Аномальная зона

– Ну гляди, – покачал головой зек. – А то у нас тех, кто на кумотдел пашет, быстро на перо ставят. Или в курятник отправляют.

– В смысле? – не понял ничего из сказанного Студейкин.

– В смысле в петушатник. Усёк?

И хотя Александр Яковлевич по-прежнему не мог уразуметь, о чём идёт речь, согласился на всякий случай:

– Усёк.

– Лет сколько? Здоровье как? Рукомёсло знаешь какое? Ну, там строгать, по дереву резать или кирпич класть? Ты не печник часом? Нам печники во как нужны! – полоснул себя ребром ладони по горлу нарядчик и продолжил опять, поставив Александра Яковлевича вопросом в тупик: – А по масти кем будешь?

Студейкин в растерянности пожал плечами.

– По этой жизни за кого канать хочешь? – пояснил зек. – За мужика аль за блатного? А может, по козьей тропе потопаешь – в актив?

– А ещё какие масти бывают? – поняв, наконец, о чём идёт речь, начал искать для себя подходящее место в зоновской иерархии Александр Яковлевич.

– А ещё черти и петухи. Опущенные то есть. Ну те, что у нас заместо баб применяются.

Студейкин поёжился, пояснил серьёзно:

– Нет, гражданин нарядчик, сексуальная ориентация у меня правильная. Соответствует полу…

– А кто тебя спросит? – хохотнул, блеснув золотой фиксой зек. А потом, опять нацарапав что-то карандашом, развязал ремешок, вдел его в дырочку на краю дощечки и присовокупил её к остальным: – Ладно, я вижу, ты по этой жизни лох натуральный. А потому мы тебя в мужики и определим. Это те, которые пашут, делают всё, что им велят, ни во что не встревают. Нормальная масть. У нас лагерь сучий, то есть мы, активисты, верх держим. А потому блатным в обиду мужиков-пахарей не даём. Чтоб, значит, пайку отбирать у них и вообще… беспредельничать… Но ты, как мужик, понятия тоже должен блюсти. Не воровать, не крысятничать, не стучать, то есть, кумовьям пацанов не закладывать, в карты не играть… короче, поживёшь – сам разберёшься, что здесь почём… А сейчас я тебя в блок «А» отведу. Тебя начальство лагерное распорядилось туда на работу определить. Жить будет там же, отдельно от братвы, не в бараке… – И добавил, хмыкнув: – повезло тебе, лох. Попал бы в шахту, точно петухом стал! Там таких антилигентов в очёчках, ох, как не любят!

– Я что-то слышал о блатной иерархии, – мялся у порога Студейкин, не решаясь присесть на свободный табурет. – И в кино видел…

– Тут тебе не кино, – буркнул нарядчик. – В хату, к примеру, войдешь, поздоровкайся со всеми вежливо. Но не за руку. По нашим понятиям ещё сперва разобраться надо, кому руку жать. С пидором, к примеру, поздороваешься – сам к курочкам угодишь. Или, в натуре, на жулика нарвёшься. Если ты мужик, то урке с тобой западло ручкаться. Сунешь вору свою клешню для приветствия, а он скажет парням – они тебе её за наглость-то и оттяпают…

Студейкин опасливо втянул голову в плечи, зыркнул по сторонам – нет ли поблизости этих страшных воров и пидоров.

Тем временем нарядчик закончил свои дела, спрятал вязанку фанерных бирок в стол, поднялся во весь огромный рост, кивнул хмуро:

– Бери узелок свой. Пошли.

Он вывел Александра Яковлевича из локального сектора и повёл куда-то вглубь территории лагеря. Студейкин брёл следом по усыпанной скрипучим шлаком дорожке, по одну сторону которой тянулся ряд потемневших от времени бревенчатых бараков, по другую – такой же чёрный от старости дощатый забор в три человеческих роста высотой, с несколькими рядами ржавой колючей проволоки поверху и металлическими шляпками светильников на столбах.

– У тебя, фраерок, кликуха есть? – поинтересовался вдруг нарядчик.

– Н-не знаю, – пожал плечами журналист.

– Надо придумать. А то пацаны какую-нибудь обидную кличку повесят – до конца жизни не отмоешься. Тебя как во дворе звали?

– Э-э… Студнем, – застенчиво признался Александр Яковлевич. – От фамилии – Студейкин, и вообще… Я ж студентом был. Очкарик…

– А чё, нормальная кликуха, – неожиданно согласился нарядчик. – Быть тебе, фраерок, Студнем.

– Спасибо, – приниженно поблагодари его журналист.

– Спасибо, мужик, на сковороде не шкворчит, – нарядчик оглянулся по сторонам. – Ты вот что, Студень. Будешь в лаборатории работать, значит, к спиртику поближе. К медицинскому. Задача твоя такая: из пробирочек по чуть-чуть отливать и по пятницам мне флакончик двухсотграммовый передавать. У меня по пятницам банька. Усёк?

– Ну, я не знаю, получится ли, – замялся Студейкин.

– А не получится, я твою карточку на работу в шахту переброшу. А сюда, на курорт, того занаряжу, кто спирт тырить сумеет. Короче, так. По пятницам к вам уголь завозят. Подойдёшь к возчику и флакончик со спиртом ему сунешь. Скажешь – для Тихого. Это меня Тихий зовут. Усёк?

Александр Яковлевич опасливо покосился на громилу.

– Это у вас фамилия такая? Или кличка?

– Кличка, лох. Фамилий в лагере нет. А Тихий я, потому что утром как гаркну в бригаде: «На развод становись!», так братва с нар кубарем летит. И бегом из барака на плац. А кто задержится – тому пинка под зад. Или кулаком в морду.

Студейкин кивнул, вздохнул обречённо. Потом, не удержавшись, полюбопытствовал:

– А вы… давно здесь? В лагере?

– С рождения, – с гордостью заявил Тихий. – Я, фраерок, из потомственных сук. Потому и активист-нарядчик. Такую должность разной шушере из пришлых не доверят… А вообще в лагере сейчас не жизнь, а лафа! Мне дед рассказывал, как они работали в прежние времена. Осенью в бригаде пятьсот человек было, в четыре яруса на шконках в бараках спали. А к весне в живых всего пятьдесят зеков осталось. Он тогда ещё в актив пошёл. Тем и выжил…

– Так ты… извините, вы никогда и на воле не были? С самого рождения в тюрьме? – изумился Александр Яковлевич.

– А на хрена мне твоя воля сдалась? – весело отозвался Тихий. – Лучше нашего лагеря, фраерок, места на свете нет. У нас тут не жизнь, а малина! Есть еда, работа, крыша над головой. И всё это – по закону. Не то что у вас, на воле. Я о том много рассказов слышал. Бр-р… Ужас! Города огромные, беготня, нервы сплошные, за всё деньги плати, пьянство, преступность… Кошмар! Да и кем бы я там, у вас, мог стать? Работягой простым? Мужиком? А здесь я – на-ряд-чик! – с гордостью произнёс он. – Не-е… Я патриот свово лагеря. Мне твоей говённой свободы даром не надо!

Неожиданно забор кончился воротами со шлагбаумом и будочкой КПП. Нарядчик, поднявшись по скрипнувшим протестующее под его тушей ступеням крыльца, грохнул сапогом в дверь.

– Открывай, гражданин начальник! Человека привёл.

Взвизгнул засов, дверь отворилась, и на пороге возник пожилой, заросший седой щетиной вохровец. Он глянул сердито на Студейкина из-под косматых бровей, потом ткнул заскорузлым, жёлтым от никотина пальцем в грудь новичка.

– Ты, Тихий, как скажешь… Где ты, твою мать, человека увидал? Зека ты мне привёл. Щ-561! А то – человека… – И рявкнул, брызнув слюной, в лицо Александру Яковлевичу: – Статья, срок?! Поч-чему по форме не представляешься, зечья морда?!

– Да ладно тебе, – махнул рукой, успокаивая деда, нарядчик. – Новенький он. Тока што с воли. Учёный, грит… А по статье к нам нынче все по одной попадают – за шпионаж. И срок один – четвертак получают.

– Эт точно, – неожиданно легко успокоился и согласился вохровец. – Раньше всё больше изменники родины шли. Те попроще народ был, и для зоны полезней. Мужики мастеровитые, трудяги. А щас… тьфу! Шпионы одни, телигенты проклятые. Ни украсть, ни покараулить… Мелкий, бесполезный контингент… У-у… – неожиданно замахнулся он на Студейкина. – Так бы и дал тебе по роже очкастой! Вся гадость в мире от вас, башковитых. От вас, тилигентов, везде вред один!

– Ничо, – хохотнул, блеснув золотой фиксой, Тихий. – Здесь не навредит…

Вохровец почесал со скрежетом щетинистый подбородок, отступил в сторону:

– Ну, входи, входи, тилигент. Ты, блин, считай, в рай попал. На лесоповале враз бы загнулся. А здеся, можа, свой четвертак и досидишь.

– А потом? – осторожно протискиваясь мимо него и держа руки с узелком, как учили, за спиной, спросил Александр Яковлевич.