Два веса, две мерки (Due pesi due misure)

Между тем Ваш палец, покинув ушную раковину, теперь усердно терзал левую ноздрю, а кулак все крепче сжимал грязную тряпку, в которую превратился Ваш носовой платок.

— И все же если бы вы, Доктор, уволились, то хозяева, быть может, пораженные этим… Такой политический жест…

— Никогда! Это выглядело бы как шантаж. У меня же кристально чистая репутация. А я-то считал вас своим лучшим другом, умным человеком, который наконец-то сможет покинуть эту каморку и занять по соседству со мной кабинет с разноцветными телефонными аппаратами и ковром!

В эту минуту, должен сознаться, Доктор, наплыв низменных побуждений чуть было не возобладал над присущим мне чувством юмора. Но я взял себя в руки и промолчал.

— Если бы вам удалось убедить остальных и воздвигнуть защитную стену, если бы хозяева уступили, как того требует справедливость и, главное, общие интересы, вот тогда бы я разделался с Мариуччей. Ах, какой прекрасный случай!

— Каким образом, Доктор?

— А вот как. Выгнал бы в два счета вон. Сию же минуту вон эту продажную тварь. Чтобы другим было неповадно. По заду ее гладить? Ну уж нет! Единственное, чего она заслуживает, так это под зад коленкой!

С этого момента, Доктор, я не могу слово в слово воспроизвести ход нашего тягостного разговора. Кажется, в какой-то момент из гущи Ваших хитросплетенных доводов выплыл второй вариант решения вопроса, а именно: я должен обрюхатить Мариуччу и таким образом вынудить ее с позором покинуть наше учреждение. Но я не могу поклясться, что именно так было сказано, потому что никто, кроме Вас, не умеет, употребляя крайне простые слова, так ловко завуалировать их смысл, о чем бы ни шла речь — об обещаниях, интриге или угрозе. Я только ясно помню, как Вы, Доктор, соблаговолили прервать наш разговор и, гневно хлопнув дверью, удалиться вместе со своими жалобами на злосчастную судьбу и на человеческую неблагодарность.

Не знаю, чем кончится дело для худосочной Мариуччи — обрюхатит ее кто-нибудь или нет. У каждого свои горести. К счастью, у меня есть профессия, и место на другой фабрике хрустящих хлебцев, что бы ни случилось, я найду. Однако вот что произошло, Доктор: нарушилось некое таинственное равновесие между мной и Вами. Во время сна мне удавалось проникнуть в суть Вашей личности, дать ей точное определение. С сегодняшнего дня все изменится или, во всяком случае, приобретет иной смысл. Кто знает, Доктор, увижу ли я Вас теперь во сне ночью с субботы на воскресенье: я вишу в воздухе, Вы роете землю носом, настороженный и в то же время уверенный в себе, в хрустящих хлебцах, в трех листиках… Человек-бородавочник, символ посредственности, что правит нашим веком, и именно потому — лучший представитель саванны, в которой мы бродим по щиколотку в грязи.

Желаю Вам быть сильным, прекрасно преодолеть и эту катастрофу, чтобы Ваша жизнь нисколько не изменилась.

Мне ведь тоже нужно посмеяться, Доктор.

С глубочайшим почтением.

ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Перевод Т. Блантер.

Легкий туман навис над озером, и вершины холмов на горизонте сразу же утратили четкость линий и яркость красок. Вода бесшумно плескалась о низкий каменный парапет, на котором в ряд стояли пустые скамейки.

— Еще стаканчик? — спросил мужчина, указывая на черную бутылку на земле, заткнутую пробкой из промасленной бумаги.

— Боже сохрани! — отмахнулась женщина, не отрывая взгляда от неподвижной, подернутой туманом воды. В неясном свете приходилось напрягать глаза. За спиной у них раскинулась небольшая пустынная площадь с колоннадой и низкими галереями.

— Зря мы не поехали на паровом катере вместе с остальными, — сказала женщина.

— Но ведь вы сказали, что боитесь воды… — возразил мужчина.

— Да, зато теперь нам больше часа придется ждать их, — прозвучало в ответ.

— Вам, должно быть, не очень приятна моя компания! Уж скажите прямо! — проворчал мужчина.

Женщина слабо улыбнулась, устремив пристальный взгляд на воду, на туман, на легкие силуэты паровых катеров — им все же каким-то образом удавалось проложить себе дорогу в этих серых далях.

— Увы, в молодости мне не пришлось повидать свет… — вздохнув, тихо сказала она.

— Что вы говорите? — отозвался мужчина. — По-моему, для таких людей, как мы, это никогда не поздно. И как раз теперь малость насладиться этим особенно приятно.

— Да я не жалуюсь, — ответила женщина.

Какое-то время они сидели молча, будто не замечали друг друга. Потом мужчина налил немного вина в бумажный стаканчик, его спутница жестом отказалась, и тогда он сам стал пить маленькими глотками, а выпив, глубоко вздохнул.

— Вы всегда столько пьете? — вырвалось у нее. — В вашем возрасте это вредно.

— Не так уж я много пью… — фыркнул мужчина. — Одну бутылку в день, ну а по праздникам немного больше… Я высокий, крепкий, что для меня одна бутылка!.. К тому же это мое собственное вино, я сам его делаю, оно даже полезно. В такие поездки я всегда беру его с собой: не могу пить ту бурду, которую продают на каждом шагу…

— На доброе здоровье, — примирительно сказала женщина.

— Когда-то я был молодцом, вот тогда я и вправду пил. Знаете, в нашей работе… — добавил он.

— Но ведь прораб — это тот, кто распоряжается? Он не так уж много работает… — слегка подтрунивая над ним, заметила она.

— Как так? — клюнул он на эту приманку. — Я столько домов построил вот этими самыми руками… И даже теперь, когда я на пенсии, не могу сидеть сиднем. Все время езжу на свой маленький виноградник, то туда, то обратно… О, было бы желание, а занятие всегда найдется… А вы тоже совсем не похожи на человека, который сидит сложа руки…

Женщина, не глядя на него, тихонько рассмеялась.

— Единственное, что мне не нравится в этих поездках, это то, что возвращаемся мы слишком поздно, — сказала она немного погодя. — Вечерами я привыкла сидеть дома. Плохо переношу темноту… Например, две недели назад, когда святой отец возил нас в Оропу, мы вернулись за полночь.

— А дома вы по ночам не боитесь оставаться одна? — спросил он.

— Чего бояться? — пожала плечами женщина. — Замок у меня надежный, совесть чиста… О смерти я пока не думаю, но и не боюсь ее… Уж в нашем-то возрасте…

— Я тоже не боюсь, — согласился мужчина. — Но мне бывает досадно, что я один. Ночью я часто сожалею, что не женился. Только вы не подумайте чего плохого… ведь мы уже пожилые люди… Я сожалею потому, что иногда словом перекинуться не с кем, и я говорю сам с собой. А еще я думаю о том, как там дела на винограднике. Ягоды-то пропадают. Продавать нет смысла, много за них не возьмешь. А вот если бы была женщина, она бы их ела, варила бы варенье. Одним словом, совсем другая жизнь, так-то…

— Ну разумеется, при женщине и мужчина себя блюдет, — согласилась она.

Он что-то пробормотал себе под нос — слов она не разобрала.

Паровые катера посылали в туман хриплые гудки, а вершины далеких холмов сквозь кисею дымки снова слабо осветились лучами заходящего солнца.

— Это последняя моя поездка в нынешнем году, — сказала женщина.

— Почему? Разве вы не поедете в следующее воскресенье в Бергамо? Вы окончательно решили? — забеспокоился он.

Женщина, вздохнув, пожала плечами.

— Но почему?.. — настаивал он.

— Я ведь вам уже сказала, что не люблю ночью быть не дома. Я это и святому отцу объясняла. Он знает, что поездки мне нравятся, но только с утра и до вечера, не долее. Спать в одной комнате с другими женщинами, нет, это не по мне…

Мужчина молчал, надвинув шляпу на глаза. Он потянулся было к бутылке, но, видно передумав, тотчас же отдернул руку.

— Если вы замерзли, мы можем подождать их в автобусе, — сказал он.

Женщина, глядя на воду, покачала головой.

— Посмотрите-ка! — воскликнула она вдруг.

Черная прямая тень скользила по поверхности воды, мелькая то тут, то там среди катеров. Был даже слышен шум невидимой моторки, и таким же невидимым был трос, который на огромной скорости тащил за собой человека на водных лыжах в черном блестящем костюме.