоспящим».

— «Малоспящие — это преимущественно работоспособные, энергичные и амбициозные люди. Они уверены в себе и редко демонстрируют склонность к жалобам», — прочел вслух Брам и от себя добавил: — М-м-м, а Наполеон, м-м-м, кстати тоже был м-малоспящим.

Я поблагодарила Брама, без тени иронии, за его веру в мое психическое здоровье. Он поморгал и в промежутке между двумя мычаниями указал мне какое-то место в книжке. Собрав все свое мужество в кулак, он продолжал:

— «М-м-малоспящие более репрессивны в том с-с-смысле, что они склонны скрывать свои психические проблемы, избегая выставлять их на общее обсуждение».

Мы переглянулись. Он постепенно стал превращаться в тень, но видела это только я одна. В тот период в моем сознании стали смешиваться воедино не только громко и тихо, но также свет и тьма.

— Брам?

— Что?

— Уходи.

Тень накрыла его, его возмущенное заикание стало неразборчивым. Видя, как моего истинного друга поглощает тьма, я смеялась.

Я листала книги, которые остались от Брама. Оказалось, что в городской библиотеке целые горы литературы о нарушениях сна. «Словно специально для меня», — подумала я. Взяв из стопки очередной том, я с удивлением обнаружила, что предыдущий читатель сделал в тексте очень много пометок.

Уже на пятнадцатой странице речь шла о Неспящем. Слово «сон» было в знак протеста везде перечеркнуто. Через шесть страниц я заметила сердито вымаранное слово «расслабленно», а подзаголовок «Настроение и стресс» был переделан в «Насри на стресс». Я с удовольствием узнавала приметы бессонной ночи, проведенной за книгой, показавшейся ее читателю слишком поверхностной.

Эти карандашные пометки вначале меня обрадовали («Ура! Наконец-то нашла товарища по несчастью!»), но уже скоро они поселили в моей душе необоримый страх. Обладатель этого мелкого, угловатого почерка опередил меня на два года и четыре месяца, когда брал в библиотеке эту книгу. «Три года без сна» — комментарий под выводами на двадцать пятой странице. Дальше — больше. «Смотри у Хюго Клауса [14]!» — стрелочка шла от слова «лунатизм». Кавычки подзаголовка «Очень серьезная проблема» были вымараны вместе с выражением: «Человек, делящий с вами ложе сна». На полях значились пометки уже без всяких стрелок:

Слова, обведенные в кружок, тоже были все какие-то тревожные:

В конце последней главы была приписана от руки одна-единственная фраза: «Будильник выпал из моей головы!» Несколько белых страниц в конце были испещрены сотней вопросительных знаков, начиная от совсем маленьких до огромных.

Я смотрела, как Бенуа пытается установить свой стакан пива «Дювел» ровно по центру картонной подставки. Ни на миллиметр вправо или влево. Подобная методичность показалась мне настолько знакомой, что я готова была броситься ему на шею. Я сдержалась и сунула ему под нос ту самую книжку с массой подчеркиваний.

Он посмотрел на меня со смущенной улыбкой и небрежно ее пролистал. Увидев последнее предложение, он запрокинул голову и громко рассмеялся. Этот смех плохо сочетался с невнятным бормотанием, к которому я уже успела привыкнуть. Если бы я не заметила, как его правая рука словно невзначай прикрыла вопросительные знаки, то, возможно, сознание того, что я слишком мало его знаю, убило бы во мне зарождающуюся надежду на нашу дружбу.

Как я и думала, это был его почерк. Краем рукава он вытер слезы и смущенно улыбнулся, заметив мой вопросительный взгляд. Я не ответила на его улыбку, и тогда он пропел мое имя, словно священную мантру: «Майя-Майя-Майя, ах, Майя, Майя!»

Я грустно усмехнулась и пожала плечами. Он посмотрел на свои руки и пробормотал:

— Почему ты здесь со мной? Ты станешь чокнутой вроде меня.

Какой-то нездешний свет блеснул в его стакане. Ко мне вернулось мое обычное ледяное спокойствие.

— Я и так на тебя похожа. К тому же болезнь мало чем отличается от здоровых импульсов мозга. Разве что скоростью реакции.

В его глазах мелькнуло понимание.

— Ты имеешь в виду, что, говоря: «Иди!» — ты идешь. Говоришь: «Убей!» — и убиваешь.

— Да.

Он еще на миллиметр подвинул свой стакан, закашлялся в кулак и, погрузившись в свои мысли, направился в туалет. Появившись вскоре, он встал возле моего табурета и посмотрел на меня уже веселее.

— Но есть один приказ, который не работает.

Словно актеры, выучившие наизусть свои роли в непонятной для публики экспериментальной пьесе, мы хором проскандировали:

— УСНИ!

— Какая скучная, черт возьми, у нас страна!

Катя, самая нахальная из моих подруг и самая любимая, сидела у меня дома за кухонным столом и грызла сухари. Мы не виделись с ней три года. Она объездила полмира в поисках темпераментного принца и теперь вернулась домой поделиться, что не может сделать выбор между Рашидом, Вон-Цюном и Дейвом, рекордсменами международной сборной. К ее «кастрюльке» подходила не одна крышка — этого она никогда не скрывала.

Мне даже ничего не пришлось говорить ей о своем состоянии. Наши общие друзья, судя по всему, уже давно жаловались на меня в своих электронных письмах. Весть о моей болезни шагнула через границы. Неожиданное возвращение Кати в самую скучную в мире страну было, разумеется, спасательной миссией. Как ни странно, от нее я готова была это принять и даже немного на нее рассчитывала. Если в мире и есть человек, способный на невозможное, то им, безусловно, была Катя.

Кроме того, нас объединяло веселое общее прошлое. Мы были звездами в компании подростков. В нашей банде я пела, а Катя играла на бас-гитаре, да так, что парни балдели. Она пила и трахалась в два раза больше меня. Но спали мы всегда вдвоем в ее красной атласной постели. После бурно проведенной ночи она входила в комнату и объявляла, что сейчас на седьмом небе и намерена блевать. Я указывала ей на ведро рядом с кроватью, которое, вообще-то, ставила для себя. Она благодарно кивала и падала на меня. Мы изображали святое распятие. Я чувствовала, как ее желудок сокращается над моим животом. «Я люблю тебя», — вздыхала она, откидываясь на подушку. И это было взаимно.

Сейчас она грызла сухари и смотрела на меня строго.

— Я знаю, что подарит тебе обалденный ночной отдых, но ты ведь и сама это знаешь…

Я вопросительно на нее посмотрела. Она вздохнула.

— Секс! — решительно заявила она и, поскольку это было ее любимой темой, забормотала: — То fuck, baiser, un polvo, joder, namorar [15].