Знаменитость

Времени действительно совсем не было. Во дворе каждый миг могла раздаться милицейская сирена.

– Скорее, каждая минута дорога! – торопила Старкова и умоляюще смотрела на меня.

Наконец я заметил несколько больших, уже сформированных блоков. Вот стоял блок питания, рядом – с моторами – блок лентопротяжки, фрагменты корпуса. А над основным усилителем Витька, похоже, недавно работал. Тут же лежали паяльник, канифоль…

Я схватил сумку, побросал туда разобранные блоки, которым еще только предстояло стать магнитофоном. Еще наскоро огляделся в квартире – не забыто ли что-то из наших вещей. Дверь мы не стали закрывать. Быстро спустились во двор. И воспользовавшись темнотой, которой в Гатчине всегда было в достатке, быстро проскользнули на улицу. Милицейской машины до сих пор не было слышно. И мы, быстрым шагом направились в сторону железнодорожной станции.

– Господи! Мы же ему глаза не закрыли! – спохватился на ходу Алеша.

Я остановился. Точно! Вот этого никто из нас не сделал.

– Нельзя возвращаться! Примета плохая, – непоколебимо запретила Старкова.

Мы успели пройти только пару кварталов, когда Алеша пошел медленно, пошатываясь. Мы не сразу заметили, что он отстает.

– Что-то плохо мне… – смущенно объяснил певец.

– До станции совсем недалеко, потерпи чуть-чуть, – попросил я.

Он закивал головой и постарался идти быстрее.

Мы прошли еще метров сто. Но тут Алеша метнулся к ближайшему забору и его вырвало.

В ночи мы стояли, поминутно ожидая звук милицейской сирены. А я непрерывно слышал внутри собственный голос: «Ты не только меня, ты всех нас предал и подставил! Из-за бабы! Мне стыдно, что у меня такой друг! Да ты и не друг, наверное. И стихи твои – бездарные!..» Как я кричал сегодня в трубку Витьке, стараясь отхлестать словами побольнее.

– Сейчас, все пройдет, – захлебываясь обещал певец. – Это я виноват. За мной они пришли! А я за водкой побежал, и дверь не запер! – разогнулся Алеша между спазмами рвоты, – Для меня этот нож был назначен!.. А Витек на себя принял. Словно я сам его убил…

Алеша ошибался. Я промолчал. Не было сил и времени разубеждать его, за кем на самом деле гнался Бес и почему он был так взбешен. И кто почти своими руками подставил Витьку под его нож…

Я собрал все силы, чтобы хоть на секунду выкинуть из головы жестокие слова, которыми я безжалостно терзал друга сегодня по телефону, и которые теперь раздирали мою память. И еще я знал, что это в моей душе теперь навсегда – до конца жизни уже никогда не забыть и не простить себя за это.

Зажмурившись, я постарался не слышать ничего, кроме реальных звуков – как полоскало Алешу. Но только явственнее увидел, как Зяблик лежит сейчас там, в страшной, захламленной комнате. И его, не закрытые глаза, не моргая, остывают. А мои ладони все еще помнили судорожное подергивание умиравшего Витькиного тела. Этого ничем не искупить, сколько не пытайся.

– Ну и куда мы теперь? – спросил Алеша, вытирая рот.

Идти было некуда. Таких мест для нас больше не осталось.

27

В доме Ёсифа Шмеерзона всегда было ужасно шумно. Квартира напоминала не то проходной двор, не то – блат-хату. К пьющему бывшему скрипачу постоянно кто-то заходил. Причем гости самого низкого пошиба. Сосед-алкоголик с пятого этажа, с опухшей рожей и погасшим бычком в углу рта, или дворник, провонявший какой-то кислятиной, придурковато лыбившийся беззубым ртом. Все эти типы, и еще бог знает сколько алкашей, из окрестностей винного отдела ближайшего гастронома, привыкли, что сюда можно завалить погреться, а еще лучше – выпить. Опускающийся на дно, искалеченный скрипач пускал в свою запущенную квартиру любого, кто готов налить полстакана портвейна, или просто так.

На второй день нашего пребывания здесь, Старкова начала бороться с этим явлением. Теперь она сама открывала дверь и выпроваживала частых отвратительных гостей, а хозяин дома – тощий длинный Ёсиф только маячил у нее за спиной, виновато пожимал плечами и звал «заходить на будущей неделе».

Эта квартира стала нашим логовом с тех пор, как мы окончательно перешли на нелегальное положение. Я надеялся – на день, на два. Чтобы закончить дело, начатое летом и казавшееся таким простым. За эту пару дней мы должны были сделать запись. Так, как сможем – другого раза у нас больше не будет.

Я сознавал, что дольше прятаться не имеет смысла. И, как только запись будет сделана, собирался выходить из подполья. После этого начнутся другие дела. От которых нельзя увильнуть. Да я и не собирался. Предстояло отдавать долги. Причем я уже знал, что все долги, которые успел наделать, отдать не получится – мне помешают. Но, что сумею отдать главный долг, прежде чем меня заберут, и начнется череда испытаний – я сильно надеялся.

И для этого уже пошел на определенный риск. Тайком от своих «подпольщиков», я встретился с Василичем на лавочке перед адмиралтейством. Фирменные «шуровские» микрофоны были последней деталью, необходимой для того, чтобы запись получилось качественной. Но, вызывал Василича, я не только за этим.

– Я так соболезную смерти твоего друга! – Василич даже попытался положить мне руку на плечо. Впрочем, благоразумно ее отдернул, видимо, оценив выражение моего лица. И как в этом городе все умудряются всё узнавать мгновенно?!

– Как бы я хотел навсегда развязаться с этим уголовником! Я его уже ненавижу! – вздохнул подпольный продюсер. – Кстати, Сергей, ты можешь быть уверен – про нашу сегодняшнюю встречу, он ничего от меня не услышит!

– А вот это как раз нужно сделать наоборот! – прервал я излияния подпольного продюсера. – Исподволь, дай знать Бесу, что мы с Алешей все-таки записали альбом, который хотели. И пленка – первый оригинал – у меня. Проговорись как-нибудь небрежно. Можешь сказать, что я тебе звонил, сделку предлагал?.. А где я живу, и где записываемся – тебе не известно.

Продюсер оторопело посмотрел на меня.

– Так он же начнет сразу тебя искать? Он же убить может?

– Просто сделай это, – попросил я. – И тогда мы квиты. Я буду считать, что ты ни передо мной, ни перед Алешей ни в чем не виноват…  Пусть Бес меня ищет. Я буду ждать, когда найдет.

Василич, еще летом самоуверенный пятидесятилетний бодряк, за последние недели осунулся и похудел. С минуту продюсер еще пожевал губами, прикидывая свою выгоду, и риски тоже. Получалось, что в случае удачи, я мог бы избавить его от Беса. Соображал он быстро, но вряд ли верил в меня. Впрочем, сам он в любом случае ничего не терял. На том и расстались.

Мы уже второй день безвылазно сидели в квартире Ёси. Я вспомнил оставшиеся от института инженерные навыки: паял и тестировал блоки, пытаясь собрать магнитофон. Часть Витькиных схем осталась не завершена, и мне требовалось кропотливо разбираться – каким путем шла его гениальная техническая мысль.

Старкова тратила энергию на то, чтобы отмыть и отчистить заскорузлое помещение квартиры Ёсифа. И даже умудрилась оттереть ванную комнату.

И только Алеша уже вторые сутки без движения лежал на диване, глядя в потолок. Он ничего не ел. И что еще более удивительно – не пил. Говорил, что болит голова.

Миска с похлебкой, которую сварила ему в обед Старкова, так и стояла нетронутая на стуле, рядом с диваном, когда я вернулся после встречи с Василичем.

Алеша даже не взглянул, когда я развернул перед ним газетный сверток с фирменными микрофонами.

– Как ты, Алеша? – спросил я, присаживаясь в ногах.

– Голова что-то болит, – поморщился певец.

– У нас все готово, – сказал я. – Вот, микрофоны принес. Сейчас последние два провода припаяю и аппарат готов. Можно начинать.

– Так музыкантов нет, – не поворачивая, головы напомнил Алеша.

Я знал, что музыкантов нет. Их и не могло быть.

– Мы же сразу договаривались, что оркестра не хотим. Только несколько инструментов. Такое камерное исполнение…

– Акустический концерт, – пояснил из-за моего плеча Ёсиф. Он был слегка под хмельком и смотрел на жизнь гораздо веселее нас.