Неспящие

Наступила ночь, звезд не было видно, и я стал смотреть на луну. В три часа ночи я выпил чаю и съел пол-яйца. Когда моя мама подъехала на велосипеде, на пол упала чашка и разбилась. Мама стояла под моим окном, такая же молодая, как и раньше. Она нервно зажгла сигарету и шмыгнула внутрь.

Из-за стекла я наблюдал, как она нажимает на кнопки звонков. Так как она находилась в освещенной части, а я в темноте, она не замечала, что за ней следят. Ни о чем не подозревая, она продолжала свое странное занятие. Взгляд у нее был лихорадочный, волосы короче, чем у моей мамы, и улыбка другая. Я остудил жаркий поток своих мыслей, в глубоком восхищении рассматривая девушку, похожую на мою маму.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что нечеткая картинка действительности объясняется не моим нестабильным состоянием, а моей близорукостью. Кто-то из врачей или медсестер, видимо, не поленился вытащить из моих глаз контактные линзы, обрекая меня на воскрешение в тумане.

Я решила, что буду вначале смотреть на то, что находится ко мне ближе всего. Свинцовыми руками я приподняла одеяло. В нос мне ударил запах незнакомого мыла. Меня помыли! На мгновение к горлу подступил приступ тошноты. Здесь им, разумеется, этим часто приходится заниматься — тут всех моют, и все же… Смутно я вспоминала, как меня везли на «скорой помощи», но во время этой поездки я быстро потеряла сознание. Может быть, я тогда наложила под себя? Я представила, как две здоровенные медсестры ловко переворачивают на бок мое обмякшее тело и твердой рукой подтирают мне зад. Не дай бог, если так оно и было!

На мне была просторная светло-зеленая ночная сорочка, грудь обезображивала сетка из тонких проводов с красными липучками на концах. Левая нога опиралась на футуристического вида подставку. «Согнись!» — мысленно приказала я, но нога не слушалась. Многоцветные, причудливые подкожные кровоизлияния на прочих частях моего тела обеспечили бы мне первое место на конкурсе по боди-арту. Я сдвинула одеяло пониже и ощупала свою голову, опиравшуюся на массивную подпорку. Моя правая щека распухла, нос и губы покрылись корками. По лбу вился шрам, похожий на упавшую навзничь сороконожку. Меня наголо обрили. Удивительное дело, но меня это не огорчало. Я погладила мягкий пушок на своей голове вначале с любопытством, а потом даже с какой-то нежностью.

— Ты не спишь, как тебя там?

Услышав голос, я резко повернула в ту сторону голову, и меня пронзила острая боль. Я сильно прищурилась, чтобы лучше рассмотреть женщину на соседней койке. И зачем только из моих глаз вытащили линзы? Без них я всегда чувствую себя крайне неуверенно. Я знаю, что в оптически трансформированной реальности меня подводит воображение. Судя по голосу, женщина была пожилая. Мне также показалось, что у нее на голове сиреневый колпак. На тумбочке возле ее кровати лежал ворох светло-желтых лент и сверху пластмассовый утенок.

— У тебя в глазах какая потеря? — спросила она.

И так как я не сразу поняла, что она имеет в виду, она пояснила:

— Ну, как их там, единиц, что ли?

— В левом глазу у меня минус четыре с четвертью, а в правом — минус пять, семьдесят пять.

Можно было выразиться и более изящно, но я решила, что и такая формулировка сойдет.

— Отлично, — сказала она и принялась энергично рыться в ящике своей тумбочки.

Она извлекла оттуда целую горсть красных наперстков и один из них сунула себе в рот. С негромким восклицанием она нашла то, что искала. Этот предмет она держала сейчас на уровне лица. Нечто среднее между пультом дистанционного управления и пеналом.

— Мои запасные очки! — торжественно объявила она. — Лежи смирно, как тебя там, я к тебе подойду.

Очень медленно она спустила ноги на пол. Затем оперлась руками на тумбочку и просидела так несколько минут. Чтобы подняться, ей пришлось собрать все свои силы. Я боялась, что она упадет, и попыталась сама вылезти из кровати.

— Лежи смирно, — строго повторила она и наконец встала.

Шаркающей походкой она приблизилась ко мне. Остановилась возле моей кровати и сунула мне в руки кожаный пенал. Ее мягкие морщинистые пальцы слегка коснулись моих. Я открыла футляр и невольно улыбнулась. Такие очки, вероятно, были очень модными в начале восьмидесятых. Как у мишки панды, с голубыми стеклами. На дужках красовалось слово «Sunny». Надев их, я посмотрела на женщину, что стояла возле моей кровати. У нее была симпатичная прическа, и она махала мне рукой.

Ее звали Ольга, ей стукнуло уже семьдесят три, всю жизнь она была хозяйкой палатки по изготовлению картошки фри, а теперь, по собственному признанию, регулярно ложилась в больницу подлечить воображаемые болезни.

— У меня нынче, как тебя там, дома никого. А раньше мы всегда были с братом, — сказала она и, возведя очи к небу, добавила: — Только что ж поделаешь?

Ее младший брат Сва долгие годы был рядом с ней, плечом к плечу, и дома, и в палатке. Оба прожили тридцать лет в браке с другими такими же неразлучными братом и сестрой, но потом мужа Ольги свел в могилу инфаркт, а жену Сва — злокачественная опухоль. Брат с сестрой снова объединились, и картошечка пошла на ура. То, как Сва, по словам Ольги, умел управляться с тремя клиентами сразу, было просто бесподобно. Они были во всем заодно, и так бы и продолжалось, если бы Сва не выиграл в ежегодном розыгрыше клуба любителей домашних голубей эту самую чертову экскурсию в Лурд. «От разных напастей держись подальше», — любил повторять он, но разок взглянуть на Францию ему все же хотелось. Когда Брюссель остался уже далеко позади, лопнула шина, автобус завалился на ограждающий парапет и рухнул на нижнюю эстакаду. Из пятидесяти пассажиров двадцать четыре скончались на месте, в том числе и Ольгин Сва.

— Вот потому я здесь и лежу. Еда тут паршивая, но есть хотя бы с кем словом перемолвиться, — словно извиняясь, завершила она свою исповедь.

Ольга молча смяла пальцами лепесток одной из желтых орхидей, что стояли у нее на тумбочке. Как выяснилось, цветы, которые я, еще без каких-либо оптических приспособлений, приняла за ворох лент и пластмассового утенка, изначально предназначались мне. Ольга уговорила мою сестру Софи поставить их ей на тумбочку, «ведь пока она спит, ей ведь все равно?» Зная овечью уступчивость моей сестры Софи, я поняла, что Ольге недолго пришлось ее уговаривать.

— Так что ж с тобой стряслось, Магда?

Ольга никак не могла запомнить мое имя. Я три раза называла его ей по буквам, и в последний раз она даже воскликнула: «Ну конечно, как ту пчелу!» Несмотря на это, она продолжала упорно звать меня Магдой. Мое новое имя подозрительно напоминало название провинциального супермаркета либо дешевую марку замороженных продуктов, и все же это было лучше, чем «как тебя там». Впрочем, я не скучала по своему настоящему имени. Мне казалось более правильным считать, что до больницы не было ничего. Я превратилась в Магду с бритой головой и в очках с голубыми стеклами, по форме как у мишки панды. Лучшего начала и быть не могло.

— Наезд грузовика. Правда, я уже не очень хорошо помню, как все это было.

— Вот как, вот как… — отреагировала Ольга как-то уж чересчур безразлично и протянула: — М-да, camions…

— Camions [18], — повторила я.

Разговор не клеился, и почему-то мне это было неприятно. Я всегда считала, что паузы в разговорах важны и даже необходимы. Нужно принимать паузы и уметь их ценить. Стремление обязательно заполнить паузу может привести лишь к нелепому разговору. Но Ольга вместе со мной чувствовала, что невозможно лежать рядом и молчать. Минута в больнице равна часу в нормальной жизни. Мы должны были говорить, не важно о чем, пусть даже о курах и кроликах. Потому я и спросила ее:

— А в кино ты иногда ходишь, Ольга?