Два веса, две мерки (Due pesi due misure)

Внезапно Гиена проснулась от адского зуда, забила лапами о землю, стала тереть об нее морду, вскочила и задергалась, точно на нее напала пляска святого Витта. Она каталась по траве, пытаясь избавиться от тучи назойливых комаров, причинявших ей ужасные муки.

В конце концов ей все же удалось отогнать часть комаров, и они у нее на глазах полетели к другой комариной стае, с громким жужжанием кружившей над головой Пантеры. А та пробудилась наконец от нестерпимого зуда и жжения и, тряхнув опухшей мордой, как бешеная заметалась по поляне, ударяясь о деревья и тщетно пытаясь избавиться от озверевших комаров.

Тут проснулся и Леопард. Он вскочил с таким шумом, что разбудил Льва. Король потерял так много крови, что лишь смутно ощутил отчаянную безнадежность своего положения — комары проникли во все влажные уголки его тела, которые только были доступны их длинным жалам. С трудом разлепив глаза, Король увидел, что его советники удрали, даже не подумав предупредить его о грозной опасности. В миг озарения, вспомнив о своих королевских правах, он громко простонал:

— Трусы! Предатели вы, а не придворные! Бросаете своего повелителя на произвол судьбы! Где же ваши заверения, что король всегда король?

Леопард, который только что избавился от комаров, умчавшихся на подмогу своим ненасытным дружкам, терзавшим тело бедного Короля, меланхоличным взглядом проследил за их полетом и изрек:

— Какой же ты король? Не можешь даже справиться с горсткой жалких комаришек? Прощай. Не поминай нас лихом, любезный друг.

ЧЕТЫРЕ ИНКУНАБУЛЫ ДЛЯ ОДНОГО ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Перевод Л. Вершинина.

Стол и стул — вот и вся обстановка в комнате, где он меня принял. На стенах и сводчатом потолке догоняли друг друга уродливые, выцветшие аллегорические фигуры, с потрескавшейся грудью и белыми известковыми нарывами на руках и бедрах. Сколько же солнца и сырости проникло сюда через большущее окно, прежде чем эти некогда, безусловно, красивые фрески приобрели столь жалкий вид! Не успел я додумать эту свою мысль, как протоиерей, перестав молча созерцать лес вдали, повернулся и обрушил на меня лавину упреков.

— Разве вы посоветовались со мной, когда решили купить библиотеку графа Минарелли? И когда вы для ее отправки воспользовались услугами фирмы, которой доверяете, вы тоже не обратились ко мне за советом!.. А теперь, когда среди книг, прибывших в Рим, ваш патрон недосчитался четырех, самых редких, самых дорогих, по ценности равных, наверно, всей остальной коллекции, у вас достало смелости прийти ко мне? Украдены? Где? Когда? А если даже и так, я-то что могу об этом знать?.. На исповеди — говорите вы. Допустим! Значит, по-вашему, я должен ради вас нарушить тайну исповеди?!

Он снова повернулся к окну, словно желая набраться вдохновения у быстро черневшего с приближением ночи леса, который заканчивался белой полосой: очевидно, за широкой долиной начиналось море. И вот, приободрившись, протоиерей продолжал:

— Рыскайте, ищите, станьте на время сыщиком! Порасспросите, к примеру, муниципального секретаря. Я же могу лишь сообщить, что именно он занимался делами покойного графа и у него были оба ключа — от библиотеки и от сердца графа Федерико. Вы меня поняли?

Муниципального секретаря я разыскал на площади, с которой ветер вздымал и гнал куда-то пыль и мусор. Я настиг его в тот момент, когда он надевал один жилет на другой и никак не мог застегнуть пуговицы. «Должно быть, у него от бесплодных усилий разболелись руки», — подумал я.

— Да, большая неприятность, — только и сказал он, выслушав мой рассказ. — Кого-нибудь подозреваете?

Я подозревал всех, и его в первую очередь. Но как ему на это намекнуть? И я ограничился тем, что сказал:

— Многих и никого.

— Почему бы вам не начать с доктора. Как лечащий врач он в любое время мог войти в дом и выйти оттуда, особенно во время долгой болезни графа. Много ли нужно, чтобы влюбиться в книгу для того, кто и так их любит и понимает в них толк…

Пока я обошел почти весь городок, настала ночь. Доктора я застал в городском театре, он проводил репетицию любительской труппы перед благотворительным спектаклем. Зал был пуст, а на слабо освещенной сцене молодые люди и девушки, загримированные под стариков и старух, хромая и переваливаясь, неразборчиво бубнили свои реплики, которые то и дело заглушал юный голосок. Это один из юных актеров, выйдя из роли, вынуждал остальных повторять сначала всю мизансцену.

— Пришли взять интервью у доктора? — На плечо мне легла чья-то рука. Это был протоиерей. Он наклонился и прошептал мне в самое ухо: — Избавьте его от ваших подозрений. Для него это будет новым тяжелым ударом. От него только что сбежала жена, прихватив двоих детей. И вот теперь, чтобы как-то его утешить, ему поручили, вернее, я поручил, подготовить рождественский спектакль. Наверняка имя доктора вам подсказал секретарь? Гениальная интуиция!

Протоиерей вывел меня из театра, и последние его слова унес в долину ветер, врывавшийся через пролом в черной стене. Я предложил протоиерею заглянуть в кафе, но он отказался и сухо распрощался со мной. В кафе, едва я туда вошел, все перестали играть и проводили взглядом синдика, который двинулся мне навстречу.

— Мне уже все известно, — сказал синдик. — Какие же книги пропали? Случайно не четыре инкунабулы?

Когда я кивнул, он воскликнул:

— Ну и ну. Я о них столько слышал!.. Бедный синьор Ромео! — Он улыбнулся, довольный, что может теперь столь фамильярно называть графа. Розовое кукольное лицо, обрамленное гривой седых волос, вдруг приобрело лукавое выражение. — Бедный синьор Ромео — мир душе его, где бы она сейчас ни пребывала, — всегда говорил, что может продать вам что угодно, ведь все равно для его прямых наследников библиотека — настоящее сокровище. При одном, по-моему, условии: если синьора Катерина, иными словами графиня, перед смертью не повелела синьоре Эулалии оплатить этими инкунабулами свои карточные долги. Она была, поверьте, истинная принцесса, но уж характер имела тяжелейший. Я ничуть не удивился бы, узнав, что синьоре Эулалии помогал муниципальный секретарь: они не раз обделывали вместе кое-какие делишки! — Он понизил голос. (Тут-то я и заметил, что в кафе вошел муниципальный секретарь и, остановившись на пороге, принялся расстегивать оба жилета). И потом уже шепотом прохрипел мне на ухо: — На вашем месте я бы обратился к карабинерам.

Пришлось ему объяснить, что кража, если только речь идет о краже, произошла после того, как я произвел оценку стоимости библиотеки и заплатил оговоренную сумму. Поэтому все пересуды о семье графа Минарелли меня не интересуют. Да и цель моя — отыскать пропавшие тома, а не упечь кого-то в тюрьму. Больше того, я готов заплатить крупное вознаграждение тому, кто поможет мне найти исчезнувшие инкунабулы.

— Прекрасная идея! — воскликнул синдик. — Кстати, доктора вы наверняка уже допросили?

Не успел я сообщить, что видел его в театре, но он был занят репетицией, как на пороге появился сам доктор, с трудом удерживая дверь, в которую ветер, гнавшийся за ним по улице, ударялся со слепой яростью. Худой, даже тощий, с покрасневшими от холода прозрачными ушами, он был похож на больного чахоткой. Он подошел ко мне, дружелюбно улыбаясь, словно мы давние знакомые и он сгорает от нетерпения возобновить разговор о пропавших книгах. Не удостоив кивком ни меня, ни доктора, синдик тут же отошел. Он с видимым усилием открыл стеклянную дверь, которую ветер рвал на себя и мгновенно захлопнул у него за спиной.

— Все, что сказал вам этот тип, сплошная ерунда, надеюсь, вы это понимаете, — обратился ко мне доктор. — У него больное воображение, и он вечно несет несусветную чушь.

— Отношения между вами, видимо, не самые хорошие, — осмелился заметить я.

— Скажите лучше, мы ненавидим друг друга… Но давайте сядем, а то я устал, три часа репетиции вконец меня измотали… Две рюмки пунша, — обратился он к официантке, убиравшей посуду со столика, за который мы сели. — Вам нужно, — возобновил разговор доктор, едва официантка отошла, — составить список лиц, которые посещали дом графа Минарелли уже после того, как вы договорились о покупке библиотеки. Я ясно выразился?