Горькая радость

— Мы с Бером были приятелями, — резко возразил Джек. — Тебе мало, что ты печешься обо всей Корунде? У меня хватит места и времени для Грейс.

Когда в кухню вошла Тафтс, Чарлз Бердам что-то горячо и бессвязно говорил, а Эдда возилась с чаем с таким отрешенным видом, словно находилась на другом континенте.

— Присядь, Эдда, я сама заварю чай, — сказала Тафтс.

— Джек говорит, что хочет забрать Грейс с мальчиками на свою ферму.

— Интересно. Сиди, Эдда, сиди! Чарли, ты прихватишь меня с собой, и мы вместе расскажем все Китти, — продолжала Тафтс. — А отцу сообщишь ты, Эдда? Отлично! И закрой рот, Чарли, ты наглотаешься мух, а они разносят инфекцию.

Это было не единственное самоубийство в Корунде. Дела не становились лучше, депрессия распространилась на всю Австралию, и Корунда не стала исключением. К растущей безработице прибавилось повсеместное сокращение зарплат. От режима жесткой экономии не пострадали только банкиры и председатели совета директоров, что было общемировой практикой — власти старались защитить своих жирных котов.

Благополучие Корунды продержалось дольше, чем у других, но в конце концов и оно стало стремительно распадаться, несмотря на строительство новой больницы. Масштабы жесткой экономии становились все более очевидными по мере того, как в газетах и журналах появлялось все больше статей, посвященных оздоровлению экономики. Депрессия продолжала перемалывать экономику, и темы, которые до 29 октября 1929 года были весьма далеки от рабочего человека, теперь широко обсуждались в пабах и бесплатных столовых.

Смерть Бера Ольсена, находящегося в кое-каком родстве с Бердамами и Тридби, вызвала в Корунде массу пересудов, и самой животрепещущей темой стала проблема с захоронением — ведь самоубийц не положено хоронить в освященной земле. Незначительное, но очень активное меньшинство настаивало на том, чтобы грех самоубийства был наказан посредством погребальных санкций в виде отказа в благословении и последнем упокоении в освященной земле. Монсеньор О’Флаерти, как и ожидалось, занял самую жесткую позицию, несмотря на то что его викарии придерживались более умеренных взглядов. Такую же непримиримость продемонстрировали и некоторые протестантские священники. Полемика была оживленной и беспощадной и породила новый раскол в христианском мире: два самоубийства в Вест-Энде сопровождались массовым исходом прихожан из католической церкви, когда преподобный Томас Латимер заверил семьи погибших, что Бог Генриха VIII в вопросах погребения более уступчив, чем Ватикан, хотя один из его собственных викариев был иного мнения и, подобно монсеньору О’Флаерти, утверждал, что самоубийство — это единственный грех, которого Господь не прощает.

Томас Латимер, представлявший в Корунде довольно грозную силу, гремел с кафедры во время поминальной службы, что ни один мужчина, женщина или ребенок, покусившийся на свою жизнь в таких условиях, как сейчас, не может находиться в здравом уме: сумасшествие тоже является даром Божьим, а самоубийство — это его неотъемлемая часть. Его компетентное мнение, высказанное в столь эмоциональной форме, в условиях 1931 года казалось разумным, логичным и вполне приемлемым, хоть и вызывало некоторый душевный протест.

Идя за Грейс с сыновьями, облаченная в черное Эдда оглянулась, чтобы оценить размер толпы, следовавшей за гробом на небольшое кладбище рядом с церковью Святого Марка, где хоронили членов пасторских семей, а также Бердамов и Тридби. Сплошной черный поток без единой светлой точки. В эти тяжелые времена в траурных одеждах не было недостатка.

Сейчас умирает гораздо больше, чем рождается. Мужья больше не спят со своими женами, потому что не знают другого способа избежать зачатия. А кто сейчас рискнет заводить детей? Дела становятся все хуже и хуже.

«А что происходит с нами, сестрами Латимер? Мы тоже не в лучшем положении.

И этот дурень Джек Терлоу! Трещит на всех углах, что готов приютить Грейс, и люди уже начинают шептаться, что моя сестра подцепила нового мужа, еще не похоронив прежнего. Какие злые языки! Да посмотрите на нее, дураки! Она же в отчаянии от своей утраты. И никто не сможет ей помочь, даже этот чертов Джек Терлоу! Воображает, что нашел свое предназначение в жизни. Но если мы ее не поддержим, она ляжет под Джека и будет полностью ему подчиняться. Она несамостоятельная и должна обязательно на кого-нибудь опираться. Грейс быстро найдет утешение.

Мы похожи на черных ворон. Я знала, что Китти придет. Я вонзаю шипы, Китти сразу сносит голову, Грейс приносит воду, а Тафтс опускает людей на землю. У каждой из нас свое предназначение.

После замужества Китти стала очень зависимой, Чарлз Бердам — собственник по натуре. Но ведь таковы все мужчины, у них звериные инстинкты. Он нарочно изолировал ее на Католическом холме. Без машины туда не доберешься, а мне не по средствам иметь машину. Китти водить не умеет, и он ее не учит. Как замужество все меняет! Появляется чужой человек, и наша четверка распадается. Как же мне не хватает Китти!

Бедняжка Брайан. Ему ведь всего два годика, и он с трудом тащит свои маленькие ножки — штаны до колен, подтянуты чуть не до подмышек, слишком большой пиджачок, застегнутый на все пуговицы, чтобы как-то держаться на плечах, галстучек, черная повязка на рукаве. Левый носок спустился, из носа текут сопли, на голове торчат белобрысые вихры. Какой чудный мальчишка! Ведь в них обоих течет и моя кровь. И этот запах левкоев и гвоздик! Сладкий и одновременно горький. Теперь он всегда будет напоминать мне об этих ужасных похоронах».

Хотя поминки считались католической традицией, преподобный Томас Латимер решил устроить после похорон прием, на который собралось около сотни человек. Там были напитки на выбор и множество фуршетных закусок. Расходы оплатил Чарлз Бердам. Тафтс отвлекала Чарлза, пока Эдда говорила с Китти, затащив ее в маленькую комнатку, о которой знало только семейство пастора. Смерть Бера расстроила Китти, но не выбила ее из колеи, даже несмотря на ее собственную недавнюю потерю. Выглядела она прекрасно.

— Ты стала одеваться гораздо лучше, — заметила Эдда, садясь на стул напротив сестры. — Шляпа просто потрясающая, где ты ее купила?

— Это не я, — тихим медовым голосом ответила Китти. — Чарли обожает рыскать по магазинам, чтобы купить мне что-нибудь по своему вкусу. — Она еще больше понизила голос: — Он разбирается в одежде не хуже, чем женщина, и вкус у него гораздо лучше, чем у меня. Во мне в этом смысле слишком много от Мод.

Китти вздохнула и засмеялась своим мелодичным смехом — как чудесно слышать его снова!

— Чарли такой собственник, никак не может смириться, что я люблю и своих сестер тоже.

Она пожала плечами:

— Ему сложно это понять. Он ведь был единственным ребенком и не знал своих родителей. Поэтому он считает, что моя привязанность к сестрам умаляет мою любовь к нему, и я никак не могу втолковать ему, что это совершенно разные вещи, никак не связанные друг с другом. Как же мне надоело жить на этом проклятом холме! Из-за депрессии в Корунде пропали такси, и мне приходится нанимать частников, а это незаконно.

— Прости, но у вас же несколько машин, — сказала Эдда, стараясь не цедить сквозь зубы. Вот ублюдок!

— Но я не умею водить.

— Знаю, но ты же можешь научиться. Спросишь, зачем? А затем, чтобы по средам ездить к нам с Тафтс в больницу и там вместе обедать. Ты ведь не боишься Чарли? — спросила Эдда, строго посмотрев на Китти.

— Нет, нет! — вспыхнула та. — Просто у него относительно меня всякие идеи, и он четко представляет, как должна вести себя его жена. Он контролирует каждый мой шаг! Сестры должны уйти в прошлое вместе с детством. Можно подумать, что, выйдя за него замуж, я так высоко взлетела, что все, что я делала раньше, не имеет никакого значения! Одно я знаю наверняка — Чарли не позволит мне хоть как-то зависеть от сестер.

Эдда была потрясена: она никак не ожидала, что Китти таит обиду на мужа. Возможные перемены в судьбе Грейс сразу же отошли на второй план. Появившаяся Тафтс пришлась как нельзя кстати.