Неспящие

Никогда еще мне не было так тяжело подняться на ноги. Собирая себя по косточкам, я имитировал эволюцию от полного ничто до хомо сапиенс. Меня бы не удивило, если бы теперь, после моего воскрешения, моя рука превратилась в автомат Калашникова и я начал бы расстреливать все живое на своем железном пути. Но пока мое движение вперед представляло собой нечто среднее между тройным прыжком легкоатлета и современным танцем.

Восходящее солнце все ярче освещало мой путь, пролегавший среди всякой дряни и мусора, оставленного туристами на пляже. Первые чайки злорадно кричали, глядя, как я взбираюсь вверх по ступенькам. Или это они меня подбадривали? Можно было подумать и так.

Мой шаг становился все быстрее и тверже, но стоять было по-прежнему трудно. Судя по тому, что я смог удалиться от пляжа не меньше чем на километр, переломов у меня, скорей всего, не было, хотя полностью я этого не исключал. Капли крови следом за мной на мостовой шли через столь равные промежутки, что мне позавидовал бы сам Мальчик-с-пальчик. Моя рана на плече продолжала кровоточить, а левая штанина была вся в какой-то жиже, состоящей предположительно из органических отходов. Вид у меня был такой, словно я вымазался с ног до головы в скульптуре из песка. Надо поскорей принять меры дезинфекции. Наши пляжи, в конце концов, не самые чистые на свете!

Первая живая душа, с которой я столкнулся, был коренастый вышибала из стрип-бара. Только бы он не сказал, чтобы я валил отсюда подобру-поздорову! Он этого не сказал. Он сказал, чтобы я обождал в предбаннике, возле внутренней стеклянной двери, а сам полез под стойку, за красным йодом и аптечкой. Хорошие люди встречаются порой в самых невероятных местах. А вот посетители бара были как раз под стать обстановке: пустившиеся во все тяжкие конторские служащие, бывшие зеки и постоянные клиенты. С прогорклым энтузиазмом они сдергивали с танцпола и с табуретов возле барной стойки остающихся девушек, стремились прильнуть к ним своими ослабевшими чреслами. Кое-где за столиками сидели одиночки, они молча напрягали извилины, стараясь придумать, что бы такое сказать женам в свое оправдание. Долгие века эволюции — и все коту под хвост!

Ее я заметил последней. Но узнал ее сразу, хотя она сидела ко мне спиной, забившись в угол. Почти неприметная девушка с коктейлем, курящая сигарету за сигаретой. Она была немного похожа на охотницу за сумочками, с ее резкими движениями и волосами, торчащими во все стороны. Я надеялся, что она пришла сюда не затем, чтобы красть. Впрочем, в подобном месте это все же лучше, чем продавать. Может быть, она ждала, что с ней кто-нибудь заговорит? Тогда я должен стать первым. Вышибала не показывался. Я с усилием толкнул дверь бара. Мой ужасный вид никому не показался странным. Может быть, они подумали, что я явился сюда с маскарада? Нет, скорей всего, им было просто наплевать, что в их ряды затесался тип, избитый до полусмерти.

— Майя! — крикнул я.

Она, разумеется, меня не услышала — из-за грохота усилителя над ее головой. Я осторожно положил руку ей на спину — до ее плеча она просто не дотягивалась. И стал терпеливо ждать, когда она обернется. С пластиковой коробкой от «Таппервэа» [47], в которой хранилась аптечка, к нам подошел вышибала и тоже стал спокойно ждать вместе со мной.

Она повернула голову и ошарашенно на меня посмотрела. На несколько секунд я растворился в ее глазах. Они очень напомнили мне глаза мамы. Затем она перевела взгляд на вышибалу и взяла у него из рук коробку. Она присела передо мной на корточки и разорвала на мне штанину. Она так умело обрабатывала мои раны, словно делала это каждый день. Она возилась со мной в окружении всех этих типов и проституток, которые, гогоча и виляя бедрами, направлялись прямиком в ад: делала дезинфицирующие примочки и компрессы, останавливала кровь, прикладывала вату и перевязывала раны километрами бинтов. Последним предметом ее заботы стала ссадина у меня над бровью. Управившись со всем этим, она улыбнулась. Я прикоснулся разбитыми губами к ее горячему лбу.

Майя продолжает улыбаться и тогда, когда мы переступаем через порог ресторанной кухни. Белая мраморная рабочая поверхность стола возле раковины безупречно чистая. Она прикладывает к ней по очереди свои горящие щеки.

Мое открытие меня потрясло. У меня дрожат руки. Пусть Майя сейчас просто сядет. Ей не нужно ничего делать. Я все сделаю сам.

Пока он разбивает яйца вилкой, я смотрю на его спину. На его бурое плечо, на его фиолетовый распухший висок. И улыбаюсь, замечая, что он нервничает. Я умираю от голода.

Он нарезает цикорий и смешивает его с майонезом. Рот из помидора, нос из картошки в мундире. Со сковородки на него смотрят глаза. Они не плачут. Они почти готовы.

Я ем. Он следит за каждым моим движением. До тех пор, пока я все не доела.

— Как вкусно! — говорю я, складывая приборы в тарелку.

— Ты похожа на мою маму, — говорит он.

Я почему-то и раньше это знала.

И затем.

И затем.

Может быть, вскоре мы выйдем на улицу и почувствуем, как город обнимает нас со всеми его кораблями, автобусами и деревьями. Дыханием, голосами и кровью. С его днем и ночью. С людьми, среди которых я и мы оба.

Может быть.