Лики времени

— Козырей? — переспросила я. Он кивнул.

— Только не надо утешать меня, не надо произносить банальные слова, вроде «Все будет хорошо», «Вы непременно поправитесь» и всякую другую муть. Я сам все знаю.

Он откинулся на подушку. Лицо его резко побледнело, сразу же сильнее обозначились темные круги под глазами. Я с болью увидела, какой худой, почти детской стала его шея.

Он повторил снова:

— У меня уже нет козырей. Кончились. А прикупить негде.

— Не надо так говорить, — промолвила я, чуть было не сказав: «Все будет хорошо», но вовремя вспомнила просьбу Вячеслава Витальевича. — Очень прошу вас, не надо…

— Хорошо, не буду, — послушно отозвался он. Помолчал немного. — А кому прикажете жалиться? Ведь Кате не пожалуешься, она у меня быстрая на слезы, сразу же разревется.

Он жалел жену. Ока была болезненная, как говорится, сырая толстуха, замученная бронхиальной астмой. Признаться, мне всегда казалось, она уйдет первой, а вовсе не он…

— Не думайте об этом, — попросила я Вячеслава Витальевича.

Он слегка улыбнулся:

— Об этом? Иными словами — о смерти? Но как же не думать, коли думается?

Потом нахмурился, произнес как бы про себя:

— Вот бы с дочерью хорошо бы повидаться! Хотя бы один-единственный раз, напоследок…

Мне подумалось: у него жестокосердная и эгоистичная дочь. За все эти годы ни разу не навестить отца и мать!

Вячеслав Витальевич словно бы разгадал мои мысли. Сказал просто:

— Надеюсь, к окончательному финалу она явится, как не явится? Вообще-то я считаю, что дети — это постоянный роман, иногда даже без взаимности. Но любят ли они нас или же абсолютно равнодушны, мы-то все едино не можем их не любить…

Я снова стала читать рассказ Толстого, а он слушал меня не перебивая. Вернулась из аптеки его жена, принесла подушку с кислородом, на случай, если Вячеслав Витальевич начнет задыхаться, преувеличенно весело заговорила о каком-то знакомом, который ей повстречался на улице и пригрозил прийти в гости буквально на этих же днях. Она так и сказала: «Пригрозил прийти».

— Напрасная угроза, — сказал Вячеслав Витальевич. — Я его хорошо знаю. Он любит обещать, но тут же забывает о своих посулах..

Потом мы пили чай, Вячеслав Витальевич потребовал заварить чай покрепче, уверяя нас, что крепкий чай — залог здоровья…

А ночью он умер. Очень тихо, без мучений.

Хоронила его вся школа. Кроме того, было много личных его знакомых, он отличался общительностью, любил людей, умел ценить подлинную дружбу.

Я тоже хоронила его. Те ученики, которые шли за гробом, были мне незнакомы, новый набор. Только директор был все тот же и завуч та же. Она сухо кивнула мне и отвернулась. А он старался не глядеть в мою сторону. Впрочем, я тоже ни разу не посмотрела на него.

А дочь Вячеслава Витальевича так и не приехала на похороны. Не смогла почему-то. Правда, прислала телеграмму, довольно пространную. И мне вспомнились слова, которые произнес в тот последний вечер ее отец:

— Дети — это большей частью роман без взаимности. Однако любят ли они тебя или равнодушны к тебе, ты-то их все едино не можешь не любить…

Да, он любил дочь, а она, должно быть, оставалась равнодушной к нему, потому что так ни разу и не приехала, даже впоследствии, когда мать уже осталась совсем одна…

Больше мы с Тимуром не встречались. И только позднее, уже в войну, я прочитала в газетах о подвиге молодого летчика Тимура Фрунзе, который стал посмертно Героем Советского Союза.

Мне вспомнилось тогда, как мы менялись книгами с ним и Юрой, вспомнились невеселые дни моей работы в спецшколе, и снова сквозь годы я услышала голос Тимура:

«Мечтаю стать летчиком! По-моему, нет большего счастья, чем летать в небе…»