Жажда жить

— Вы меня?

— Извините, — сказал Сидни, — похоже, я обознался.

— Ничего страшного. Видно, сегодня здесь есть кто-то сильно похожий на меня. Второй уж раз останавливают. А вы за кого меня приняли?

Придумывая подходящее имя, Сидни ответил не сразу.

— Э-э, Хедли. А.Т. Хедли.

— А.Т. Хедли, — повторил мужчина. — Нет, впервые слышу. Но наверное, он где-нибудь здесь, ибо, как я только что сказал, меня принимают за кого-то другого. Что ж, надеюсь, вы его отыщете. Всего.

— Всего, — откликнулся Сидни и, обрывая разговор с семьянином, вернулся к себе в берлогу.

Он нажал на кнопку в стене, но тут же вспомнил, что на кухне никого нет и ответить некому. Он прошел на кухню и нажал на другую кнопку, спрятанную в ящике с аварийной сигнализацией, в результате чего значок «Берлога» на панели исчез. Сидни наколол льда, которого должно было хватить для нескольких коктейлей, сложил куски в серебряный кубок и вернулся в берлогу. Там он смешал в серебряном шейкере мартини, выпил коктейль и, плотно закрыв крышку, прошел в гардеробную.

Грейс надевала в спальне шелковые брюки; как обычно, ее одежда была разбросана повсюду — в туалете, спальне, ее персональной гардеробной, его гардеробной. Грейс никогда не расхаживала по дому раздетой, разве что когда любовью собиралась заняться, но порою уже один ее вид в нижнем белье возбуждал у Сидни яростное желание взять ее просто, без затей, и хоть речи на эту тему они больше не заводили, оба были уверены, что именно так были зачаты их второй и третий ребенок, хотя еще раньше они договаривались не иметь больше детей или хотя бы выждать несколько лет. После той долгой тяжелой беременности он приучился в такие моменты держаться от жены подальше, если только она сама до него не дотрагивалась либо приглашающе окликала: «Сидни?» И тогда ему становилось ясно, что она хочет его и, судя по всему, хотела весь день. Ну а он пока принял душ, крепко растер затылок новым тоником и зачесал назад остатки волос, которые только и спасали его от полной плешивости. Сидни накинул халат и сел на пуф в гардеробной, натягивая последовательно носки, подвязки и вечерние лакированные туфли. Грейс уже была в новой медицинской форме.

— Я выходил на кухню, — сказал Сидни. — Ни Джули, ни Луизы там не было.

— Тогда не было, а сейчас есть, — возразила Грейс. — Я слышала, как они вошли, пока ты принимал душ.

— Пора, пора. Сколько человек придет на ужин?

— Восемь-десять. А какое это имеет значение? Подадут только холодные закуски, есть будем на веранде.

— Мне это не нравится, — сказал Сидни.

— Ладно.

— Ладно что, Грейс?

— Ладно что? Ладно то, что ужин с самого начала предполагался именно там, и сейчас уже поздно что-либо менять.

— Мне не нравится то… я не против холодных закусок. Видит Бог, в такую погоду это самое то. Но сидеть на веранде, при свете… получается, что мы какие-то особенные. Допустим, если бы я приехал на праздник потратить свои денежки и, проходя мимо этого дома, увидел на веранде восемь или десять человек, то наверняка захотел бы спросить: «Да кем вы себя воображаете?»

— Скорее всего так бы оно и было. Что ж, если бы ты задал этот вопрос, я бы ответила: «Это мистер Тейт, а я миссис Тейт, и мы принимаем на веранде нашего дома друзей, а что в этом особенного?»

Сидни засунул рубашку за пояс.

— Кто у нас будет?

— Капитан Смоллетт. — Грейс начала загибать пальцы. — В качестве его дамы я пригласила Дженни Кифер, придут Хэм и Мэри Шофшталь, доктор и миссис О’Брайан, Фред Бауэр с женой. Вальтер Бухвальтер с женой, и еще я позвала Майлза Бринкерхоффа с сестрой, она из угольных районов, живет в Гиббсвилле. Примерно моего возраста. Ее муж сейчас в военном лагере в Джорджии, и сегодня она приедет к брату с двумя детьми на лето.

— Судя по всему, очень способная женщина.

— В таком случае, я надеюсь, она окажется способной найти, чем занять своих детей до Дня труда.

— Это будет только справедливо. — Сидни на половине прервал возню с галстуком.

— Справедливо что?

— То, что она займет своих детей до Дня труда.

— Почему?

— Ну, ведь они занимали ее до ее личного Дня труда, то есть я хочу сказать, что она немало потрудилась, вынашивая их.

— Ладно, долго ты еще там?

— Все, готово, как я тебе? — Сидни вышел из гардеробной.

— Похож на Дж. П. Моргана на борту собственной яхты, — улыбнулась Грейс.

Он почесал нос.

— Прошу прощения, но ты никогда не видела мистера Моргана, иначе бы не сказала такого.

— Я хочу сказать, шик и блеск, первый класс, просто нет слов. Голубой пиджак, белые брюки. Нет, честно, отлично выглядишь, Сидни.

— Спасибо, ты тоже. В сестринской форме есть что-то очень соблазнительное. В сестринской и в монашеской. Я рассказывал тебе про одно место в Париже, где девушки одеваются как монашенки?

— Ну да, ну да, эти платья до пят.

— Все, что угодно, но в этом месте только не платья до пят. Доктор О’Брайан ни за что бы…

— Ты сегодня в хорошем настроении, — не дала договорить ему Грейс. Они двинулись вниз по лестнице, ведущей в холл.

— А что, это такая редкость? Впрочем, да, в последнее время да.

— Я так рада, что у тебя все получилось, Сидни.

— А где мальчики?

— Я дала каждому по два доллара и сказала, чтоб поужинали в какой-нибудь палатке, но дома были не позже девяти.

— Два доллара — большие деньги… а, ладно.

— Ты что, Сидни?

— Не пройдет и нескольких недель — стучу по дереву, — как мне будет всего этого не хватать. Фермы, воспитания детей. А вы будете скучать по мне?

— Ну разумеется, — сказала Грейс. — О чем ты говоришь? Конечно, мы будем скучать. — Она на секунду замолчала и приостановилась. — Даже представить себе не могу, что тебя здесь не будет.

— Что я и хотел услышать, — проговорил Сидни. Положим, услышать он хотел не совсем это, но это все, на что можно было рассчитывать, и даже больше того, чем он надеялся.

Они прошли в берлогу, он предложил ей коктейль, смешал себе и, скрестив ноги и достав сигарету, присел на край стола.

— Не знаю почему, но мне не нравится Майлз Бринкерхофф, — проговорил Сидни. — Майлз из тех людей… я не сразу понял, что я о нем думаю, но когда понял, выяснилось, что он мне не нравится. Иные не нравятся с первого взгляда и продолжают не нравиться до конца. Другие сначала не нравятся, но потом вдруг начинаешь относиться к ним по-другому. Скажем, Хэм Шофшталь, он мне нравится, хотя и с оговорками. Сначала он показался всего лишь довольно приятным на вид, но чопорным малым, который не сделает и шага за границу Форт-Пенна из страха, что никто не поймет, кто он на самом деле, — и это действительно так! Здесь он Шофшталь… Фред Бауэр — холодный, неприветливый человек, который боится обнаружить свою внутреннюю мягкость. Мне он с самого начала понравился. Кто еще? Бухвальтер. Надутый индюк с кучей денег. Работает как вол, и от Хэма я слышал — ну, ты знаешь, как немцы любят обсуждать друг друга, — что он может и смошенничать. По крайней мере так утверждает Хэм. Ты что-нибудь знаешь об этом?

— Пожалуй, нет, — откликнулась Грейс. — Не знаю, но отец любил повторять, что, когда имеешь дело с Бухвальтерами, надо быть начеку.

— Будь я мошенником, у меня никогда не хватило бы наглости лезть вперед произносить речи по всякому поводу. Наверное, лучше бы держаться в тени. Но у него, видно, нахальства хватает. Как, впрочем, у всякого мошенника. Скорее всего рассудил, что, если играть роль вожака, который печется об интересах общества, никто не заподозрит его ни в чем дурном. Дома, которые он строит, не стоят и года — разваливаются. Он должен вызывать подозрения. С другой стороны, эти бедняги вряд ли связывают его имя со строительной компанией «Ист шор».

— Тебе нравится доктор О’Брайан.

— Я тоже не сразу решил, как я к нему отношусь, но потом он мне понравился. Знаешь, Грейс, хороших хирургов не так-то просто полюбить. Восхищаться ими — другое дело. Они вроде как медики в каком-нибудь индейском племени. Они знают что-то такое, чего все мы, остальные, не знаем, и если не выказывать им уважение, они не изгонят дьявола из наших душ и не избавят от боли в животе. Мы боимся их. Чтобы полюбить О’Брайана, мне надо было сначала увидеть его усталым. А еще больше он мне понравился, когда сам попросил у меня совета. Тогда мне стало ясно, что за пределами своей специальности, своей профессии он такой же, как все остальные. Никаких сверхъестественных тайн у него нет.