Привычка выживать (СИ)

Но в чьей крови сейчас совсем нет яда?

========== ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ, в которой Китнисс Эвердин получает ответы ==========

Железная дорога навевает странные воспоминания, в чем-то ностальгические, истершиеся по сроку давности, но есть в этих воспоминаниях что-то живое, давящее и одновременно позволяющее взлетать. Китнисс бродит по маленьким полупустым купе, смотрит на пейзажи за окном. В этот раз ей не выделили отдельного поезда, хотя компания, пожелавшая сопровождать ее, подобралась довольно-таки разношерстная. Китнисс вспоминает лицо своей матери, стоически воспринявшей решение дочери вернуться туда, где все началось. То, что мама приехала в Капитолий вместе с Энни Креста, в замужестве Одэйр, становится для Китнисс сюрпризом, но она не протестует. Энни в положении кажется ей еще прекраснее, и, вопреки всем ожиданиям, сама Китнисс не чувствует себя виноватой перед этой сумасшедшей девушкой, чей ребенок из-за Китнисс вырастет без отца. Сама Энни об этом не задумывается, она почему-то уверена, что Финник совсем скоро вернется, и время, прожитое после его смерти, вовсе не кажется ей наполненным драматическими переживаниями. Глядя на нее, Китнисс думает, что сходить с ума – не так уж и плохо.

- Но это совсем не та жизнь, о которой ты хотела бы мечтать, - резко замечает Аврелий, каким-то седьмым чувством понимая, о чем размышляет Китнисс, глядя на смеющуюся Энни остекленевшим взглядом.

- Почему нет? – следует невозмутимый вопрос. – Каждый раз, когда я приходила в себя после этой странной комы, я возвращалась сюда, в мир, в котором столько боли, и делала осознанный выбор. Я возвращалась назад, к своим детям, - делает паузу, вздыхает. – Мне и сейчас это кажется правильным.

Аврелий усмехается.

- Для обычной комы это слишком продуманная история, Китнисс. Вполне связанная последовательность событий, и это кажется мне странным, - доктор помечает что-то в своем уже ставшем знаменитом блокноте (и его многочисленных копиях, частично уничтоженных) и садится ближе к Китнисс, пытаясь сделать их беседу более личной. – Как часто ты приходила в себя?

- Время от времени я видела, что все мои руки истыканы иглами. Это пугало меня, и в том, другом мире, я задавала себе один вопрос, а не схожу ли я с ума. Я оказывалась в палате, с пищащими приборами, и чувствовала, что просто не хочу там находиться, чувствовала, что не должна там быть, - на губах ее появляется красивая улыбка. – Здесь у меня редко когда появлялась мысль завести детей, а вот там, даже после всех ужасов, произошедших со мной, я все-таки решилась. Девочка с темными глазами была старше, мальчик помладше был похож на отца, и я любила их. Я знала, что они – мои самые любимые в мире человечки, и что им никогда не придется попробовать выжить на Арене.

Аврелий слушает внимательно, но больше следит за ней, за выражением ее лица, за глазами, в которых печаль переплетается с нежностью, за руками, большую часть времени лежащими на коленях, за тем, как она поправляет выбившиеся пряди волос, и за тем, с каким упорством она не желает раскрывать имя отца своих придуманных детей в мире галлюцинаций и иллюзий. Конечно, Аврелий знает, кого она избрала своим спутником. Но еще Аврелий знает, что для этого мира ей придется найти кого-то другого, потому что от прежнего Пита Мелларка, пусть и исцелившегося от охмора, ничего не осталось.

- Однажды они навещали тебя, - говорит доктор осознанно. Если причинять ей боль, то сейчас, и эта боль либо убьет, либо закалит ее. – Хеймитч, Джоанна и Пит. Ты была без сознания, по крайней мере, большую часть времени их посещения.

Китнисс Эвердин передергивает плечами и спрашивает, есть ли у него запись того визита. Разумеется, у лечащего врача есть все, хотя он и не хочет доставать сразу все свои козыри. Они просматривают запись вместе, и Китнисс пересматривает ее в одиночестве, и боль действительно искажает ее черты, и руки немного дрожат, когда она видит отрешенность и равнодушие в глазах того, в ком видела своего вечного поклонника, а потом своего самого ярого ненавистника.

Аврелий чувствует свою вину.

- Я пытался исцелить его от охмора, - говорит быстро, против силы, но помнит только то, что эту девушку всегда обманывали, и ничем хорошим этот обман не заканчивался. – Я пытался отключить все его чувства, и результат лечения превзошел все мои ожидания. Теперь он не испытывает к тебе ненависти. Теперь он вообще ничего к тебе не испытывает.

- А к Джоанне? – следует заданный с горечью вопрос.

- Это мы с ним не обсуждали. Сама Джоанна о романе с ним отзывается весьма легкомысленно, но это все-таки Джоанна, - Аврелий улыбается и качает головой. – Кстати, именно Пит показал мне весьма действенное лечение от фобий, и показал это на весьма действенном примере Джоанны.

- Это будет непременно связано с водой, - говорит Китнисс медленно, будто пытается вспомнить что-то очень важное, но каждый раз ее вынуждают бросить это занятие и отвлечься. – Но мне совсем неинтересно, как благоприятно Пит влияет на нее.

Рядом с ними внезапно появляется Энни, доктор видит, как взгляд Китнисс скользит по животу сумасшедшей девушки. Китнисс слишком ярко помнит свои иллюзорные беременности, и может представить себе, какими болями и какими радостями чревато положение Энни. А еще доктор видит что-то, очень похожее на зависть, и, когда Китнисс сама ловит себя на зависти, лицо ее вновь искажается от гнева. Пожалуй, она действительно осознанно оставалась в состоянии своей сладкой комы. Пожалуй, Джоанна Мейсон вытащила ее из, пусть и иллюзорного, но рая в самый что ни на есть реальный ад.

- Секретничаете? – спрашивает Энни звонким живым голосом. – О, у меня тоже есть секреты, - говорит с восторгом, - но это совсем не те секреты, которым можно рассказывать посторонним, - и улыбается с заговорщицким видом.

Аврелий не понимает, откуда в нем внезапно просыпает докторский инстинкт. Наверное, все, кто утверждает, что у него склонность именно к самым тяжелым случаям психических заболеваний, чаще всего обнаруживающихся у людей, прошедших через разнообразные формы ада, в чем-то правы. Потому что ему очень хочется записать Энни Креста в ряды своих пациентов, и от этого странного желания просто зубы сводит.

- Но секретами нужно с кем-то делиться, - говорит он, уже мысленно набросав самый оптимальный способ лечения. Энни наклоняет голову и улыбается.

- О, этим секретом я уже поделилась, - легкомысленно пожимает плечом. – Такими секретами нужно делиться с тем, у кого есть похожие секреты, с тем, кто каждый день проходит через подобные ощущения. Это правильно, это объединяет и заставляет поверить в то, что я не одинока.

- И кто же твой коллега по несчастью?

Своим вмешательством Китнисс немного портит всю мысленно выстроенную доктором цепь разговора, но он с радостью ожидает ответа от рыжеволосой победительницы Голодных Игр. Ответ не нравится ни ему, ни самой Китнисс.

Потому что у Энни по-прежнему счастливый взгляд.

- Я рассказала свой секрет Питу, - говорит девушка, и не обращает внимания, когда все вокруг нее резко мрачнеют. Затем она отключается от всего происходящего на несколько секунд. Взгляд у нее становится мутным и потусторонним, но эти секунды проходят, и Энни внезапно хватает Китнисс за руку. – Хочешь потрогать? – и, так и не дождавшись ответа, кладет руку Китнисс на свой живот.

Не рожденный ребенок Финника легонько толкается. У Китнисс на глазах появляются слезы.

- Мне кажется, это будет мальчик, - делится Энни своими подозрениями. – Я надеюсь, он будет похож на своего отца.

- Да, - медлит Китнисс, - из Финника получится хороший отец, - и отворачивается, все еще чувствуя легкие толчки. Прости, малыш, если я виновата. Прости и за то, что я совсем не чувствую себя виноватой.

От Аврелия почему-то веет холодом, и холод этот странного рода, сравнимый со страхом. Но Китнисс почему-то не решается задать вопрос, и неохотно плетется к матери, стоящей у окна, чтобы не находиться с человеком, от которого так зависит и которого не может понять. За окном не происходит ничего нового и интересного, да и Китнисс не может вспомнить, происходило ли там когда-нибудь что-нибудь занимательное, однако мама смотрит вдаль, на пробегающие слишком быстро леса, сменяющиеся необъятными полями, и зябко кутается в шерстяную кофту, хотя в купе жарко. Кажется, что ее бьет дрожь, и Китнисс думает о том, что она нуждается в объятиях и прикосновениях гораздо больше нее самой, но не может себя заставить прикоснуться к этой бледной коже.