Трапеция (ЛП)

тонкая, и, чтобы не бриться дважды в день, он проделывал эту процедуру

непосредственно перед дневным представлением. Подобная привычка не

вписывалась в требования Сантелли о безукоризненном внешнем виде, и Папаша

Тони периодически срывался по этому поводу, впрочем, быстро умолкая, потому

что логичность найденного выхода было трудно оспорить. Тем не менее, шлепая

по грязному полю, Анжело бодро насвистывал. Рабочие, проклиная слякоть, уже

устанавливали манеж.

- Хорошее было кино? – спросил Томми.

Анжело лениво улыбнулся.

- Вот, что я тебе скажу. Если ты идешь в кино с девушкой и потом можешь

сказать, хороший был фильм или плохой, то либо тебе меньше двенадцати, либо

больше семидесяти, либо ты голубее неба.

Томми натужно усмехнулся:

- Я запомню.

Потом они погрузились в привычные хлопоты, наблюдая, как устанавливают

стойки, проверяя натяжение канатов и строп, учитывая миллионы деталей, которые нельзя было оставить без внимания, потому что от надежности каждого

винтика и скобы зависел не только успех номера, но и их жизни. К тому времени, как они вернулись в трейлер, Марио уже приготовил кофе, а Папаша Тони нашел

местную булочную и принес пакет свежих булочек. Стащив измазанную обувь, Томми скользнул на свое место.

- Знаете, – начал он, – тут рабочие говорили, что ночью совсем близко прошел

торнадо.

Марио сверкнул на Томми быстрой многозначительной улыбкой.

- Так я и думал.

Папаша Тони щедро намазывал булку маслом.

- Мэтт, помнишь, как Элисса боялась грозы? Вскакивала и бежала в постель к

матери, или к тебе, или к любому, кто был рядом…

Томми хихикнул, и Марио поспешно сказал:

- Передай кофейник, Томми.

А когда мальчик потянулся за просимым, крепко пнул его в лодыжку.

- Меня как-то отшлепали, – быстро начал Томми, – когда мне было четыре. Я

испугался грозы, спрятался в буфет и уснул. Мама подняла на уши весь двор –

решила, будто я потерялся, или меня украли, или случилось еще что-то страшное.

Ты не боялся грозы, когда был маленьким, Марио?

- Между нами говоря, грозы боялся именно я. И Лисс приходила и успокаивала

меня. А Анжело она рассказывала, будто боится сама, потому что не хотела, чтобы меня считали великовозрастным младенцем. Девочку-то за страх никто

винить не будет.

- Ах ты негодник, – восхитился Анжело. – Разве пристало пятнадцатилетнему

мальчику бояться грозы? Или спать в одной постели со старшей сестрой? В

таком возрасте уже можно было найти другую девушку, чтобы с ней греться.

- Анжело, basta! – рявкнул Папаша Тони и разразился потоком итальянского.

Томми не все понимал, но знал уже давно, что Папаша не терпит подобных

двусмысленных разговоров и временами пользуется присутствием Томми – либо, дома, кого-то из младших детей – чтобы пресечь их на корню.

- Ну, Папаша, – добродушно ответил Анжело, – в его-то возрасте он наверняка

сам во всем разобрался, а если и нет, он все равно безнадежен.

Сунув в рот остатки булки, Анжело, насвистывая, пошел одеваться на

тренировку.

На утренней репетиции Томми слегка тревожился. Как – после прошедшей ночи –

дотрагиваться до Марио равнодушно, не выдав своего нового опыта? А вдруг

Марио снова на нем замкнет? Но привычка провела его через первые несколько

минут вполне благополучно. А потом Томми пришел к выводу, который, с одной

стороны, развеял иллюзии, а с другой – успокоил. К выводу, который становится

одним из первых открытий сексуального взросления: сексуальный опыт, пусть

даже самый захватывающий, не оставляет видимых следов. Марио оставался все

тем же сильным благожелательным беспристрастным партнером, что и обычно.

И он был в прекрасной форме. Он перелетал с перекладины на перекладину с

той безукоризненной точностью, с тем абсолютным чувством нужного времени и

места, которое за неимением более четкого определения называют «таймингом».

Хороший тайминг – это не просто знание, когда двигаться, он составляет

разницу между просто компетентным артистом и звездой.

Когда они репетировали трюк на двойной трапеции, Томми на короткое

счастливое мгновение осознал, как гордится талантом Марио. Мальчик будто бы

стал его тенью, словно одни и те же часы заставляли их двигаться с

поразительной синхронностью. «Мы движемся на одном дыхании», – сказал

Томми сам себе. Он был все еще слишком невинен и не подумывал о том, чтобы

повторить это позже.

Потом, глядя, как Марио и Анжело отрабатывают сложный пассаж, Томми

почувствовал то же самое вновь. У них это тоже есть, даже сильнее, чем у меня с

Марио, и я… Это так совершенно, будто они один человек в двух телах.

На волне внезапной уверенности Марио позвал:

- Анжело, поймаешь меня на тройном?

- Конечно, – откликнулся Анжело. – Чего тянуть?

Марио явственно подобрался. Подавая ему перекладину, Томми глядел на уже

раскачивающегося Анжело и думал: «Сейчас Анжело – единственный человек в

его мире». Мальчик и сам напрягал мускулы, мысленно находясь рядом с Марио, и мысли молниеносно мелькали в голове, словно облака, мимолетом

закрывающие солнце. Хотел бы я ловить его сейчас… интересно, смог бы я… А

потом все исчезло, полностью вытесненное сосредоточенностью на Марио, летящем, переворачивающемся… и еще… и еще… Томми практически

собственным телом ощутил шок – когда ладони и запястья встретились, сцепились…

Стоящий позади Папаша Тони буднично пробормотал:

- У него снова получилось. Так и знал, что это лишь вопрос времени.

И спросил уже громко:

- Повторишь на представлении?

- Когда будет готов, да, Мэтт? – ответил за парня Анжело.

И Томми ощутил к Анжело прилив расположения, практически любви. «Так

держать, Анжело, почти яростно подумал он. – Не давай никому на него давить».

Но если первое утро выдалось неплохим, дальше стало хуже. Основываясь, видимо, на своем горьком опыте, о котором никогда не рассказывал, Марио взял

все обязанности по сокрытию происходящего на себя. Томми оставалось лишь

послушно принимать железные ограничения времени и мест встреч да

старательно подавлять собственные соображения по этому вопросу. Но он все

же обижался и ничего не мог с собой поделать.

По обоюдному соглашению – ни разу не высказанному словами, но от этого не

менее крепкому – они знали, что созданная связь нуждается в постоянной

подпитке. Оба в этом не сомневались, и тот факт, что данное условие не было

обговорено вслух, вдвойне усиливал необходимость ему следовать. Найти место

и время, которое можно было провести наедине, было нелегко – ни одному из

них.

Вопреки распространенному заблуждению о распущенности нравов в

передвижных цирках, напряженная кочевая жизнь в сочетании с ежедневной

скрупулезной работой не оставляет много свободного времени для разного рода

интрижек. В цирке Ламбета романы, конечно, случались и были молча приняты, потому что занятым людям некогда совать нос в дела других. Более того, считалось, что этим самым другим, таким же занятым, есть о чем заботиться, помимо чрезмерного волнения о приличиях. Например, Анжело неровно дышал к

Марго Клейн. Все были в курсе – в большей или меньшей степени, смотря

насколько хорошо знали Анжело и Марго – и никто не обращал внимания.

Но их случай был кардинально другим, и оба это понимали. Они вечно были

вместе – работали, тренировались, ухаживали за костюмами и оборудованием –

но никогда одни. Более того у них и предлога толкового не было, чтобы остаться

наедине. Вся жизнь их проходила перед бдительными глазами Папаши Тони, Анжело, Бака и «всего долбаного цирка», как выразился однажды Марио в