Трапеция (ЛП)

Губы Марио заставили его умолкнуть. Вздрагивая почти в экстазе в этих

сокрушительных объятиях, Томми по-прежнему чувствовал в Марио некий

ужасающий железный контроль, словно парень все еще боялся.

- Господи, ты же ребенок, совсем ребенок… – выговорил тот хриплым шепотом. –

Меня кнутом выпороть надо… Черт подери, Томми, ты знаешь, что за это меня

могут посадить?

- А кто им скажет, кроме тебя?

Голос подвел. Руки, научившиеся уже отличать нежность от боли, двигались в

неуклюжей, но нежной мольбе, пытаясь облегчить эту жуткую сдержанность.

- Давай же, – попросил Томми, – все хорошо, Марио. Все, что хочешь. Только…

только покажи мне, что делать, скажи, чего ты хочешь.

Марио тяжело сглотнул, и непонятно было, смешок это или всхлип.

- Хорошо. Только не спеши… это не танец, тебе не надо сразу учить движения.

Просто полежи минутку рядом, дай подержать тебя немного…

В нем сквозили еще напряжение и страх, и Томми сам невольно начинал бояться

предстоящего. Из-за этого он долго не понимал, как осторожен с ним Марио, как

бережно и аккуратно ведет его через неумение и испуг к новым неожиданным

ощущениям. Собственное растущее возбуждение снова испугало, но вскоре все

затерялось в нарастающем ошеломительном наслаждении. Ритм, в котором

чередовались оба чувства, заставлял вспоминать – смутно, без понимания –

долгий полет с трапеции, головокружительный, захватывающий, в котором страх

был самой основой возбуждения – возбуждения, оборачивающегося почти

болью…

А потом – та самая секунда, когда невозможно терпеть, триумфальный

экстатический момент встречи, единения, резкого шока – когда смог схватиться, когда в его руках безопасно – тот миг, когда лишняя доля секунды означала бы

бессознательность и смерть. И вот они благополучно раскачиваются вместе, и

теперь возбуждение и ликование могут нарастать вновь… Они раскачиваются, их руки сцеплены, как и тела, содрогающиеся в судорожном наслаждении… И в

этот самый миг ясности Томми знал то, чего никогда не мог выразить словами: почему он так долго завидовал Анжело, тому, что было между этими двоими, когда они без конца отшлифовывали тройное сальто, тому, чего не хватало с тех

пор, как Марио учил его летать… А потом озарение пропало вновь – на долгие

годы.

Молнии все еще вспыхивали и угасали, когда Томми открыл глаза. Вспышки

казались эхом, отражением его собственной дрожи, смертельного ужаса и

удовольствия, которые медленно истаивали в памяти. Он чувствовал, пусть и

неосознанно, что страшное напряжение ушло из тела Марио, что теперь тот

лежит, умиротворенный и расслабленный, сверху, тяжело дыша и уткнувшись

лицом Томми в живот. И именно Томми подтянул его выше, укрыл одеялом и

выговорил:

- Можно кое-что сказать?

- Конечно, – Марио легко сжал его руку.

Томми почти неслышно прошептал:

- Люблю тебя.

И снова испугался. Он нарушил невысказанное правило, тайное соглашение, что

подобные вещи не говорятся вот так.

Но теперь напряжение ушло. Марио, повернувшись, коснулся губами его плеча и

сказал – тихо, но ясно, не шепотом:

- Том, послушай. Я хотел мужчин, но разрази меня гром прямо сейчас, если я

когда-нибудь думал, что кого-то полюблю. Я никогда никого не любил, кроме

Лисс, а это другое. Но тебя я люблю, Томми, я правда тебя люблю… До смерти

люблю. Я испорченный ублюдок, но я тебя люблю.

Марио спрятал лицо у Томми на плече, и мальчик услышал, как он плачет, мелко

содрогаясь от всхлипов. Но Томми, который в тот пугающий момент ужаса и

ликования, сам был на грани слез, промолчал. Ему казалось вполне

естественным, что Марио плачет, и нужно просто держать его. А если и

успокаивать, то разве только объятиями. Томми позволял ему лежать и плакать

и чувствовал, как плечо промокает от слез. Мальчик осторожно вытер их, и это

было последнее осознанное действие перед тем, как он погрузился в сон.

…Марио тряс его, сильно.

- Том, – громко прошептал он. – Том, вставай… живо! Иди в свою кровать! Этот

дурацкий замок долго не протянет!

Томми, недовольно что-то пробормотав, не двигался. Пальцы Марио больно

впились в руку.

- Черт возьми, поднимайся!

Выдернутый из сна, Томми позволил вытолкать себя на другую кровать и, сообразив, в каком виде лежит, натянул одеяло. Уголком глаза он заметил, как

Марио пинком отправляет под кровать пижаму. Еще секунда – и тоненькая

полоска света, пробивающаяся из-за дверей, расширилась.

- Мэтт? – позвал Анжело. – Ребята, вы в порядке?

- Мммм, – протянул Марио, притворяясь спящим.

Томми не смел шевельнуться. Анжело сказал шепотом:

- Я думал, гроза вас разбудила. Столб возле трейлера сбило молнией. Томми все

проспал?

- Ага… Убери этот дурацкий свет, – сдавленно проговорил Марио.

- Хорошо, хорошо, – пробормотал Анжело и закрыл дверь.

Через минуту Томми ощутил, как Марио тянется к его руке через узкий проход

между кроватями. Но двигаться не стал. Он уже совсем проснулся и смутно

сердился, что Марио с таким рвением и готовностью кинулся скрывать столь

волшебную и совершенную вещь. Рассудок доказывал, что это необходимо, что

Марио сделал единственно возможное, но Томми было только пятнадцать, и он

все еще предпочитал руководствоваться эмоциями.

Выскользнув из постели, Марио опустился на колени рядом с кроватью.

- Томми…

- Иди обратно. Вдруг Анжело снова зайдет.

Марио поцеловал его в висок.

- Ragazzo, piccino… figlio, fanciullo mio… – молил он.

Томми, понимая лишь, что его называют ласковыми словами, хмуро отозвался:

- Чего?

- Прости, Везунчик. Пошло бы оно все к чертям… но нам придется так

осторожничать, что мне становится страшно. Думаешь, я желал тебе этого?

Томми положил голову ему на плечо.

- Я хотел бы спать с тобой.

- Томми, право слово, я боюсь разрешать тебе. Анжело придет будить нас очень

рано. Если бы мы могли… Может, когда-нибудь.

Марио посидел с ним еще несколько минут. Потом в последний раз поцеловал в

щеку и вернулся в свою кровать. А Томми, мучимый болезненной любовью, по-

прежнему ощущал слабую неясную опустошенность – не разочарование, но

грусть, которой трудно избежать и при самом лучшем раскладе. А в этих

условиях она и вовсе становилась неизбежной.

ГЛАВА 16

Когда Томми открыл глаза, в окна струился слабый прерывистый свет. Марио

крепко спал, повернувшись к мальчику спиной. Его одеяло и простынь сбились, пижамные штаны складками собрались на икрах и лодыжках. Плечи, до того

загорелые, что даже не казались обнаженными, ссутулились в защитном коконе

сна. Томми вспомнил, как Марио однажды сказал: «Во сне ты совсем ребенок».

Но спящий Марио – без мальчишеской улыбки и неуверенности, присущей

пробуждающейся личности, – выглядел мужчиной, взрослым, чужим, неприступным. Трудно было соотнести недостижимость этих плеч с

воспоминанием, как Марио цеплялся за Томми и плакал, пока не уснул.

Потягиваясь, с удовольствием ощущая почти расточительную негу, Томми в то же

время чувствовал некоторую грусть и озадаченность.

Снаружи раздались шаги, потом кашель – в задней части трейлера ходил

Анжело. Что-то заскрипело, и Томми услышал, как мужчина говорит с рабочим у

кухонной двери. Откинув одеяло, Томми влез в штаны и ботинки и встретил

Анжело в кухне. Оставив Марио и Папашу Тони спать, они вышли на промокшую

стоянку.

Анжело был сонный и небритый. Борода у него росла быстро, а кожа была