Две тайны Аптекаря

С портретом, который принес Марк, отношения у меня не заладились с самого начала. Тогда я рассердилась и на сам портрет, и на женщину, изображенную на нем, потому что, на самом деле, я была обижена на Марка. А теперь был обижен он, я уже два дня безуспешно пыталась дозвониться до него, параллельно пытаясь «помириться» с портретом. В конце концов мне стало казаться, что властная дама перестала смотреть на меня холодно и сурово и даже прониклась сочувствием. Я успела рассказать ей всю нашу историю с Марком, поведать ей о моих кошмарах, и именно она стала свидетелем моего испуга, когда мне позвонила Марта и сообщила о нелепой трагической гибели директора музея изящных искусств. Разумеется, Марта не могла не вспомнить о том, что еще пару недель назад она предупреждала меня, что у Артемиды от сидения в духоте с дикобразами началось помутнение. Мне было жалко и Артемиду, и Лунца, и об этом я тоже рассказала моей визави на портрете. И еще — я не могла не поделиться с ней подозрениями о том, что мне угрожал почивший директор музея, потому что сообщения с райскими птицами перестали приходить мне именно с того дня, когда он, как теперь выяснилось, покинул этот мир.

Получив карт-бланш на реставрацию пострадавших рук, я сильно усложнила себе задачу и долго ломала голову, как же с ними поступить. Сильно вдаваться в символизм и изображать цветы или животных мне не хотелось. Мысль посадить даме на руку птицу отпала в тот же момент, как только возникла, учитывая мои нынешние крайне напряженные отношения с птицами вообще. Я ходила по мастерской кругами, слушала музыку, листала какие-то старые книги в надежде, что смогу поймать вдохновение и найти что-то неожиданное и оригинальное. А потом посмотрела на собственные руки, и разгадка пришла сама собой.

Марк перезвонил мне только следующим утром. Он всё еще был немного обижен, но быстро оттаял, начал шутить и подтрунивать над моей маниакальной подозрительностью. Я рассказала ему про Лунца, и он кинулся заверять меня, что теперь все мои кошмары закончатся, он был абсолютно в этом уверен. Нурция клятвенно пообещала ему не приближаться ко мне на выстрел, а директор музея уже никак не смог бы мне навредить.

— Вот, увидишь, теперь всё будет хорошо. Я так горжусь тобой, у тебя хватило сил, ты справилась. Даже не знаю, что бы стало с другим человеком на твоем месте. Ты такая сильная. Главное — ничего не бояться! Обещаю тебе, что никто больше не посмеет тебя пугать.

— Ты прав, — сказала я. — Я знаю, кто мне угрожал, и причины бояться больше нет. И, если честно, я просто устала бояться, я больше не могу жить в панике. Но самое ужасное, что даже сейчас страх меня не отпускает. Хотя я понимаю, что я сама себе его придумываю. Но ведь самый сильный страх и есть — не реальный, а тот, что мы себе воображаем…

— И чем богаче фантазия, тем сильнее страхи, — хмыкнул в трубку Марк. — Ладно, моя фантазерка, мне пора на работу. Я рад, что мы помирились.

— Я тоже, — улыбнулась я и хотела обрадовать Марка тем, что его картина уже готова.

— Можно я заеду к тебе вечером? — опередил он меня.

— Конечно! Только предупреждаю сразу: о кошмарах и потенциальных маньяках мы больше не разговариваем. Эта тема закрыта. Ужасы отменяются, теперь всё будет по-другому.

— Всё будет хорошо, я тебе обещаю, — сказал он, и я сразу ему поверила.

Власть наделяет могуществом. Она почему-то редко делает талантливых людей добрыми волшебниками, чаще они становятся злыми гениями. Зло притягивает сильнее, потому что оно сложнее добра, оно хитрее, умнее и изобретательнее, — зло ставит своим последователям более высокую планку.

Я всегда тянулся к вершинам, пытался изменить мир и бесконечно злился на него за причиненные мне обиды. Я знал, насколько я талантлив, и покорял одну высоту за другой. У меня в руках происходили чудеса, в которые не верил я сам, но я не давал себе ни минуты на гордыню и похвалы в собственный адрес, я фанатично шел дальше, доводя свой талант до безупречного мастерства, до уверенной блестящей перфекции.

Я мог приготовить что угодно. За секунду я мысленно выстраивал идеальную формулу, выводил единственно верный баланс элементов, сочетал несочетаемое и получал результат, каждый раз удивляя себя. Оставалось только пойти в лабораторию и спокойно, не торопясь, повторить всё в пробирке.

Очень скоро обо мне заговорили. Шепотом, с оглядкой. Я стал странным фантомом, о котором знал каждый, но никто никогда не называл моего имени и не говорил обо мне в открытую. Я думал, они будут восхищаться моим талантом и восхвалять меня за то, что я излечу их неизлечимые недуги и смогу спасти от неизбежного, но оказалось, им было нужно совсем другое. Я долго не знал, как с этим смириться, но потом принял правила их игры.

Я ушел от них, я стал жить отшельником. Но в своей маленькой лаборатории я чувствовал себя властелином мира на берегу бескрайнего океана. Я властвовал над этим миром, в моих пробирках таилось великое могущество, равное по силе нескольким атомным реакторам.

Мой мир пошатнулся, когда я недосчитался всего одной из них этим утром.

Марк пришел почти на час раньше, и сюрпризы на этом не закончились. Я открыла дверь и не смогла разглядеть его за горой темно-красных пионов. Он положил цветы прямо на пол, не говоря ни слова, взял в ладони мое лицо и поцеловал меня.

Этот поцелуй уже не был настолько странным, как тот, первый. Сейчас мы по-настоящему целовались, но я всё равно не чувствовала себя свободно: Марк целовал меня так старательно, как будто сдавал спортивный норматив по поцелуям.

Потом он вдруг остановился и сказал:

— Что такое? У тебя глаза открыты, ты подглядываешь? Что-то не так?

Я покачала головой, всё еще зажатой между его теплыми ладонями:

— Нет, всё так. Я просто не ожидала.

— Я сам не ожидал, — сказал он и снова коснулся моих губ. — Я вообще ничего этого не ожидал. Откуда ты взялась…

Я засмеялась, встала на цыпочки и потянулась к нему.

— Спасибо за цветы, — сказала я и тихонько поцеловала его возле уха.

— Пожалуйста, — ответил он шепотом и поцеловал меня в висок, потом провел губами по щеке и коснулся шеи.

Я почувствовала, как он провел одной рукой у меня по спине и прижал меня к себе сильнее, я сама стала целовать его, и не верила, что перестала бояться. Мне хотелось, чтобы он тоже стал свободнее и оттаял по-настоящему. И он старался, он очень старался.

— Марк, — позвала я, оторвавшись от него. — Подожди, надо хотя бы закрыть дверь, и я поставлю цветы в воду.

— Замолчи. Я так скучал по тебе.

И снова стал целовать меня, как будто торопился, что нам кто-то помешает, и всё закончится. Я с трудом вырвалась из его объятий, быстро закрыла дверь и подняла пионы, но тут же снова их уронила, потому что опять оказалась в руках у Марка. Он целовал мне шею, пытался одной рукой расстегнуть пуговицы, осторожно дотрагивался до ключицы, касался плеча. Я не понимала, что происходит, но я не хотела, чтобы это заканчивалось. Когда ждешь чего-то так долго, то хочется ухватиться за этот момент времени и остаться в нем если не навсегда, то хотя бы на чуть подольше, чтобы запомнить ощущения, цвета, запахи и каждое слово, каждый звук. Я целовала его руки, и они пахли чем-то пряным и немного пионами, я заглядывала в его глаза и жадно запоминала этот синий с прожилками серого, и черную глубину зрачка, в которой отражалась я сама, я стягивала с него рубашку, и голубой тонкий хлопок как будто хрустел у меня под пальцами, а на спине ткань была влажной. Он прижимался ко мне и царапал мою кожу отросшими светлыми щетинками, он сжимал меня сильно-сильно, но мне не было больно, мне хотелось еще и еще, сильней и сильней, чтобы почувствовать, чтобы запомнить. Я так хотела задержаться здесь и сейчас.