Аномальная зона

– Да будет вам известно, Глеб Иванович, что мировая наука на сей день рассматривает ген как единую и неделимую единицу наследственности. И только я, уж простите за нескромность, но это, как бы ни злобствовали работающие в той же области знаний микробиологи, состоящие на услужении капитализма, факт, определил, что ген имеет сложную структуру. Более того, ваш покорный слуга расшифровал, какой участок молекул ДНК за какие признаки отвечает. Впрочем, работа эта ещё не закончена, объём исследований по расшифровке генов – огромный. Тем не менее, перенося различные участки генов из хромосом одного существа другому, мне удалось добиться возможности искусственно влиять на наследственные признаки организма. И получать тех удивительных животных, образцы которых представлены в нашем анатомическом музее, – указал он на банки с диковинными экспонатами. – Мыши с генами крыс, поросёнок с набором человеческих генов, – это лишь ничтожно малая часть возможностей, которые открывает моё изобретение!

Бокия кивнул сдержанно:

– Это, конечно, хорошо… А как вы, любезный, мне объясните… так сказать, механизм переноса участка гена? Иголочкой, что ли?

– Ну что вы! – взмахнул руками Чадов. – Там же масштабы микроскопические. Точнее, молекулярные. Методика, по которой осуществляется перенос определённого участка с одного гена на другой – тоже моё открытие. – Он с неприязнью покосился на сопевшего рядом начальника тюрьмы, склонился ближе к наркому, шепнул ему на ухо: – такой перенос я осуществляю, внедряя в определённую точку молекулы ДНК вирус! Но это – ш-ш-ш… открытие мирового масштаба. На Нобелевскую премию вполне тянет. Но, чтобы соблюсти приоритет советской науки в разработке этой проблемы, моё открытие следует хранить как тайну особой государственной важности. Тем самым, отказываясь от публичного признания своих заслуг, я дарю моё открытие советскому народу, партии и правительству. Взамен прошу лишь создать мне все условия, необходимые для проведения дальнейших исследований в этой области.

– Что ж, я думаю, рабоче-крестьянская власть со временем по достоинству оценит ваши научные достижения, – пообещал Бокия, а потом подмигнул хитро: – С конечной целью, так сказать, сверхзадачей эксперимента, я в общих чертах знаком. Правда, некоторые товарищи, – со значением указал он взглядом на потолок, – считают, что, пытаясь создать некую новую породу советских людей, вы не слишком надеетесь на такие качества человеческой личности, как классовая, пролетарская сознательность и солидарность. Не верите в нашу возможность воспитать подлинного строителя коммунизма… А это, как бы вам сказать… не по-большевистски!

Чадов дёрнулся, вскинул гордо голову, произнёс твёрдо:

– А вот здесь я с вами не согласен, товарищ комиссар! Я в действительности больший… э-э… большевик, чем некоторые, – в свою очередь, ткнул он в потолок пальцем. – Они собираются, с заведомо плачевными последствиями, и дальше работать со старым человеческим материалом, а я предлагаю создать новый! И шагать в светлое будущее в монолитном строю новых, совершенных людей, объединённых единой целью и помыслами. Они, – опять кивнул он наверх, – предлагают нам окольный путь, путь разброда и шатаний. А я предлагаю идти к коммунизму прямо, железно печатая шаг, не разномастной толпой, а стройной колонной. Разве это не по-большевистски?

– Занятно, занятно, – удовлетворённо кивнул комиссар. – Как вам здесь, кстати, работается? Если есть пожелания, проблемы, – давайте обсудим их в присутствии местного руководства.

Начальник тюрьмы дёрнулся, вытянул руки по швам, выражая тем самым внимание и готовность к действиям.

– Нормально. Только вышки с часовыми… непривычно как-то.

– Привыкайте, – строго сказал Бокия. – Нам, бывшим политкаторжанам, такая обстановка не в новинку. Тем более что вы и сами, батенька, настаиваете на режиме особой секретности. А надёжнее всего тайны советской республики охраняют тюремные стены и меткие стрелки на вышках. Так что учитесь работать в новых условиях пролетарского государства.

– В принципе, здесь неплохо, – согласился учёный. – Чужих нет, тихо, никто не мешает. Персонал… э-э… мнэ-э… тоже грамотный, работает с душой. Специалисты сюда попадают хорошие.

– Это точно, – подтвердил комиссар. – Обещаю, что недостатка не только в оборудовании, но и в квалифицированных кадрах у вас и впредь не будет.

Попрощавшись, соратник Ленина ушёл в сопровождении безмолвной свиты, а Чадов остался в тюрьме навсегда.

Глава десятая

1

В полосатой робе, похожей на больничную пижаму, только пошитую из прочной ткани, висевшей на нём свободно, Студейкин сам себе казался особенно худым, слабым и беззащитным. Его левый глаз сощурился и заплыл от багрового кровоподтёка, великоватая кепка съезжала постоянно на уши, а деревянные башмаки гремели при каждом шаге, что делало бывшего журналиста и уфолога похожим на марионетку, которой управляет, дёргая за ниточки, опытный кукловод.

На следующий день после допроса с пристрастием и вынесения приговора, о котором Студейкин без содрогания вспоминать не мог, его перевели в бригаду – длинный бревенчатый барак, огороженный дощатым забором с калиткой. Пространство вокруг барака называлось локальной зоной, или локалкой, чьи пределы покидать заключённым без сопровождения лагерного надзирателя или, на худой конец, бригадира, было строжайше запрещено.

Шнырь из карантина, проводивший Александра Яковлевича к новому месту отсидки, шепнул по пути:

– Повезло тебе, парень. Ты в бригаду хозобслуги попал. Житуха здесь сытная, работа не тяжёлая – столовая, прачечная, баня, уборка территории… Это тебе не карьер с тачкой, не лесоповал и уж тем более не шахта. Держи себя вежливо, права не качай. Главное – с нарядчиком и бригадиром хорошие отношения наладить. Тогда и в зоне будешь, как сыр в масле кататься…

Нарядчиком оказался огромного роста детина с переломанным носом и здоровенными, синими от татуировок ручищами. Он сидел в отгороженной от спального помещения барака комнатушке за сколоченным из некрашеных досок столом. Перед ним лежал ворох дощечек, нанизанных на сыромятный ремешок – плотно, как бусы. Хмуро посмотрев на вошедшего, он достал из ящика чистую дощечку и, послюнявив химический карандаш, вопросил хмуро:

– Номер свой запомнил?

– Щ-561… кажется, – с готовностью ответил, стоя перед ним, как учили, со спрятанными назад руками, Студейкин.

– На воле кем был? – царапая что-то грифелем по доске и высовывая напряжённо синий от анилина язык, допытывался нарядчик.

– Простите… в смысле, по образованию или месту работы?

– Ну, давай по образованию. У тебя на роже, я вижу, институт написан, – предположил зек.

– Так точно, – торопливо кивнул Александр Яковлевич. – Окончил в своё время ветеринарный факультет сельскохозяйственного института.

– Эт вроде зоотехника, што ли? – уточнил нарядчик.

– Вообще-то зоотехник – другая профессия, хотя…

– Ты мне тут мозги не засирай! – рявкнул на него дюжий зек. – Тебе, козлу, конкретный вопрос задали!

– Пусть будет зоотехник, – смиренно согласился Студейкин, предполагая, что ничего выше должности свинаря ему при трудоустройстве в зоне не светит. – А ещё я… если по профессии до… в общем, до того, как сюда попасть, журналистом был. С газетами, журналами, интернет-сайтами разными, знаете ли, сотрудничал. Статьи пописывал, в основном о тайнах непознанного…

– Канпазитор, значит! – грозно свёл брови, посмотрев на него в упор, нарядчик.

Студейкин, в испуге помотал головой, забормотал замороченно:

– Не понял? Вы имеете в виду – композитор? Нет, я музыку не пишу. Статьи. Ну, кореспонденции…

– Те, кто оперу пишут про тайны чужие и дела, кумовьями непознанные, у нас канпонзиторами называются. Стукачами. И ты, сука, выходит из этих?

– Да боже меня упаси… гражданин… э-э… нарядчик. Я порядочный человек, сроду никому ни на кого не стучал… А писать… больше не буду. Честно благородное слово!