Лики времени

— Превосходно доеду поездом.

— Долго ехать, часа четыре без малого.

— А как же вы ездите в Смоленск? — спросил он. — Разве на машине?

— На поезде, — ответила она. — Но мы что, мы привычные…

— Я тоже не изнеженное дитя теплиц. — Корсакову вспомнилась любимая поговорка старого институтского профессора Мостославского, которую тот любил применять кстати и некстати. — Я ведь, если хотите, в прошлом солдат, был ранен и теперь работаю в больнице много лет подряд…

Валя улыбнулась:

— Кто же с вами спорит?

Он вымылся ледяной колодезной водой из рукомойника, висевшего на кухне возле печки; Валя подала ему чистое, сурового полотна полотенце, вышитое алыми, изрядно потускневшими, должно быть, от времени гвоздиками.

— Красивые цветы какие, — сказал Корсаков. — Где это вы такое чудо раздобыли?

— Мама вышивала, — сказала Валя. — Она у нас была на все руки мастерица.

— Вот как, — сказал Корсаков. От жесткого на ощупь полотна исходил запах свежести, чистоты; ему подумалось: от самой Дуси тоже исходил некогда этот запах свежей, нетронутой опрятности.

Он еще раз прижал к лицу полотенце, потом разом отнял, встретился взглядом с глазами Вали: она смотрела на него с непонятным выражением, словно хотела о чем-то спросить и не решалась.

Но тут же засмеялась (ему показалось, немного напряженно, будто бы силой заставила себя засмеяться), сказала весело:

— А теперь к столу, выпейте чайку на дорожку…

— Однако… — сказал Корсаков, снова увидев на столе всякую снедь: и ветчину, и пирожки, и отварное мясо, дымящееся на деревянном подносе, и маринованные огурцы с помидорами. — Это называется выпить чайку?

— А как же, — заметил старик, — ехать-то не ближний край…

Он топтался возле стола, то подвигая тарелки, то отставляя зачем-то их в сторону.

— Прошу, — старик улыбался, как считал Корсаков, излишне ласково, — что называется, не побрезгуйте, будем очень даже довольные…

То ли он нарочно юродствовал, то ли старался угодить Корсакову или Вале, то ли хотел показать, что является помощником Вале по хозяйству.

«Зачем я злобствую на него? — спросил самого себя Корсаков. — И какое имею право злобствовать? Вон ведь Валя, по всему видно, жалеет его, и Дуся, наверно, тоже жалела…»

Он коснулся рукой плеча старика, ощутив на миг костлявую непрочную легкость.

— Советую вам бросить курить, непременно! Слышите? Непременно.

— Слушаюсь, — с шутливой готовностью отчеканил старик.

— Ну, давайте в темпе, — скомандовала Валя, глянув на свои часы. — Я, надо сказать, звонила Сереже, мужу, — пояснила она Корсакову. — В его РТС, думала, может быть, найдется машина, но Сережи на месте не оказалось.

— Я превосходно доеду на поезде, — повторил Корсаков. — Подремлю, погляжу в окно, почитаю что-нибудь такое, не замечу, как время пройдет…

— А у вас есть чего почитать? — спросил старик. Глаза его дружелюбно глядели на Корсакова, должно быть, до него дошло: Корсаков сумел преодолеть себя и окончательно примирился с ним.

— Есть одна брошюра, недавно вышла, — ответил Корсаков.

— Что за брошюра, разрешите полюбопытствовать? — не отставал старик.

«Какой приставучий», — с досадой подумал Корсаков, однако ответил терпеливо:

— Там разбираются различные виды заболеваний сосудов.

— Сосудов, — уважительно повторил старик.

Валя еще раз глянула на часы:

— Пора, самое время…

Корсаков встал из-за стола, взял свой портфель, внезапно почувствовал, какой он тяжелый. Раскрыл портфель, увидел большой, завернутый в холщовое полотенце сверток.

— Это вам на дорогу, — пояснила Валя. — Вдруг дорогой покушать захочется…

— Спасибо, — сказал Корсаков, кинул взгляд на полотенце: по краям вышиты васильки вперемежку с маками. Посмотрел на Валю. Она, видимо, ждала его взгляда.

— Тоже мама вышивала…

— Спасибо, — еще раз сказал Корсаков.

Валя надела пальто.

— А ну давай, — строго сказал старик, — давай надевай платок, слышишь? — Глянул в окно. — С минуты на минуту дождю быть, как же без платка-то?

— Ничего, не размокну, — ответила Валя, но старик повторил непреклонно:

— Надень платок, так вернее будет…

И она взяла теплый платок, лежавший на комоде, накинула на голову.

«А она его слушает, словно он и вправду отец», — подумал Корсаков и то ли позавидовал, то ли ощутил что-то вроде ревности.

В последний раз обвел взглядом стены, в которых довелось прожить неполные сутки. В последний раз глянул на Дусину карточку — больше уже не придется видеть.

Если бы попросить у Вали карточку, может быть, и не отказала бы, он переснял бы карточку в Москве и прислал бы обратно Вале. А где, интересно, стал бы ее хранить? Дома у себя, что ли? Скорей всего, в больнице, в своем кабинете, на столе под стеклом. Ну а если спросили бы, кто эта женщина, чья это фотография, что бы он ответил? Нет, пожалуй, просить не надо, ни к чему.

— Теперь я знаю всю вашу семью, — сказал он Вале. — И сыновей ваших увидел, и мужа, пусть даже на фотографии.

— Если встретите на улице, узнаете? — улыбнулась она.

— Может быть, и узнаю, — в свой черед с улыбкой ответил он.

— Они у нас красивые, — вставил старик. — Что один, что другой — кровь с молоком!

— Никакие они не красивые, — сухо оборвала его Валя, — обыкновенные, не плохие, не хорошие…

Старик подмигнул Корсакову.

— Это она сглазу боится…

— Вовсе нет, — возразила Валя, — никакого сглазу не боюсь, и вообще, при чем здесь сглаз? Никогда не верила и не верю в эти глупые приметы…

«Только так она могла ответить, — с удовольствием подумал Корсаков, — только так и не иначе!»

Он тоже не был суеверен, не верил ни в какие приметы, не боялся ни тринадцатого числа, ни пустых ведер навстречу, ни черной кошки, перебегавшей дорогу. Однажды перед очень серьезной операцией случайно разбил дома зеркало, жена, не скрывая испуга, сказала: «Ну, все! Хоть переноси операцию…» «Вот еще», — не согласился он тогда, отправился в больницу и оперировал больного, все кончилось хорошо, лучше и не бывает, больной уже на пятый день встал с постели, а на восьмой его выписали домой…

— Ладно, — сказал Корсаков вставая. — Видно, пора.

— Самое время, — добавила Валя.

— Прощайте, — сказал Корсаков старику; тот протянул ему слабую, чуть дрожащую руку. — На этих же днях обязательно пойдите в больницу.

Старик закивал головой, улыбаясь, морща желтоватые от табака бескровные губы:

— Как же, конечно, об чем речь…

— Слушайте его… — сказала Валя, закрывая за собой дверь. — Сейчас задымит вовсю и будет читать газету до позднего вечера… — Глянула на часы, проговорила озабоченно: — Пошли быстрее.

Шли они на станцию лесом. Когда-то, тому уже сорок с лишним лет, Корсаков той же дорогой уходил из Дусиного дома. Сейчас он обернулся, будто и в самом деле мог увидеть вдали Дусю.

— Скоро дойдем, — сказала Валя. — Сейчас вот лес пройдем, потом картофельное поле минуем, а тогда уже до станции рукой подать.

Она раскраснелась от быстрой ходьбы, глаза казались светлее, ярче; слегка повернулась к нему, быстро, скользяще улыбнулась, чуть приподняв бровь; Дуся тоже так вот смотрела иной раз, так же улыбалась, подняв бровь…

— Простите, Валя, если я вмешиваюсь не в свое дело, — начал Корсаков, — как вообще ваша жизнь сложилась? Довольны ли вы жизнью?

— Пожалуй, — ответила Валя. — А почему бы и не быть довольной?

— А что, — спросил он, — разве нет никаких причин для недовольства?

Она откинула платок с головы на плечи. Задумчиво сдвинула брови:

— Причин, разумеется, предостаточно.

— Какие же, например?

Он боялся, вдруг она спросит: «А вам-то что? Вам не все равно?»

В конце концов, какое он имеет право расспрашивать ее? Впрочем, а почему бы и нет?

Она сказала мягко, нисколько, видимо, не обидевшись на него:

— Наверно, в любой жизни всего много, и плохого и хорошего. Важно, чего больше, тогда и определить можно поточнее.