Жажда жить

Вообще губернатор был богатым человеком и благодаря своему цементному заводу, фабрике по производству шелка, фабрике рубашек и заводу нитратов становился все богаче и богаче. Губернатором же он стал, чтобы угодить жене. Детей у них не было, и после их смерти деньги отойдут одному лютеранскому колледжу, протестантским и католическим больницам, двум приютам — лютеранскому и католическому, а также крупному заповеднику в Голубых горах, где было полно дичи и рыбы, — его Дункельбергеры завещали государству. У Ирмы не было светских амбиций; она преподавала в аллентаунской и форт-пеннской воскресных школах, имела диплом учителя начальной школы, играла на фортепьяно и орга́не и любила расписывать фарфор. Она была хорошей стряпухой и хозяйкой и получала все, что душа пожелает: номер люкс в гостинице Атлантик-Сити, когда ездила туда, лимузин «пирс-эрроу» с подстриженными цветами в вазе, соболиную шубу и шапку, лучших врачей в Филадельфии, пользовавших ее по поводу глаз и желудочного тракта. Решив в какой-то момент, что пора воздать ее Карлу знаки почести и признания, она отправилась к нужным людям, те же пошли к Карлу, и он купил выборы. По окончании войны они планировали переехать в Калифорнию, а может, на Гавайи; но куда бы они ни направились, всегда приятно иметь возможность сказать, что некогда Карл был губернатором. Приятно иметь такую возможность.

В глазах Ирмы достоинство губернаторского положения несколько снижалось, когда люди вроде Тейтов вели себя с Карлом запросто — с уважением, но запросто. Ирме это не нравилось, хотя она никогда не позволяла себе выказывать неудовольствие. Пенсильвания была вторым по количеству жителей штатом страны; одной из тех тринадцати колоний, которые некогда образовали Союз; она крупнее и богаче иных европейских королевств. Находясь в Голубых горах, вы можете стрелять по медведям, оленям, диким кошкам, не спускаясь с крыльца собственного дома, а стоит отъехать меньше чем на сто миль, не покидая пределов штата, и вы уже слушаете оперу в кругу мужчин во фраках и женщин с бриллиантовыми ожерельями на шее. В графстве Ланкастер выращивают табак, а по соседству, в графстве Несквехела, ежедневно добывают тысячи тонн угля. Люди, голосовавшие за Карла, пишут ему письма на русском и высоком немецком языках. Человек в положении Карла заслуживает большего уважения.

А приятельство в понимании Ирмы — это отнюдь не уважение. Да, Карл симпатичен Тейтам, но он всем симпатичен, между тем любой и всякий не ведет его в туалет, даже не дожидаясь, пока тебя с ним познакомят. У Карла проблемы с мочевым пузырем, ну, так в этом нет никакой тайны; в сенате и законодательном собрании штата все знают об этом, как знают все политики и партнеры по бизнесу и друзья семьи, но ведь они не обращаются с ним, как с малым ребенком, который может намочить штаны, если не пописает сразу, как выйдет из машины после одиннадцатимильной поездки. У самой-то Ирмы никаких позывов не было, но миссис Тейт сразу потащила ее наверх, где ей пришлось делать вид, что она восхищена простой мебелью цвета слоновой кости, и шезлонгом, и гардеробной Тейта, а также самой миссис Тейт, а когда она зашла-таки в туалет, первое, что бросилось в глаза, было изображение писающего мальчика-француза и изображение девочки-француженки, на которой ничего не было, и даже корпус повернут так, что видно все, что у нее там внизу имеется. Картинки в туалете, подумать только!

Ирма не считала, что картинки в туалете — это знак неуважения к ее мужу-губернатору, но когда Грейс взяла Карла под руку, она вдруг с ужасом подумала, что миссис Тейт сама могла позировать для рисунка, изображающего девочку. А что, Грейс Тейт и натурщица вполне могли быть одного роста и веса. Ну да ладно, натурщица не натурщица, но Грейс Тейт явно не видела ничего зазорного в том, чтобы повесить у себя дома картину, изображающую женщину, у которой снизу все видно. И это даже не искусство; искусство низа не показывает. И если эта женщина не видит ничего зазорного в картинках такого рода, то она не из тех женщин, которых Ирме Дункельбергер хотелось бы видеть идущими под руку с ее мужем. Сегодня вечером Тейты, естественно, пригласят гостей на ужин, и когда женщины пройдут в туалет, первое, что им бросится в глаза, будет эта картинка, и они сразу подумают о Грейс, а потом о Карле, когда он расхаживал по усадьбе под руку с Грейс.

У секретарши губернатора имелся список жителей Форт-Пенна, которых каждый губернатор по меньшей мере раз в год непременно приглашал к себе домой. Список включал в себя сливки местного общества, и имена мистера и миссис Тейт были обведены в нем кружком, то есть они входили в круг избранных — людей, которые могли не допустить Карла (совершенно независимо от того, является ли он губернатором) в клуб Форт-Пенна и не допустить их обоих в клуб Несквехелы. Сами по себе они не имели для Карла и Ирмы никакого значения, но в клуб Форт-Пенна входили самые влиятельные люди штата (половина из них не были местными жителями, представляя в клубе Филадельфию, Питсбург, Скрэнтон и другие отдаленные города); что же касается клуба графства, то лучшего места, куда пригласить на обед жен политиков, не сыскать. В общем, Ирме приходилось делать хорошую мину, но все равно ей совершенно не хотелось видеть, как Грейс Тейт берет Карла под руку. И коль скоро Дункельбергеры благополучно вращаются в кругу членов обоих клубов, Ирме не приходится думать о Тейтах чаще, чем раз в год или даже раз в два года, когда она принимает их у себя дома. Но сейчас она просто вынуждена делать хорошую мину.

Это было нелегко. Грейс Тейт и Карл остановились у феррисова колеса обозрения, и Ирма с Сидни Тейтом последовали их примеру.

— Прокатиться никто не желает? — предложила Грейс.

— Нет, нет, Грейс, не надо, — запротестовал Сидни, и это были его первые слова, показавшиеся Ирме вполне разумными, все остальное время он старался завязать беседу, выступая в роли гида так, будто Ирма первый раз в жизни попала на ярмарку. Про себя она давно уже решила, что Сидни Тейт — обыкновенная пешка; работы у него нет, деньги принадлежат жене, и ему не остается ничего, кроме как быть вежливым.

— Почему же? — спросила Грейс.

— Потому что губернатору Дункельбергеру пора возвращаться, — ответил Сидни.

— Да нет, отчего же, — возразил губернатор, — можно и поразвлечься.

— Ну, если губернатор за, то и я, конечно, тоже. А как вы, миссис Дункельбергер? — повернулся к ней Сидни.

— Нет, я пас, да и тебе, Карл, не стоит, — сказала Ирма. Она сразу увидела, что к колесу, завершающему полный круг в ожидании свободной кабинки, выстроилась длинная очередь. — Ждать мы не можем, а люди стоят уже давно, и не хотелось бы проходить вперед.

— Это верно, — согласился Сидни.

— Да ничего, никто против не будет, — возразила Грейс и сделала шаг к мальчику и девочке, стоявшим первыми в очереди: — Не пропустите нас с губернатором вперед?

— Конечно, мэм, — откликнулся мальчик.

— Конечно, мэм, — эхом произнесла девочка.

— Большое спасибо. Ну, что я говорила? Прошу вас, губернатор.

— Думаете, эта штуковина выдержит мой вес? — осведомился тот, благодарно улыбнувшись мальчику и девочке.

— Разумеется, — сказала Грейс.

— Карл! — Ирма не повысила голоса.

— Ладно, все же, наверное, лучше остаться на земле, — вздохнул губернатор. — Как-нибудь в другой раз, миссис Тейт. Мы как, возвращаемся в дом?

Ему было стыдно не столько потому, что он вот так сразу уступил Ирме — это давно вошло в привычку, — сколько потому, что произошло это на глазах Грейс Тейт. Ему показалось, что она скривила губы в презрительной усмешке, но, может, действительно только показалось. В конце концов, над ней тоже взяли верх, а может, она вообще не придала этой сцене никакого значения. Так или иначе, Грейс сразу же вновь взяла губернатора под руку и приладилась к его шагу. Точно возлюбленные, подумал он. Никто из присутствующих не принял бы их за возлюбленных; даже человеку со стороны они показались бы дядей и племянницей или отцом и дочерью. Но Карлу хотелось представлять себя и Грейс именно возлюбленными. «Вот так мы и пошли бы вдвоем в лес, отыскали потаенное местечко, и она бы мне помогла, и я бы понравился ей, и она хотела бы еще, как хотели девушки в те памятные дни». Время от времени, нечасто, конечно, он встречался с женщиной — не с проституткой (она брала слишком много для проститутки) — она приезжала из Нью-Йорка и останавливалась на Четвертой улице, в небольшом коттедже из красного кирпича, снятом на имя его ближайшего друга Эда Уотчела, у которого в Аллентауне было еще одно холостяцкое жилище. Шлюха всегда называла Карла либо мистером Дункельбергером, либо дорогушей. С ней было безопасно во всех смыслах — она была здорова и не болтлива. Она приезжала на поезде или в Аллентаун, или в Форт-Пенн по первому звонку Эда. «Эд, что-то ты выглядишь усталым, пожалуй, тебе стоит навестить доктора Фрэнка», — говорил Карл своему другу, и Эд охотно с ним соглашался, а несколько позже перезванивал: «Полчаса назад я был у доктора Фрэнка. Он только что ушел». Это означало, что дама на месте и будет ждать либо у него в квартире, либо в красном коттедже до тех пор, пока Карл сможет выбраться. Если Перси, шоферу Карла, и казалось, что визиты к мистеру Уотчелу затягиваются дольше, чем того требует партия в лото или кружка-другая пива, то мысли свои он держал при себе; к тому же Карл и сам пытался рассеять любые подозрения, наведываясь к Эду четыре-пять раз в неделю, когда «доктора Фрэнка» там не было. Быть может, в один прекрасный день у Эда окажется миссис Тейт. И раз, всего лишь раз, Карл будет с ней.