Жажда жить

— Ага, ридингского. А нельзя ли, Сидни, переделать его в аллентаунское? — осведомился губернатор.

— Что ж, назовем его так. Но ведь жители Ридинга тоже голосуют, не так ли?

— Ну да, у них там, в Ридинге, есть и демократы, и социалисты, но все равно сначала надо отлить.

— Конечно. — И Сидни открыл дверь в туалет.

— Хорошо, когда туалеты внизу, — сказал губернатор. — Не надо тащиться наверх лишь ради того, чтобы немного побрызгать. Дома — я имею в виду Аллентаун, а не губернаторский особняк — у нас внизу нет туалета. Только наверху. А в особняке есть один и внизу. Дома мой мочевой пузырь часто приговаривает: «Дункельбергер, беги наверх и отлей чуть-чуть». Но меня не проведешь, я человек ученый. Поднимаюсь наверх немного побрызгать, стою пять минут, десять, спускаю воду, рисую в воображении Ниагару, Атлантик-Сити, а толку никакого. Сдаюсь наконец, спускаюсь вниз, а мочевой пузырь и говорит: «Пора, Дункельбергер, пора!» И что я тогда делаю? Я иду в сад, а если у соседей есть возражения, пусть отворачиваются. Нет уж, с меня хватит. Ну вот, хорошо, побрызгал.

Он сел в мягкое кожаное кресло с невысокой спинкой, взял кружку пива, отхлебнул, причмокнул и вытер губы.

— Как говорится, Сидни, жизнь хороша, надо только уметь ценить ее, но большинство не умеет.

— Это уж точно. — Сидни присел на край стола с кружкой и трубкой в руках.

— Давайте поболтаем, Сидни. Я люблю вас слушать.

— Спасибо, губернатор, — рассмеялся Сидни.

— Да оставьте вы этого «губернатора». Мне нравится, как вы произносите мое имя. «Дункель» рифмуется с пулькой, а «бергер»… нет, у меня, как у вас, не выходит. Вы говорите «бюргер», и получается «Пулькельбюргер», ну, не совсем, конечно, но… Знаете, на прошлой неделе я пригласил пообедать Кларкстона, это новый ректор университета, он произносит мое имя, как и вы. Фу, черт, опять сказал «приглусил» вместо «пригласил». Ирма ругает меня за голландский акцент, говорит, он стоит мне «гулосов». Но ведь если с детства так говоришь, меняться слишком поздно, не так ли? Вы говорите по-своему, я — по-своему. Главное — понимать друг друга, согласны, Сидни?

— Вполне.

— А у меня для вас хорошие новости.

— Правда?

— Ну да. Пока не официально, но могу твердо обещать. Лейтенант, лейтенант-коммодор, как там по-вашему?

— Капитан-лейтенант. Вот здорово, Карл, ей-богу, здорово. Вы большой молодец.

— Хорошим людям надо помогать, если есть возможность.

— У меня нет слов. Грейс тоже будет счастлива. Я знаю, вы к ней очень хорошо относитесь, а сколько ей, бедняжке, приходится терпеть… С самого апреля болтаюсь тут под ногами, ни черта не делаю, как прихлебатель какой. Карл, вы очень добрый, очень щедрый человек. Не возражаете, если я прямо сейчас расскажу Грейс?

— Знаете, бюрократия такая штука, может, лучше подождать с недельку, Сидни? В общем-то у меня никаких сомнений нет, но пусть это пока останется между нами.

— Как скажете, Карл, как скажете, но только Грейс все равно узнает. Она всегда все узнает. Как только надо что-нибудь удержать от нее в тайне, сразу язык развязывается.

— Да, женщины хранят секреты лучше нас с вами, — ухмыльнулся Дункельбергер. — И это хорошо. Знаете, вряд ли бы я удержался в политике, если бы у Ирмы был длинный язык.

— Ладно, Карл, будь по-вашему. Но небольшой праздник мы ведь можем устроить, если есть повод? Вы, миссис Дункельбергер, Грейс и я. Знаю, что вы очень заняты, но… ладно, там видно будет.

— Ну что ж, Сидни, если наши дамы закончили осмотр второго этажа, мне пора, наверное, выйти наружу и усыпить публику.

Они спустились по южному крыльцу и, то и дело останавливаясь, направились к трибуне. Дункельбергер был столь же внушителен фигурой, сколь и осанист, так что многие, даже не узнавая в лицо, обращали на него внимание. Он отвечал на приветствия на английском пенсильванском немецком, а когда поднялся на трибуну, раздались аплодисменты, заглушившие речь очередного оратора, доктора О’Брайана, который расточал похвалы в адрес местного отделения Красного Креста. Доктор пробормотал еще несколько слов, губернатор же, обменявшись с ним рукопожатием, виновато поклонился. Дождавшись, пока Дункельбергеры и Тейты займут свои места, ведущий, полковник Шофшталь, шагнул вперед, и в тот самый момент раздался мужской голос: «Что это за куколка, Карл?» Последовал смущенный смех, кое-кто зашикал, но мужчина настаивал: «Ну так что, Карл, кто эта куколка, спрашиваю?» В собравшейся на праздник трехтысячной толпе набралось бы не больше пятнадцати человек, которые не знали Тейтов по имени, а, наверное, две тысячи знали Грейс в лицо (было, конечно, до боли очевидно, что пьянчужка имеет в виду отнюдь не Ирму Дункельбергер, которая мужественно сделала вид, что не расслышала вопроса). Грейс сосредоточенно изучала рубашку цвета хаки, что была на полковнике Гамильтоне Шофштале, и также прикинулась, будто ничего не произошло, хотя и покраснела.

— Дамы и господа, его превосходительство губернатор Карл Ф. Дункельбергер, — объявил Шофшталь.

Губернатор посмотрел направо, затем налево.

— Вы кугда-нибудь обращали внумание, какая дран лезет из земли, когда пройдет дождь?

Не «когда», а «кугда», не «внимание», а «внумание», не «дрянь», а «дран» — губернатор нарочно говорил на немецкий манер, ведь сегодня именно немцы составляли подавляющее большинство собравшихся. Услышав презрительный смех, задира вышел из себя, и один из людей капитана Людвига положил ему на плечо руку и оттащил в сторону.

— Дамы и господа, — вновь заговорил губернатор. — Нет! Собратья американцы! (Аплодисменты.) Всем нам известно, что представляет собой Красный Крест, благодаря тому, что им сделано в прошлом и будет сделано в будущем, и дома и за границей, и для гражданских и для военных. Нынешнее замечательное собрание символизирует, что мы знаем о Красном Кресте и наше к нему отношение. Отсюда, с трибуны, куда достанет взгляд, видны и палатки, и аттракционы, и что поесть, и что выпить, и спортивные площадки… а если губернатор слишком стар и слишком близорук, то все же это не мешает ему разглядеть, что кое-кто занят азартными играми (смех). Ну да ничего, не стесняйтесь, повод сегодня хороший, достойный повод, лучший повод для сострадания и милосердия (аплодисменты).

Добропорядочные жители графства Несквехела, одним из которых… э-э… временно (смех) выпало быть и мне, могут гордиться тем, что ими доныне сделано для Красного Креста, а особенно нам, жителям Несквехелы, следует гордиться тем, что среди нас находятся двое патриотов, я имею в виду скромно сидящих на этом возвышении мистера и миссис Сидни Тейт, предоставивших для нашего праздника свою прекрасную ферму. Я знаю, что сразу, как возникла идея провести большие празднества, связанные с 4 июля, и Красный Крест начал получать пожертвования, все сразу же подумали, что лучшим местом их проведения будет бейсбольный стадион Форт-Пенна; но, как известно большинству из здесь присутствующих, сейчас он переделывается в фабрику по производству военного снаряжения. То же самое можно сказать и о ярмарке, в настоящее время там располагаются артиллерийские казармы. Но когда о наших намерениях узнал Сидни Тейт, все сомнения исчезли. Сказано — сделано: Сидни предоставил в наше распоряжение свою замечательную ферму, одну из наиболее известных в нашем замечательном штате, после чего незамедлительно начались работы.

Я счастлив быть здесь сегодня с вами… А теперь не хотелось бы долее отвлекать вас от того, ради чего вы все сюда съехались. У меня вот тут в кармане есть три доллара, сейчас спущусь с трибуны и пожертвую их Красному Кресту, а если кто-нибудь увидит, что мне выпадет счастливый номер в лотерею, не говорите демократам. Спасибо.

Оркестр железных дорог грянул «Звездное знамя», и, хотя время для этой церемонии еще не подошло, флаг поплыл вниз. Затем губернатор устроил на трибуне импровизированный прием, и оркестр заиграл «Свети, жук-светлячок, свети» — любимую, как всем известно, мелодию Дункельбергеров. Губернатор с женой пожали руку дирижеру и вместе с Тейтами присоединились к народу, потратить немного времени и денег на развлечения. Четверка двигалась более или менее в ногу.