Аномальная зона

Ежедневно пожилая дама дотошно вчитывалась в журнал, который вёл Александр Яковлевич, шевеля губами, сравнивала цифры, прослеживая их динамику, время от времени произнося что-то вроде «так я и думала!» или «ну, конечно, я знала, что ничего путного из этого не получится!». Но о чём она думала, что знала, на что «путное» рассчитывала, Студейкин даже догадываться не мог.

Всё изменилось ещё две недели спустя. В тот день бывший журналист, войдя в лабораторию, натянул на плечи белый халат и только-только взял в руки первую, привыкшую к нему и оттого снулую будто мышь, Изольда Валерьевна, всегда оказывающаяся на рабочем месте раньше его, оторвавшись от микроскопа, произнесла, морщась досадливо:

– Ах, оставьте этих несчастных животных. Серия опытов над ними завершена.

– Как всегда, с неизвестным для меня результатом, – горестно вздохнул Александр Яковлевич.

Старуха Извергиль достала из пачки очередную папиросу, послюнявив жёлтый от никотина палец, подклеила надорвавшуюся бумагу на мундштуке, прикурила и, выпустив густой клуб серого дыма, поинтересовалась вдруг:

– Скажите-ка, любезный, вы ишемией сердца не страдаете часом? Или гипертонической болезнью?

– Н-нет… вроде бы… – растерялся от неожиданности Студейкин. – Я, знаете ли, здоровый образ жизни веду. Не пью, не курю. Спортом занимаюсь. Вернее, занимался, – спохватившись, поправился он. – Туризмом. У меня первый разряд по спортивному ориентированию…

– Об этом помалкивай, – не то в шутку, не то всерьёз посоветовала Извергиль. – Дознаются в кумотделе – на учёт как склонного к побегу поставят. Туристов здесь, брат, не любят.

– Да это всё в прошлом, – жалко улыбнулся, поправив сбившиеся на нос очки, Александр Яковлевич.

Старуха загасила окурок в чашке Петри.

– Спрашиваю, потому что не каждый выдерживает то, с чем столкнуться сейчас и тебе придётся. Некоторые в обморок падают. Вот я и интересуюсь, не отбросишь ли ты копыта от страха?

– Будьте спокойны. Не из пугливых! – гордо расправил щуплые плечи Студейкин.

– Ну, тогда пойдём, любезный, – пригласила старуха, вставая из-за стола, – в нашу святая святых. Испытательный срок ты, можно сказать, прошёл. Я за тебя перед завлабом поручилась. И Мудяков счёл возможным тебя на следующий уровень доверия перевести. Только учти: если при нынешней степени информированности в случае профнепригодности тебя ещё можно было за эти стены вывести и, к примеру, в забой или на лесоповал списать, то теперь, как обладателя сверхсекретных сведений, только к стенке…

– Спасибо на добром слове, – кивнул Александр Яковлевич. – Но любопытство, увы, – моя роковая черта. Оно меня, по большому счёту, уже до тюрьмы довело. А потерявши голову, по волосам, как известно, не плачут. Так что ведите меня, куда угодно. Жажда знаний иссушила мне горло.

6

Пройдя длинным коридором мимо безликих дверей с номерами секций и кабинетов, Старуха Извергиль подвела Студейкина к последней – с табличкой «Стерилизационная». Стерильность здесь соблюдалась, по-видимому, настолько строго, что дверь была металлической, снабжённой смотровым глазком. И когда провожатая постучала в неё связкой ключей, распахнулась сразу. На пороге вырос часовой в белом балахоне. Автомат ППШ, висевший у него на груди, делал стража похожим на разведчика-пластуна в зимнем маскхалате.

– Пропуск, – нелюдимо буркнул он и навёл ствол оружия на визитёров.

Старуха Извергиль протянула ему квадратик картона, перечёркнутый жирной красной полосой. Часовой, пристально всмотревшись в него, отступил в сторону:

– Проходи.

Миновав бдительного стража, Студейкин, следуя за Изольдой Валерьевной, оказался сперва в небольшой, заставленной автоклавами, комнатке. В противоположной стене он увидел ещё одну неприметную, выкрашенную сероватой больничной краской дверь. Маячивший за их спиной часовой подошёл к ней и, стукнув костяшками пальцев, сообщил:

– Допуск по форме Б. Открывай.

Скрежетнул и лязгнул мощный засов. Дверь, оказавшаяся с изнанки металлической, может быть, даже бронированной, отворилась тяжело с пневматическим, как в подводной лодке, вздохом. За ней тоже застыл автоматчик в белом мешковатом халате. Он молча кивнул на лестницу позади себя, круто спускавшуюся вниз, в подземелье, скупо освещённую лампочками под матовыми плафонами.

Старуха Извергиль, держась за тонкие стальные перильца, первой стала спускаться, стуча по металлическим ступеням своими мужскими ботинками, и Александр Яковлевич, вдохнув застоявшийся, пахнущий сухой пылью воздух, потопал покорно следом, ощутив вдруг, как трепыхнулось невпопад сердце.

Спускались долго и глубоко, как в преисподнюю. За каждым крутым поворотом лестницы начинался новый марш, уходивший стремительно вниз, всё глубже и глубже. Наконец очередной пролёт закончился тесной площадкой, на которой маячил очередной часовой с автоматом наперевес.

– Ну и охрана здесь у вас… – покачал головой Студейкин.

– Враг не пройдёт, – подтвердил автоматчик.

Он извлёк из кармана огромный ключ и, повернув его в замочной скважине, с видимым трудом потянул на себя закованную в броню дверь. Потом дёрнул вниз рукоятку рубильника на стене. В помещении вспыхнул яркий, режущий глаза после сумрака подземелья, свет, надсадно взвыли какие-то механизмы.

– Вентиляция, – скупо пояснил часовой. – Погодьте чуток, пусть протянет. А то задохнётесь неровен час. Посетители здесь редко бывают.

Старуха Извергиль достала папиросы, поделилась с охранником. Пока они курили, Александр Яковлевич нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

Он не кривил душой, когда признался Изольде Валерьевне в любопытстве. Нынешнее положение подневольного, несмотря на устрашающий приговор, казалось временным, преходящим. Он будто в съёмках телесериала участвовал, где всё разыгрывалось не всерьёз, понарошку. А вот на книгу о приключениях в таёжной глуши он материал здесь наверняка соберёт. Похлеще, чем «Копи царя Соломона». Надо только побольше секретов у этих полоумных тюремщиков и сумасшедших учёных, творящих неизвестно что уже шестьдесят лет в лаборатории, выведать…

Докурив беломорину, Изольда Валерьевна бросила окурок на бетонный пол, решительно растёрла его тяжёлым ботинком и пригласила подшефного:

– Пошли!

Привыкнув к яркому, слепящему свету, Студейкин осмотрелся по сторонам. Он оказался в огромном бункере, напоминающем станцию метрополитена. Те же массивные колонны, подпирающие вырубленный в твёрдой, не иначе как скальной, породе, свод, тот же кафель на стенах, полу и потолке, сияющий белоснежно в жарком пылании электрических ламп, и гулкое, далеко разносящееся в подземном пространстве, эхо шагов.

Однако, присмотревшись внимательно, Александр Яковлевич убедился, что сравнение со станцией метро, пришедшее сперва ему в голову, было ошибочным. Скорее помещение, в котором он очутился, оказалось похожим на гигантскую мертвецкую. Ибо всё пространство бункера – и по стенам, и в середине – было заставлено столами, стеллажами и стеклянными саркофагами. И едва ли не из каждого из них на журналиста смотрели слепо сотни, а может быть, и тысячи человеческих лиц, застывших то в судорожном мёртвом оскале, то в вечном покое и равнодушии. Причём у лиц этих далеко не всегда наличествовало туловище. Множество голов, отчленённых от тела, взирали мутными, подёрнутыми белесоватой плёнкой глазами из стеклянных банок, а ещё при более детальном осмотре ясно становилось, что и головы эти вполне человеческими назвать нельзя было. Некоторые явно принадлежали приматам – покрытые чёрной шерстью, с клыками, торчащими хищно из пасти, другие – и вовсе не поймёшь кому, нетопырям каким-то – бледные, безволосые хари с выпученными мученически глазными яблоками и острыми как у киношных вурдалаков, зубами. Были и такие, что напоминали обликом доисторических гоминоидов – австралопитеков, неандертальцев, только, судя по заспиртованным экспонатам, неведомым образом сохранившихся до наших времён в отличном, первозданном практически состоянии.